Фриц Лейбер - Призрак бродит по Техасу
Я оказался в том же самом положении, что и раньше, с одной только чудесной разницей: молотки перестали стучать. Я все еще ощущал широчайший спектр болей, но ощущал их в тишине. Те, кто колотил по гробу, ушли.
А может быть, с самого начала стучало просто у меня в голове? Может быть, стучало мое сердце, отчаянно пытаясь заставить работать фантомные мышцы, доставляя им максимум глюкозы и кислорода, а теперь, благоразумно сняло себя со скорости и работало тихонько, так сказать, вхолостую?
А что, если и правда вхолостую, и в задранные вверх пальцы на ногах кровь не поступает? А, ладно! Лучше гангрена пальцев на ногах, чем гангрена мозга, сообщило мое сознание.
Но с чего я взял, будто я жив, когда знаю, что умер? Долой эту мысль! Убери ее подальше, сознание, слышишь?
Я изо всех сил старался остаться мертвым и сконцентрироваться на том, чтобы отключить свое тело, начав с пальцев на ногах. С мышцами затруднений не возникало, поскольку в большинстве они и так были фантомными, а значит, при силе тяжести в шесть луногравов все равно не действовали. Отключение же приносило прямую выгоду: боль в отключенных участках исчезла.
Мысли я тоже старался подавить и, особенно, потуги вспомнить, что со мной произошло.
Ну, и втихую я надеялся, что нужно только набраться терпения, только дать пройти времени - причем короткому - и я определенно умру от холода, обезвоживания, инфаркта, голода или гангрены пальцев ног. Примерно в этом порядке.
Вскоре, убежден, пришел бы благословенный конец, если бы не одно отвратительное обстоятельство.
Откуда-то с обоих моих боков появились два бойких паука и принялись обследовать дно кубического гроба.
Говоря "появились", я не хочу создать впечатление, будто я их увидел. Вовсе нет. Я осознал их присутствие, почувствовал его. К тому же под моими закрытыми веками возникло какое-то свечение, которое явно не было капризом палочек и колбочек ретины, а пробивалось сквозь неподъемные веки. Собственно говоря, я как раз пытался свечение отключить, когда обнаружил пауков.
Я же страдаю иррациональной боязнью пауков, хотя в Мешке их очень мало, да и те находятся в арахнодариуме, где живут в невесомости со всем комфортом, подобно любым насекомым и другим крохотным животным, для которых сила тяжести или ее отсутствие никакого значения не имеет.
Ну, и когда в моем гробу объявилась эта парочка, я испытал парализующий ужас.
Особенно мерзким было то, что пауки эти оказались искалеченными. Каждый лишился трех ног, но ампутация прошла успешно, и они ловко передвигались на оставшихся пяти.
Далее меня тревожило, что я знаю про этих пауков столь много без какого-либо контакта с их сознанием. Я, как уже упоминалось, не обладал ни малейшими телепатическими способностями, да и у пауков телепатия будто бы не наблюдается.
В завершение всего пауки явно очень интересовались моими запястьями - они непрерывно соприкасались с ними, и даже толкали их и волокли за собой. С секунды на секунду я ожидал ядовитого укуса. Валяйте, пауки, не тяните! Вот на какой мысли я вдруг поймал себя: шестой способ найти смерть, только и всего.
А они тем временем подобрались к моим бокам и принялись карабкаться на них, волоча за собой мои руки.
Тут я наконец понял, что это не.пауки, а мои собственные кисти.
Как ни странно, особого облегчения я не испытал. Лежать беспомощно во мраке, когда твои кисти начинают действовать совершенно самостоятельно, шизофренически… Еще неизвестно, насколько пауки хуже, уж поверьте мне!
Сначала они царапали мой костюм, затем начали больно царапать кожу у меня на груди - к моему большому удивлению, гладкую и безволосую, и бок о бок поползли к шее, где разделились по направлению к ушам.
"Плутон побери! - подумал я. - Они собираются меня придушить!"
Почему мысль, что я буду задушен - пусть даже самозадушен, - так сильно меня напугала, хотя я напрягал всю свою волю, чтобы покончить с собой и (или) чтобы остаться мертвым, понять невозможно. Очевидно, к этому времени меня потянуло на комфорт, и я хотел умереть с удобствами, ощущая, как боль проходит.
Тут я сообразил, что кисти не сомкнули большие пальцы у меня на горле, как несомненно сделали бы, будь их целью удушение. Я чуть-чуть расслабился и с любопытством ждал, что они предпримут дальше.
Как видите, я уже наделил их сообразительностью и целеустремленностью.
