Роман Злотников - Время Вызова. Нужны князья, а не тати
— Точно, Колян, — восторженно выдохнул один из собеседников, — умеешь же ты завернуть…
— То-то, — довольно кивнул Колян, — но нас теперь этим не возьмешь. Мы уже ученые.
— А как же дружба, любовь… наша страна? — внезапно тихо спросила девчонка.
— Страна?! Какая страна?
Крутой скорчил крайне недоуменную рожу, причем именно скорчил, это было понятно всем, кто смотрел на него в этот момент.
— Ну… Россия.
— Вот-вот, я и спрашиваю — какая Россия? Заметь, это не риторический вопрос, а совершенно конкретный. Москва — это одна Россия, а все остальное — совершенно другая. Города — одна Россия, а деревни — другая. Большие города — одна Россия, а маленькие — опять же другая. Русские губернии — опять же одна Россия, а национальные республики — снова другая. Так какую ты имеешь в виду?
— Ну…
— Все! России — нет. Есть МНОГО разных Россий, и единственное, что может нормальный человек, — это сбежать из той России, где ему плохо, в другую, где ему будет хорошо. И все так и делают. А те, кому повезет, вообще сбегают из этой страны. Потому как здесь ловить больше нечего. Россия кончилась. Россия — это шахта, в которой рубят бабло, а живут совсем в другом месте. А тем, кто этого не понял, я скажу — флаг вам в руки и… динамит в жопу. А я — гражданин мира и собираюсь жить там, где мне хорошо, понятно?
Каспар Александрович повернулся к Андрею:
— А вы тоже так считаете, Андрей Альбертович?
Андрей мотнул головой.
— Я — нет.
— И готовы ему возразить?
Андрей покосился на дебелого «крутого» и скривил губы в усмешке:
— А зачем? Разве его возможно переубедить? Он уже все для себя решил. А просто сотрясать воздух… смешно.
Каспар Александрович усмехнулся:
— Вы знаете, на самом деле и его тоже можно… Просто вы еще не способны на это. Пока… но если заняться этим всерьез…
— Ой, да не смешите меня, — начал Андрей. — Этого…
— А вы не торопитесь, — прервал его Каспар Александрович. — Вот смотрите, русских здесь человек двадцать — мизер по сравнению с тремя сотнями немцев, датчан, англичан. Да и вы сами друг другу — никто. Из разных Россий, если цитировать этого молодого человека. — Он кивнул на крутого. — Из Россий, которые разошлись раз и навсегда и теперь уже никогда не смогут быть вместе… Вон тот господин — явно крупный чиновник, вы — бизнесмен, там вон, видите, скорее всего, браток, посмотрите на его цепь, как только шея держит? Ну а наш оратор — явно не браток, те все-таки держат рамку патриотизма, а так, из приблатненных. И явно подумучен нашей бюрократией. Я верно определяю?
— Ну допустим… — осторожно ответил Андрей, ожидая продолжения. И оно последовало. Но совсем не то, которого он ожидал. Каспар Александрович внезапно поднялся и двинулся в угол. К большому проекционному телевизору, у которого вертелись две молоденькие немки. На экране виляла задом Бритни Спирс, а внизу экрана бегущей строкой шел текст, который одна из немок напевала в микрофон с крайне слабой, впрочем, степенью попадания в мелодию. Каспар Александрович легко вскочил на сцену и, подойдя к немке, ловко выдернул у нее из руки микрофон, бросив в ошарашенные глаза «данке шен», а затем повернулся к залу, поднес микрофон к губам и затянул неожиданно сильным голосом, совершенно не обращая внимания на мелодию, льющуюся из динамиков.
Как при лужке, при лужке…
Он сделал короткую паузу, дожидаясь, пока все ошарашенно повернутся в его сторону, и продолжил:
При широком по-оле!
При знакомом табуне,
Ко-онь гулял на воле!
Он вновь сделал паузу, окинул взглядом всех, о ком они только что говорили с Андреем, и тихо, но как-то очень проникновенно произнес:
— Ну что же вы, РУССКИЕ, подпевайте! — И затянул дальше:
Ты гуляй, гуляй, мой конь.
Пока не спойма-аю!
Как споймаю — зауздаю шелковой уздо-ою.
Его голос как-то невероятно рос, усиливался, захватывал зал, совершенно заглушая динамики и, постепенно, с каждой новой строчкой к нему присоединялись новые и новые голоса, пока наконец мощный хор мужских и женских голосов не заполнил весь зал, и не вырвался наружу, и не полетел над морем, над горами, над всей Туретчиной.
А я в хату не пойду, пойду во светлицу,
Разбужу я крепким сном спящую девицу!
«Браток» пел, надсаживаясь, напрягая горло и морща кожу на наголо бритом черепе, будто штангу поднимал. «Крутой» засунул два пальца в рот и самозабвенно свистел, выводя такие рулады, что сидящие рядом немцы болезненно морщились и прикрывали уши руками. Крупный чиновник воодушевленно размахивал руками.
