Олли Вингет - #После Огня
Но пока этот день не наступил, Крылатый привычно усаживался напротив кресла Правителя и слушал, как тот проклинает иссякший медальон, тонкий и пустой, и о том, что не помогают ему другие деревянные амулеты. Древняя магия не проявила себя так, как мечтал старик. Высасывая мощь медальона, он растратил и всю собственную, человеческую силу. Теперь извечный хозяин истончившейся деревянной пластины тощей тенью восседал на троне голодного, уставшего Города.
– В этой старой древесине больше нет сил, – в тысячный раз повторял старик. – Мне нужно новое Дерево, сильное, живое, как описано в манускриптах. О, только бы вернулись Вестники, Огонь их сожри, как давно ты послал их, мальчик? Как давно?
– Давно. Но они могут и не вернуться, – привычно отвечал Томас. – Нет никакого Дерева, старик. Ничего нет, кроме Города. Поздно уже, дай мне, что причитается, и я пойду.
Не слушая скрипучих ругательств, Томас вырывал из рук Правителя очередную коробочку с деревянным амулетом и выходил наружу, в объятия горчащего ночного воздуха.
– Когда Братья узнают, сколько проклятых медальонов я отнес нашей девочке, милая, – шептал Крылатый, шагая к лазарету, – легкой смерти, как у Хэнка, мне не видать: они разорвут меня собственными руками на том же месте на площади.
Анабель молчала. От нее он давно уже не получал ни ответов, ни одобрения. Как бы Томас ни старался придумать себе знак, посланный из неведомой дали, где ждет его любимая, этого не получалось. Крылатый точно знал: даже ради единственной дочки Анабель не стала бы предавать весь народ, всех Братьев и всех выживших сожженного мира.
«Игра стоит свеч. Что мне эти люди? Что мне их надежды? – уговаривал себя Томас, подходя к лазарету. – Никто не спас мою жену, никто бы не стал помогать мне спасти дочь. Так пусть их сожрет Огонь. И меня вместе с ними».
Он коротко стучался в дверь лечебницы, Фета приоткрывала ее, неодобрительно осматриваясь.
– Как она? – спрашивал Томас из раза в раз.
– Как обычно, – отвечала старуха. – Отпустил бы ты ее, не дело это… Какой уже по счету? А толку…
– Передай, что папа ее очень любит, – шептал Томас, сглатывая ком, встававший в горле.
И уходил, чтобы через год, или полгода, или всего пару месяцев встретить Фету на улице, различить ее сухой кивок и следующей ночью забрать из слабых рук старика новый медальон, один из последних, оставшихся в Городе, единственную вещь, которая могла продлить жизнь его Юли.
В ночь возвращения Вестника Томас пришел к старику без вызова.
– Это правда? Он видел Дерево? – прорычал Крылатый, захлопывая за собой дверь. – Там есть оазис?
– Да, мой мальчик. – Давно уже старик не чувствовал такого ликования. – Там есть живая земля, вода и юное Дерево. Глупец не смог донести сюда даже одну свежую веточку, но и засушенной хватило, чтобы полакомить меня.
Правитель легко оттянул ворот халата, и Томас увидел на его тощей груди тонкую веточку Дерева. Приглядевшись, Крылатый заметил, что мертвенно-бледные щеки старика порозовели, что весь он наполнился силой; в его осанке, голосе, даже во взгляде больше не читалось немощи. Он помолодел на пару десятков лет.
– Мне нужна живая ветвь, Томас, – запахиваясь, сказал паук. – Нужны сок, кора, древесина, листья – все, что есть у этого проклятого Дерева. И ты принесешь мне это.
– Даже если бы мог, с чего, ты думаешь, я стал бы делать это ради тебя? – устало откидываясь на стуле, спросил Томас.
– Во имя нашей старой дружбы, например. – Правитель коротко засмеялся, но тут же снова посерьезнел. – Ты полетишь к оазису, найдешь Дерево и принесешь все, что только получится забрать. А я… Слушаешь меня, мальчик? Я поделюсь одной маленькой веточкой, а может быть, и каплей живительного сока с твоей милейшей дочуркой. Нашей угрозой всеобщей лихорадки и чумы. Как тебе предложение?
Томас молчал, прикрыв глаза ладонью. Он не видел Юли уже много лет, ее забрали у него после того случая с кормилицей. Даже воспоминание об этом заставляло болеть сердце.
– Я не долечу, старик, ты это знаешь, – проговорил он, не убирая руку от глаз. – Я уже не молод, и мой медальон истончился, силы во мне почти не осталось. Спящие амулеты не приживаются на Крылатых, мы уже пробовали. Я всегда был уверен, что ты умрешь раньше, но ты нашел свое спасение, а для меня его не существует. – Томас встал со стула. – Я столько лет служил тебе, спасая свою девочку. И буду делать это вопреки ненависти к тебе да и к себе самому, пока мое время не закончится. Но его осталось совсем мало. Я не долечу до оазиса, где бы он ни был.