А мои руки уже крепко стиснули ушные мочки между большим и указательным пальцами, для верности воткнули мизинцы в щеки и, обеспечив себе таким образом надежную опору, взялись за свое основное дело: прижали средние пальцы к верхним векам, безымянные - к нижним и раздвинули их.
Я испытал неожиданную боль - как оказалось, веки у меня очень распухли, а глазные яблоки приобрели особую чувствительность. Вероятно, верхняя часть моего лица либо стала жертвой очень острой аллергии, либо подверглась неоднократным ударам.
Но как я ни приказывал мысленно, чтобы мои пальцы остановились, они, игнорируя хриплый писк, который все-таки вырывался у меня из горла, продолжали свою жестокую работу.
Яркий веселый свет вонзался в глаза, терзал ретину. Потом потекли слезы. Сначала и они причиняли боль. Несколько минут я видел только их блеск и какие-то смутные желтые пятнышки.
Мало-помалу боль утихла. С помощью пальцев мои веки могли уже мигать и даже взяли на себя почти весь труд, чтобы оставаться открытыми. Мои слезы смыли клейковатые комочки, и я обрел способность видеть.
Я находился в оштукатуренной камере с оконцами, забранными решеткой. Размер ее соответствовал мексодвери, из чего я сделал вывод, что построена она техасцами для мексов.
Свет бил из моего окошка и из такого же окошка в коридоре за решетчатой дверью. В щели задувал ледяной ветер.
За ближним окошком я разглядел высокую доску с девятью русскими буквами, составляющими слова "Желтый Нож".
Следовательно, я схвачен не вольными стрелками, а русскими.
И всколыхнулись жуткие воспоминания.
Но я подавлял их, а мой взгляд скользил по телу, начиная от задранных ног.
Мой черный зимний костюм был расстегнут от паха до шеи, обнажая голую кожу, испещренную официальными строками, которые я видел перевернутыми.
Тут я вспомнил все, а особенно - последние свои глупости.
И в результате снова возжаждал умереть.
Тем не менее я обнаружил, что мои пальцы отпустили веки (и те остались полуоткрытыми без посторонней помощи), а сами поползли по моему торсу к паху, где, я интуитивно догадывался, начнут застегивать молнию.
Из этого можно было сделать только один вывод - стремление выжить вновь вступило в свои права, и это меня хотя и не ободрило, но несколько всколыхнуло. Пока мои руки занимались своим делом, я попробовал проанализировать сложившееся положение - занятие весьма неприятное.
К счастью, в таких случаях не обязательно начинать с наихудших вариантов: можно подбираться к ним постепенно, не напрягаясь. Например, когда чувствуешь себя виноватым, первая и самая здоровая реакция - переложить максимум вины на других людей.
А потому вполне естественно, что сначала я подумал об отце - не столько сердито, сколько с нежной жалостью. Сентиментально до предела.
"Бедный старый дурень, - думал я, - руководит своим театром в космосе, ни черта не знает о Терре и только лелеет идиотскую мечту о заявке, которая в один прекрасный день нас всех обогатит".
Пришло ли ему в голову, что заявка - предварительная, что страна, где она была зарегистрирована, перешла в другие руки, по меньшей мере один раз, а теперь вот и два? Что у техасцев есть миллион законов, чтобы давать по рукам дурням вроде него, если они вздумают предъявлять свои права и требовать полагающиеся им денежки? И что все население Терры без единого исключения состоит из мошенников и громил, помышляющих только о деньгах и власти, готовых при малейшем предлоге подменить законные процедуры насилием? О нет, конечно, не пришло!
Зато его осенила сверхидиотская идея послать меня, своего единственного сына, на жуткую Терру превратить заявку в наличные!
Да, надо отдать ему должное, он добился, чтобы длинноволосые сконструировали замечательный экзоскелет. Но хоть в чем-нибудь еще он заручился их помощью? А ведь о Терре они знали куда больше, чем он.
Нет и нет! Вместо этого он снабдил меня плащом, стержнями-шпагами и пр-идиотски спрятанным документом!
А я-то, сверхдурень, согласился на эту нелепую роль, даже гордился ею. Целый жуткий месяц на Терре я не жил - я только играл.
Сначала меня соблазняли таинственной ролью в техасском дворцовом перевороте.
Затем я с восторгом ухватился за роль Смерти, вождя в смехотворной революции обитателей глинобитных лачуг.
И наконец, я не удержался от театрального эффекта, чтобы поразить говорящих медведей, - непростительная глупость в номере с хищниками.
Даже моя любовь к Розе и Рейчел, есть ли в ней что-нибудь, кроме игры? Пожалуй, нет. Нам, актерам, постоянно твердят, что мы слишком много чувствуем - или делаем вид, будто чувствуем - на сцене, а в реальной жизни бесстрастны.
