Владимир Зенкин - Миф о другой Эвридике (СИ)
Опускается голова – нет?
– Не можешь. А хочешь уйти к себе?
«Да».
«Слава Богу! Я на верном пути. Теперь – о главном».
– Тебе никто не поможет в этом. Никто. Только я помогу тебе. Если ты меня выслушаешь. И мне поверишь. Ты выслушаешь меня?
«Да».
«Но смотрит куда-то поверх кровати. Почти под потолок. Зачем?».
– У меня есть энергия для прорыва в твой мир. Я поделюсь с тобою. Мы прорвёмся вместе. Я и ты. Но энергию нужно освободить. Ты понимаешь меня?
«Да».
«Не сразу реагирует. Отвлекается на что-то. Слушает кого-то ещё?».
– Ты знаешь, как освободить её?
«Да».
– Знаешь?! Почему же ты не воспользовался? Ты знал раньше?
«Нет».
– Ты узнал недавно? Только что узнал?
«Да».
«Опять смотрит мимо».
– От кого?!
«Неужели, Рамин успел, опередил? Ни за что!..».
– Хорошо, раз знаешь. Но тебя спасёт лишь моя энергия. Лишь моей хватит тебе, чтобы… Слышишь, зверёныш? Слышишь?! Не стой, действуй. Ты умеешь действовать. Иди ко мне. Ко мне! Тебе нужна я. Без меня ничего не выйдет Смелее! Ты должен сам… А потом – я унесу тебя… домой. Ну! Чего стоишь? О чём думаешь? Кого слушаешь? Не слушай никого больше! Слушай меня. Меня! На меня смотри… Эй! Скотина упрямая! Ко мне, говорю!
«Почему-то перестал реагировать. Куда уставился? Неужели, Рамин?..».
Внутри у Литы всё клокотало, сердце расшибалось о рёбра, в висках стучали гневные молотки. Хотя она продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами и вспаленным лицом. Сквозь вздрагивающие веки, из своего оцепененья-сумашествия, она видела, как зверёныш сделал шаг… другой…
– Ну вот. Наконец. Ко мне! Я готова!
Огромное бело-туманное чудище проплыло мимо неё… мимо Рамина… Ей не надо было поворачивать голову и открывать глаза. Чтобы увидеть, как зверюга неторопливо, бесшумно, словно прогуливаясь, добрался до двери, ни замедлив – ни ускорив шага, прошёл сквозь неё в коридор.
Быть может, никого не случилось в тот момент в коридоре. А если и был кто, то конечно же, никак не заметил белого зверя, появившегося из закрытой двери палаты номер семь и вошедшего в закрытую дверь палаты номер два.
Последняя мысль Литы была – быстрее встать с кровати, быстрее идти за ним, быстрее что-то сделать… Горячечное сознанье её задёрнулось тьмой.
*
Через недолгое время она очнулась, вынырнула из душного, тёмного морока во сне и из самого сна. Сердце стучало ровно и почти спокойно. В голове ещё стоял тонкий болезненный звон – затухающий. Очертанья комнаты: углы-стены-потолок-окно были прочны и резки.
Она выпрямилась. Увидела пустую кровать Рамина. Он очнулся раньше и успел уйти. «Уйти?». Лита встала на ноги, слегка пошатнулась, обрела равновесие. Взглянула на кровати у окна. Синички спали, чуть слышно посапывая, выпрямив ноги, сосборив свои покрывала.
Она направилась к двери, вышла в коридор. Четыре шага до другой двери с цифрой два. Сердце опять заколотилось в предчувствии.
У кровати Эдуарда Арсеньевича действовали трое. Реаниматолог Дмитрий держал в руках электроды дефибриллятора, молоденький щуплый анестезиолог возился с внутривенной капельницей, дородная медсестра следила за аппаратурой.
Тело больного вздёргивалось от тяжких электроударов. Дмитрий отдавал краткие сердитые команды. По экрану кардиографа ползла ровная, злая нить.
Рамин стоял в стороне. Лита подошла к нему. Он взял её ладонь своей жесткой ладонью, слегка сжал и отпустил. Они просто стояли и ждали, пока трое сделают свою работу. Эта работа должна быть сделана, даже если она бесполезна.
Наконец Дмитрий убрал электроды на своё место. Его помощники отсоединили датчики от груди Эдуарда Арсеньевича, выключили аппаратуру: бело-зелёный, выпрямленный след его жизни исчез с экрана.
– Он приходил в сознание, – сказал, подойдя к ним, Дмитрий, – Всего на несколько минут. Открывал глаза, даже пытался подняться. Сердце работало почти стабильно. А потом вдруг… Так иногда бывает.
– Бывает, – согласился Рамин.
– Мои соболезнования… – врач вскользь тронул Литу за локоть и вышел вместе с помощниками из палаты. Рамин последовал за ними.