Старик слушал его, склонив голову набок, рассматривая постаревшего, потрепанного Вожака: тот и правда сдал в последнее время.
– Да, спящие амулеты не приживаются на Крылатых, – согласился он. – Но что, если забрать разбуженный медальон у одного из Братьев, когда это понадобится? Уверен, что тебе передастся сила.
– Ты предлагаешь накинуться на Брата в Городе, вырвать у него из груди кусок плоти с медальоном и повесить амулет на себя? – раздраженно прошипел Томас.
– Можно и так, конечно, а можно взять с собой самого молодого и несмышленого, отлететь с ним подальше, а там уже… Ну да что я тебе объясняю. – Старик зашелся каркающим смехом. – Согласен?
– Нет. – Томас повернулся к двери. – Я не согласен, старик.
– Очень жаль, твоя девочка так и не будет спасена… Совсем скоро ей понадобится хоть какой-нибудь медальон. Старый ли, новый – когда захлебываешься своей кровью, одновременно выпивая жизнь тех, кто дышит с тобой одним воздухом, это не так уже важно. А медальона не будет. Прости, Том, но если ты не помогаешь мне, то я не помогаю тебе. Таково правило.
Томас слушал его, прислонившись лбом к тяжелой двери.
– Ты клянешься, что Юли доживет до моего возвращения? – глухо проговорил он.
– Да, мой мальчик.
– Ты клянешься, что отдашь ей столько силы нового Дерева, сколько понадобится для исцеления?
– Да, мой мальчик.
– Я согласен. Я полечу к оазису, – прошептал Томас, не сомневаясь, что паук его услышит.
* * *Томас молчал, не в силах поднять тяжелые веки: казалось, сон поборол его, но Крылатый заставил себя встряхнуться.
– Почему я полетел к Дереву? – переспросил он. – Потому что продался властному и бессмертному, девочка. Нашему дорогому пауку…
– Правителю? Но вы же… Вы же с ним соратники! Он же не хотел пускать вас! Он же говорил, что в Городе и так все есть, – но вы решили лететь! Томас, я не понимаю. – Алиса встревоженно смотрела на него, и только сейчас Крылатый увидел, насколько она молода.
– Вестники улетели очень надолго, силы медальона не хватало Правителю, чтобы приструнить каждого недовольного. Вот он и поменял свою тактику: теперь я стал сумасбродом, жаждущим изменений, а он, оказывается, всегда был за мир и благоденствие внутри стен Города. – Томас горько усмехнулся. – Девочка, мне так мало осталось, я не хочу об этом.
– Нет, Томас, пожалуйста, я все еще не понимаю, – настаивала Алиса. – Зачем вам понадобилось лететь сюда, если вы все знали?
– У меня есть дочь, – произнес Томас, закрывая глаза. – Тоненькая, словно прозрачная. Кудрявая, смешливая, вся в мать… Она очень больна. А то, что поддерживает ее силы… есть только у Правителя. И у Дерева… я хотел убить сразу двух зайцев. – Он говорил короткими фразами, делая частые паузы. – Паук сказал, я должен лететь, и тогда он даст еще… А если бы долетел, я бы сам принес ей… Но уже поздно. Я точно знаю, поздно. Милая, я не успел. Анабель, Анабель, пусти меня к себе… Я не успел.
Его голова запрокинулась, а тело начали сотрясать судороги. Алиса подскочила к нему, схватила за плечи и прижала к себе.
– Ну-ну, Томас, тихо, тихо, – шептала она ему в волосы, глотая слезы, – тихо-тихо…
Крылатый замер в ее руках. Он обратил к ней лицо, открыв глаза, стараясь увидеть ее сквозь туман, опускающийся на него, уносящий с собой.
– Вернись в Город, найди Фету, – прохрипел он. – Принеси ей ветку Дерева, пусть она отдаст ее Юли. Юли… Юли…
И Томас затих, медленно опуская веки.
Алиса оцепенела.
Ручей продолжал журчать у их ног, Чарли ворчал, сидя на пригорке, ветер играл мягкой травой, даже серебристое Дерево чуть слышно шептало о чем-то своей листвой. В этих спокойных явственных звуках было что-то неправильное, невозможное для Алисы, которая обнимала бездыханное тело Вожака.
Все еще прижимая его к себе, девушка осторожно прислонила Томаса спиной к стволу и пригладила его растрепавшиеся волосы. Все морщины разгладились на его спокойном лице. Годы сокрытой тоски, боли и потерь больше не делали его далеким и холодным. Он снова помолодел, словно со смертью с него спал груз всего дурного, что произошло с ним в жизни. Алиса не увидела в его уходе ни капли сопротивления или горечи. Вожак отдался смерти, как отдается сну усталый путник. И теперь он спал глубоким, расслабленным сном, удобно прислонившись к серебристому стволу Дерева.
