Михаил Чернолусский - Фаэтон
Опомнилась Ася в гостинице, в номере, когда вновь увидела тетю Люду и Маратика. У тети Люды на глазах были слезы, и Ася тоже тихо заплакала, хотя понимала, что это глупо, что ничего у нее не болит и она жива и все живы.
* * *Ефрем долго ворочался на своей слишком мягкой постели. В конце концов, поняв, что на таких перинах ему не уснуть, слез с кровати и постелил на полу: одеяло под себя, простыню на себя и подушку взял какая поменьше.
— Вот теперь ладно, — облегченно вздохнул Ефрем. Но и тут не спалось. Мерцание неоновых реклам за окном мешало отключиться от тяжелых дум. Он, конечно, обо всем сегодня расспросил, что его особо тревожило. Однако не во все поверил, да и, признаться, не все понял. Желтый Дьявол, или, как назвал свой город начальник ромбистов, Жэвэ, оказывается, не совсем освободился от неволи. Какая-то сила — ее тут зовут Владыка пустыни — не разрешает жить на чистой земле, а только на асфальте. Просто диву даешься от таких порядков. Владыка пустыни получает большой выкуп от мэра города. За что — непонятно. Но у Жэвэ есть одна привилегия: город не обязан принимать всех путешественников пустыни в свою семью — администрация отбирает лишь тех, кто ей нужен. В том случае, если кто-то отобран, администрация дает знать Владыке пустыни выстрелами из автоматов, причем стрелять нужно обязательно за городом в условленный час. Узнав эту новость, Ефрем сразу смекнул, что за желтые солдатики повстречались ему в лесу. Но по каким признакам отбирают пленников, а главное, как они узнают — что за люди появляются в лесу? На этот вопрос начальник ромбистов, виновато улыбаясь, ответил:
— Вы не поверите, но честное слово — не знаю. Это у нас делают машины.
«Выходит, машины умнее людей? Чепуху городит», — думал Ефрем. Вообще надо сказать — ромбист темнил. На вопрос — почему только у Аси проваливались ноги в асфальте, — он и вовсе странно ответил. Изумленно расширил свои глаза водянистого цвета и воскликнул:
— О, это не так мало, дорогой наш гость!
Потом Ефрему предложили принять душ и переодеться, так как с ним пожелал встретиться самый главный начальник ПРПП. Ефрем стал, конечно, упираться, — дескать, в вашем городе не собираемся задерживаться, где ни бывай, а дома лучше. Но ему резонно на это ответили, что без разрешения ПРПП им никогда не выйти из города. И тогда Ефрем согласился…
Ефрем лежал на полу с раскрытыми глазами. Он понял: пока не переберет в памяти все события дня — не уснет. Тревожил еще и Асин концерт. Чудеса в решете, и только: Ася призналась, что в самом деле прошлым летом сочинила эту музыку, но как ее узнали? Выходит, опять пронюхали умные машины?
— Чудеса в решете, — шептал, ворочаясь, Ефрем. Его тревожил повышенный интерес к Асе. Опять приходила на ум мысль, что девчонка странновата. Правда, он уже меньше в это верит. Но главное — беды бы не случилось. Надо действовать, выбираться домой, на Брянщину, в родной колхоз, а в голове у Ефрема пока что никакого плана не складывается. Много неясного. Главный начальник ПРПП только еще больше мутил воду. Он сказал, что завтра мэр города приглашает в гости Ефрема и Асю и что, следовательно, Ефрем и Ася должны как следует приготовиться к визиту.
— Мыться, переодеваться? — съязвил Ефрем.
— Это само собой, — улыбнулся главнач. — Но есть и поважнее проблемы. Дело в том, что я должен оформить пропуска, а машина вам выдала такую фамилию, что рука ее не пишет.
— Какую фамилию?
— Вы забыли уже? Бунтарь.
— Хорошая фамилия, — рассмеялся Ефрем.
— Смешной вы человек. Скажу вам откровенно: с такой фамилией легко угодить за решетку.
— И у вас водятся решетки?
— А как прикажете охранять городские порядки? Ефрем только махнул головой в ответ. Он не любил философствовать с начальством.
— Но есть, однако, выход, — продолжал главнач. — Данной мне властью могу заменить вам фамилию. Вы согласны на замену?
— Валяйте. — Тут Ефрем впервые понял, отчего лицо главнача кажется весьма значительным. У него были не собственные, а наклеенные белые баки, даже не белые, а иссиня-белые, излучающие легкий фосфорический свет. Ефрему вспомнился «Огонек», который он однажды листал в районной парикмахерской, куда зашел укоротить волосы. В журнале был напечатан портрет то ли американского, то ли английского киноактера с густыми белыми бакенбардами. «Кто с кого скопировал?» — подумал Ефрем, хотя вовсе не был уверен, что город, в котором они оказались, находится на земле и вообще, что все сейчас с ними происходящее — это явь, а не сон или даже «фокус-покус», как говорит у них в Забаре ребятня.