А наутро все село, вся деревня зна-ала,
Как казачка казака крепко целовала.
Песня кончилась. Андрей замолчал и вытер пот. Он и сам не почувствовал, как вспотел. Вроде как и не собирался петь, а ведь захватило!
— Еще! — заорал вдруг «браток».
— Ага, еще давай! — тут же присоединился «крутой».
— Просим, просим! — захлопал в ладоши чиновник. Каспар Александрович улыбнулся и снова поднес микрофон к губам:
Как на вольный Терек, на широкий берег
Выгнали казаки сорок тысяч лошадей.
И покрылся берег, и покрылся Терек
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
И несколько десятков, а то и сотен глоток (поскольку за это время в бар успели сбежаться те, кто услышал знакомую мелодию, чуть ли не со всего побережья) слаженно взревели:
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим атаманом
Не приходится тужить!
После того вечера и до самого отъезда Андрея немцы, англичане или иные иностранцы, встретив кого из русских, считали своим долгом остановиться и, закатив глаза либо задрав большой палец, непременно выразить свое восхищение, пробормотав: «Я, я! Руссиш — дас ист фантастиш!» или «Йес! Рашен — бьютифул, вау!» А все, в том числе и тот «крутой», краснели от удовольствия и выпячивали грудь, мол, знай наших — могем, если захотим!
На следующий день Каспар Александрович улетал обратно. Андрей вышел проводить его к подъезду отеля.
— Увы, Андрей Альбертович, и рад бы еще остаться с вами поболтать, очень у нас с вами душевно все сложилось, но не могу — дела…
— А кем вы работаете, Каспар Александрович? — поинтересовался Андрей.
— Я-то? Я методолог. Всего лишь…
— Методолог? — озадаченно переспросил Андрей.
— Да-да… нет, не методист, а методолог. Препарирую, так сказать, черепа. Только не реально, с пилкой в руках, а виртуально. Мы, методологи, занимаемся методологией мышления, то есть разбираемся, что это такое и как оно происходит.
— Вот оно что… — протянул Андрей.
— А разве моя профессия что-то объясняет? — мягко спросил Каспар Александрович. — Разве не более важно не то, чем вы занимаетесь, а то, что вы сами сделаете из этого своего занятия? — Он покачал головой. — Да, возможно, я владею некоторыми уникальными методиками. Георгий Петрович Щедровицкий, как раз и разработавший системомыследеятельностную методологию, иногда развлекался таким образом: ходил по разным научным институтам, в которых проходили общесоюзные научные конференции и, выслушав несколько докладов по, скажем, геологии или кибернетике, в которых не смыслил ни бельмеса, вставал и, выйдя на трибуну, не оставлял на каком-нибудь докладе камня на камне. Просто умея найти в логической ткани мышления докладчика некоторые ошибки, заметные только тому, кто владеет методологией. Но ведь все это доступно и вам. Разве вы за это время немножко не научились, например, медленно мыслить? Вы же умеете учиться, Андрей Альбертович, и это ваше самое ключевое умение.
— Да уж… — вздохнул Андрей после долгого молчания, — умеете вы озадачивать…
— Так ведь не сразу же, — улыбнулся Каспар Александрович, — а постепенно, кусочками. И только тех, кто способен… Вот вы ведь способны?
— На что?
— Перекроить мир, — твердо произнес Каспар Александрович и замолчал, испытующе глядя на Андрея.
Андрей поежился.
— А вы считаете, что это возможно?
— Что?
— Ну… перекроить мир… в одиночку… ну или там с несколькими людьми…
— Да! И история это доказала! Для того чтобы перекроить мир, достаточно всего лишь ОДНОГО человека. Годовщину рождения коего мы вскоре будем так широко отмечать. — Заметив, что Андрей не понял, о чем речь, он пояснил: — Я имею в виду двухтысячелетие с Рождества Христова.
— А-а, вот вы о чем… — облегченно выдохнул Андрей, — ну-у, он все-таки был сыном Божьим, да и, по правде сказать, плохо кончил.
— Ну… все мы, как вы тут упоминали, сотворены по образу и подобию… так что, так сказать, имеем некоторый шанс. А насчет плохо кончил… — Каспар Александрович усмехнулся. — Если вы кондовый, так сказать, примитивный материалист, то да, может быть… Хотя и тут есть вопросы. Многие умирают и раньше него, и, что более важно, гораздо мм… мерзее. А о некоторых даже вообще никакого сожаления — помер и ладно. Даже, наоборот, облегчение, будто таракана раздавили. Противно, но хоть не бегает. Так что такая смерть, может, и благо. А уж если вы считаете, что там может быть еще что-то… пусть не рай, но некая другая жизнь, возможная как раз для тех, кто сумел стать человеком, то есть воспитать, создать в себе некую высшую сущность, способную существовать там, за краем нашего мира, то, может быть, как раз и не только не плохо, но и не кончил? Как вы считаете?
