Олли Вингет - #После Огня
Юли проводила старуху глазами, а когда сгорбленная спина ее скрылась за дверью, девушка опустила ноги на холодный пол. За окном чуть брезжил рассвет. Горожане еще спали, кутаясь в тонкие одеяла, и видели, наверное, сладкие сны об оазисе, к которому улетели новые Вестники.
«Надо же, как не везет Крылатым, – подумала Юли, подходя к умывальнику. – Один Вожак отправился на верную смерть, а тут и второй, кажется, скоро покинет Братство…»
В таз полилась мутная, дурно пахнущая вода. Юли осторожно опустила руки, пробуя ее, остывшую за ночь, вздохнула и начала приводить себя в порядок. Девушку ждал долгий день и целая куча старого тряпья…
– Раз – стежок. Два – стежок, – по-привычке считала Юли, низко склоняясь над тканью. Это помогало ей не задремать. – Три – стежок. Четыре – стежок. Пять – стежок.
Фета давно уже принесла ей завтрак: сумрачная и деловитая, она даже не взглянула на девушку – поставила тарелку и поспешила обратно. Юли рассеянно помяла в пальцах пресную лепешку, прислушиваясь к шагам за стеной, и продолжила шитье.
– Раз – стежок, – шептала она, превращая чьи-то обноски в пригодную для ношения рубаху, что послужит лазарету еще немного. – Два – стежок.
Когда спина у нее совсем заныла, Юли встала с топчана и сделала пару шагов по комнатке. Снаружи властвовал душный полдень. Она изучила открывавшийся из ее небольшого окна вид до мельчайших камешков. Скалистый склон горы, у подножия которой стоял лазарет, был серым и унылым, ветер лениво поднимал пылевые вихорки, увлекая за собой пепел да гарь. Виднелся и кусочек улицы, по ней если кто и проходил иногда, то прятал глаза, словно опасаясь увидеть умирающих от лихорадки соседей.
Но никто из попавших в лечебницу не мог заразить ближнего. Недуг, что старательно косил выживших, как трудяга-фермер из сказок Феты, приносили с собой пыльный ветер и грязная вода. Ослабленные скудной пищей тела поддавались болезни, принимая в легкие все больше песка и золы, чтобы однажды не суметь вдохнуть живительную капельку грязного воздуха.
Никто не мог быть виновен в болезни ближнего.
«Никто, кроме меня», – с горечью подумала Юли, еще немного постояла у окна, сжимая и распрямляя уставшие пальцы, а потом вернулась к работе.
За стеной кто-то протяжно заходился кашлем.
К вечеру куча тряпья, которую принесла на рассвете бабушка, превратилась в две аккуратные стопки. В одну, что поменьше, Юли сложила все пригодное для носки. Уже завтра Фета обрядит в починенные рубахи больных, чья одежда разорвалась, пропиталась потом и кровью. А самые исправное уйдет в казну, и Город распределит ничейные вещи среди тех, кто в них нуждается. Во второй же стопке оказалось то, что у девушки не вышло залатать. Но тряпки лечебнице всегда нужны.
Юли расслабленно выдохнула, опираясь на стену. Ей нравилось думать, что, она, хоть и несет угрозу для всех здоровых и сильных, не ест свой дневной паек даром. Однажды девушка видела в окно молодую женщину, которая шла в починенной руками Юли рубашке. Незнакомка даже не подозревала, что кто-то живет в маленькой пристройке к лазарету, – и между тем носила вещь, сделанную Юли.
«Значит, я и правда существую», – подумала тогда девушка, сглатывая подступившие отчего-то слезы.
Она давно научилась не обращать внимания на чувство бескрайнего одиночества. Когда-то очень давно, во времена, которые она почти не помнила, у Юли была кормилица. От этой женщины веяло теплом и домом, ее нежные руки заплетали непослушные волосы девочки в красивые косы, она пела ей колыбельную, покачивая и целуя. Кормилица каждый день приходила к ней в дом, где Юли жила с отцом. Его девушка помнила еще хуже. Только как он прижимал ее к себе, возвращаясь вечером, и как пахло от его рубашки горьким ветром и пылью.
А потом случилось самое страшное. Юли запрещала себе вспоминать. Каждый раз, когда ей снился тот бесконечно долгий день, она просыпалась с криком, в холодном поту. Хорошо еще, что ночные вопли в лечебнице не были чем-то особенным, что стоило внимания бабушки.
Вот и сейчас Юли, ловя себя на опасных мыслях, энергично замотала головой, загоняя их подальше. Она протянула руку к потрепанной книжке, что принесла ей Фета, и погрузилась в странную сказку о далеких временах, когда люди жили в зеленых садах и лакомились их ароматными плодами…
Солнце медленно склонилось к горизонту, над Городом пронесся остужающий дневное пекло ветер. Юли услышала, как Фета принялась выпроваживать помощников. Сиделки в последний раз обтерли раскаленные лбы, подали еще по глоточку отвара и друг за другом неторопливо отправились прочь, в мир живых.