Лита приблизилась к Эдуарду Арсеньевичу. Внешне никак он ещё не изменился. Чуть спутанней волосы на неровной плоской подушке. Чуть темней сомкнутые веки. Чуть тоньше, острей нос. Почти удивлённое, почти не тронутое нежизнью лицо. Нежизнь к нему уже добралась, но ещё не подчинила его.
Лита постояла недолго, без слов, без слёз, без мыслей. Слишком всё было логично и понятно. До тошноты логично и понятно.
Наклонившись, поцеловав в лоб Эдуарда Арсеньевича, она покинула палату. В коридоре её ждал Рамин. Он молча положил руку ей на плечо. Они прошли по длинному коридору, спустились в фойе первого этажа, отворили широкую дверь, выбрались на крыльцо.
На площадке перед входом, на одной из скамеек, сидела Лора. Увидев их, она вскочила, направилась к ним.
– Что? Что-то с синичками?
– Нормально с синичками, – сказал Рамин, – Уже всё будет нормально.
– Эдуард Арсеньич?..
Взгляд Литы, ответил ей на вопрос. Женщины шагнули друг к другу, горестно обнялись. Затем они отошли к пустой скамейке, сели на неё, чтобы аккуратно, не привлекая чужого праздного вниманья, поплакать.
Спешить было некуда. Наконец-то некуда было спешить. Рамин медленно прошёлся боковой асфальтовой тщательно подметённой дорожкой. Справа раскинулись пышные кроны акаций и лип. Среди лиственной зелени изредко мелькала первая предосенняя желть. Слева тянулась серая стена больницы. Окна второго этажа – реанимационное. Вон то окно – закрытые жалюзи… то?.. кажется, то… наверняка, то – седьмая палата. Там, у окна – две кровати. Две спящие девчонки с волосами цвета мокрой в дожде соломы и с глазами такой замечательной сини, которую даже не с чем сравнить.
Но глаза их закрыты, и синь пока никто не видит.
Девчонки вольготно спят на спине, спихнув ногами покрывала, задрав кверху одинаково порозовевшие лица.
У обоих едва заметно шевелятся уголки губ, реагируя на что-то, увиденное в своих снах – то ли улыбаясь, то ли настораживаясь… Им ещё надо привыкнуть к обыкновенным мишурным снам.
Эпилог
Прошло семь лет. До рефиновской воронки, до древних каменных глыб в её низине никому не было дела. По-прежнему, ровные склоны покрывались по весне невысокой зелёной травой и мелкоцветочной канителью. Между камнями разрасталась кущанная неразбериха, с торчащими из неё хилыми берёзками и клёнами. Каменные бока блестели на солнце крапинами слюды и кварца, а в тени затягивались пятнами бурого мха.
Людей, как самих рефиновцев, так и заезжих, городских, воронка занимала не слишком; а в последние годы интерес к ней совсем потух. Возможно, какой-нибудь невнятный энергетический дискомфорт образовался там. А ещё возможней – и впрямь, что такого особенного в этой плоской зелёной яме, в никчёмных колючих бурьянах, в унылых каменюках? Для любителей природы совсем неподалёку – озеро с чистой водой, отличной рыбалкой, культурным кемпингом и лодочной станцией, а за озером – роскошный лесной массив; конечно ж лучше туда поехать.
На одном из каменных валунов ржавая решётка по-прежнему закрывала корявую нору-расщелину. Никто не увлёкся мыслью отпереть либо спилить замок, дабы пробраться внутрь.
Претерпела существенные изменения лишь ограда, из сетки-рабицы по верхнему периметру воронки. Изрядное количество сетки растащили предприимчивые домовладельцы из Рефинова и ближних сёл для огородов и курятников. Действительно, чего от кого ограждала здесь она, эта ограда?.. явно неразумный расход ценного материала; а в хозяйстве прочная рабица чрезвычайно полезна.
Седьмого июля, солнечным утром, на краю рефиновской воронки остановился маленький жёлтый «шевроле», в котором были две женщины и двое детей.
Лита выключила зажиганье, открыла-отбросила дверцу, с удовольствием вдохнула свежего воздуха.
– Тёть Лит, – солидно спросил мальчик на переднем сиденьи, разглядывая склон, – а ваша машина сможет вниз съехать?
– Конечно.
– А потом обратно выехать?
– Думаю, сможет. Но лучше не будем съезжать. Вы с сестричкой здесь погуляйте пока. А мы с мамой поговорим.
– Мы наловим вам очень красивых бабочек и кузнечиков… – радостно чирикала девочка, выбираясь через заднюю дверцу, держа в руках розовый сачок.
– Далеко не убегайте! – крикнула детям Лора.
– Хорошо, мамочка.
– И вниз – ни в коем случае. Сим, присматривай за Аней.
– Знаю я.
Девочке было немногим больше шести. Она скакала поочерёдно то на одной, то на другой ноге, размахивала сачком, весёлые тонкие возгласы её рассыпались по пустой равнине. Мальчик был годом старше. Он твёрдо шагал сзади, преисполненный чувством ответственности за легкомысленную сестру.