Между тем беседа продолжалась. Главнач, нацеливая свет от своих иссиня-белых баков в глаза Ефрема, говорил:
— Предлагаю компромиссное решение: не Бунтарь, а Реформатор. Ефрем Реформатор. А через три месяца, как вам известно, вы получите сословную приставку, и вовсе будет замечательно?
— Какую? — спросил Ефрем.
— Сейчас не могу вам сказать. Сословную приставку назначает мэр города в зависимости от имущественного ценза граждан.
— Ясно. Капитал надо иметь.
— Совершенно справедливо. Либо капитал, либо власть.
— Но я же колхозник…
— Совершенно справедливо. У вас компьютерные мозги, дорогой наш гость. Вы далеко пойдете.
— Дальше вроде некуда, — пошутил Ефрем. — Выше не пустят.
Главнач помрачнел.
— Если вы имеете в виду повелителя пустыни, то разговоры на эту тему у нас запрещены.
— Режим у вас суровый, — усмехнулся Ефрем.
— Да… Итак, вы согласны с моим предложением? Меняем фамилию?
— Да хоть горшком назовите, только домой отпустите…
Потом они еще долго беседовали, и в ходе беседы Ефрем смекнул, что надо пообещать взятку, и сказал, что если он в Желтом Дьяволе разбогатеет, то не забудет о своём покровителе.
Начальник ПРПП после этих слов откровенно подобрел и стал вдруг рассказывать о бакенбардах. Оказалось, что право приклеивать себе бакенбарды имеют далеко не все. Простые смертные носят полосы на костюмах: дети — белые, люди в расцвете сил — красные, а пожилые и старики — черные. Богачи и чиновники его же ранга и выше наклеивают светоизлучающие баки, а мэр со своими ближайшими помощниками наклеивают и ресницы. Ефрем спросил про бороды. Главнач улыбнулся и сказал, что бороды разрешены только молодым как мера поощрения, но в отдельных случаях можно будет договориться. Ефрем понял, что речь опять идет о взятке, и покачал головой, как говорится, где порядки, там и взятки.
Но, пожалуй, больше всего времени в разговоре главнач уделил расспросам про Асю. Беда в том, что Ефрем так и не смог допытаться, почему Асей заинтересовались в городе. Обеспокоенный этим интересом, он решил назваться родным Асиным дядей. И сразу понял, что правильно поступил: в Асином пропуске было отмечено, что она племянница Ефрема Реформатора. Впервые упомянуто было и о Фаэтоне. Выходило: Фаэтона нет, а фаэтонцы живут здесь, в сопредельном с Землей и невидимом землянам пространстве.
Сейчас Ефрем, ворочаясь на своей жесткой постели, думал о том, что утром надо обязательно предупредить Асю, чтоб она где-либо не ляпнула, что это неправда.
От забот, от мыслей распухала голова. Ефрем чувствовал, что хочет спать, а уснуть не мог. Свет неоновых реклам, которые не гасли даже ночью, его раздражал, и он решил лечь головой к окну. Переложил подушку, лег, и стало вроде легче — без чужого неба в глазах.
Уже засыпая, вспомнил про Людмилу Петровну. Вечером, вернувшись с ПРПП, он вошел к ней без стука и увидел ее полураздетую. Она вскрикнула, быстро набросила на себя халат. Он извинился, думая о том, что это, оказывается, еще совсем нестарая женщина. И сейчас вдруг ему подумалось, что зря он не записал Петровну своей женой, мало ли что может случиться в этом проклятом городе.
Во сне Ефрему явилась его родная Забара и первая его невеста Марийка, которая погибла в войну в неволе у фашистов. Он и Марийка шли по узкой тропке через ржаное поле. Он следом за ней. Он чувствовал тепло ее плеч и шептал, не отставая: «Оглянись, Марийка, оглянись!» Она не оглядывалась. Потом тихо сказала: «Лицо у меня старое, Ефремушко. Не надо смотреть на мое лицо». — «Пусть старое, пусть. Оглянись!» — настаивал Ефрем и плакал в радости, что они рядом.
Проснувшись, Ефрем почувствовал слезы на глазах. И тогда снова закрыл их, чтоб продолжился сладкий сон.
Но больше в эту ночь ему уже не спалось.
Ночью проснулся и Маратик, а за ним и Ася. Маратик плакал, ему было страшно.
Людмила Петровна зажгла свет и принялась детей успокаивать. Ей и самой не спалось, все думала — что же дальше, как вырваться из этого кошмара.
Маратик попросил рассказать сказку.
Людмила Петровна вспомнила одну легенду про птиц, которую случайно прочла уже и не помнит в каком журнале. Поправив на Маратике одеяло, она стала рассказывать, тяжело вздыхая. Вздыхала она и потому что в легенде говорилось о родине.