«Ну, давайте, – нетерпеливо шептала Юли, слушая, как открываются и захлопываются двери лазарета. – Каждый раз будто издеваются надо мной».
Ей было невыносимо ждать эти последние несколько минут, когда ее одиночество, это немыслимое заключение в крохотном закутке, чувствовалось особенно остро.
Вот Фета перестала препираться с особо рьяными добровольцами и заковыляла между рядами коек, забирая из слабых рук оставшиеся после ужина грязные чашки. В животе у Юли заурчало. Не в силах больше сидеть на месте, она приоткрыла дверь и, пугливо оглядев темный коридор, выскользнула из своей комнатки.
В лечебнице пахло горьким отваром, что настаивался в огромном котле посередине большого зала. А еще кровью, тяжелый запах которой разносился по общим комнатам, отдельным палатам, коридорам и переходам. Этот запах казался отвратительным любому, кто заходил сюда с улицы, несмотря на то, что воздух снаружи пахло гарью. Но для Юли это был запах дома. Единственного дома, что у нее был.
Неслышно скользя вдоль стены, она прошла до первой комнаты, где обычно лежали те, чьи шансы прожить еще немного были выше, чем у остальных. В палате тихо разговаривали, Юли остановилась в дверях, прислушиваясь к беседе, что прерывалась слабым смехом.
«Как бы не закашлялись», – озабоченно подумала она и продолжила обход.
Ряд кроватей в комнате умирающих казался самым тесным. Разговорам тут не было места. Даже в редкие часы, когда Фета разрешала зайти в лечебницу родным, отсюда доносились лишь кашель и всхлипы. Зачем тратить последние силы на слова, если главное все равно не выразить?
Юли перешагнула порог, внимательно оглядываясь. Мужчины с седыми висками и шрамом на левой щеке, лежавшего прошлой ночью у самого входа, уже не было. Его кровать пустовала. Чистые простыни, взбитая подушка, серое покрывало. Вчера, когда Юли уже собралась уходить, мужчина протянул к ней исхудалую руку.
– Спой мне, спой… – прохрипел он, не замечая, как струйки крови потекли по его подбородку.
И Юли спела, присев рядом с забывающимся последним сном человеком.
И вот теперь его кровать была пуста. Ни следа не осталось на ней от того, кто обрел здесь покой. Может быть, уже завтра ее займет новый горожанин, заходящийся в кашле.
Не давая себе погрузиться в отчаяние, Юли отвернулась. На соседней кровати лежала женщина без сознания, которая провела в «тяжелой» палате уже несколько дней, но так ни разу и не пришла в себя. Юли промокнула влажной тканью ее сухие губы и двинулась дальше, переходя от постели к постели.
Обычно она обходила весь лазарет до полуночи. Фета никогда не заставляла девушку помогать ей ухаживать за больными. Но Юли выходила из своей комнаты каждую ночь, лишь изредка выбираясь на улицу, чтобы только вдохнуть холодный прогорклый воздух и снова обойти лежавших в «тяжелой» палате. Стянув вьющиеся волосы полоской ткани, она охотно бралась за любую работу, желая облегчить умирающим уход.
Бабушка ждала ее в своей комнатке: Фета разливала крепкий травяной отвар, доставала из коробочки подсушенные хлебные корочки, сдобренные солью. И, когда Юли заканчивала свои дела в палате, они еще немного сидели рядышком, потягивая питье. Старуха рассказывала внучке последние сплетни Города, смешно изменяя голос, и улыбалась во весь беззубый рот. В эти минуты Юли понимала, как дорога ей эта странная женщина, которая вырастила ее в стенах дома, совершенно не подходящего для маленькой девочки.
– Ну заходи, долго ты сегодня, – проговорила Фета.
– Мальчик, который у окна, никак не мог уснуть, ему все казалось, что он тонет в холодной воде, – пояснила Юли, присаживаясь на кровать.
– И откуда ему знать, как это – тонуть в воде, он и воду-то такую никогда не видел, – сказала Фета, протягивая внучке сухарик.
– Как тонуть – не знает, – согласилась девушка, – но захлебывается он точно…
– Да, совсем плох, бедняга, – кивнула старуха. – На все воля Святых Крылатых…
– Ой, я и забыла! – Юли подула на горячую кружку. – Крылатые принесли своего Вожака?
– Принесли. Да толку-то? – ответила Фета, посасывая размягченный в настое хлеб. – Он и побился сильно – нога сломана, вывернутая вся, страх, – и жар у него, и кашель сухой, и кровью уже плюется. Я его пока в отдельную поместила, но, видать, ляжет у входа с тяжелыми…
