Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Старик замолчал, обвёл взглядом товарищей и закончил:
— Сейчас мы должны решить вопрос, увенчались ли успехом наши надежды? Что скажет товарищ воспитатель?
Поднялся Линь Мя Бяо.
— К моему стыду я не оправдал возложенные на меня задачи. Как мужская, так и женская коммуны не встали на путь перевоспитания. Мне стыдно. Я прошу партию со всей строгостью покарать меня.
Линь Мя Бяо сел, сокрушённо согнувшись и закрыв лицо руками. По тому, как вздрагивали его плечи, было видно, что он рыдает, не от страха перед наказанием, нет, а не в силах перенести постигший его позор.
— Нет тут твоей вины, мой старый товарищ. Я буду свидетельствовать, что ты сделал всё возможное — сказал старый председатель, и обнял товарища воспитателя. — Они, особенно их самки, ведь нельзя этих мерзких развратниц назвать женщинами, так сгнили, что ничто не может вернуть им человеческий облик. Что нам делать с ними? Что скажет наш корейский товарищ?
— Нам, таких, не надо. Пусть их Русская Республика забирает.
— А может, попробуем ещё разок — вмешался самый молодой член комиссии. — Ведь сегодня великий учитель Пал Па Лыч — произнёс он как-то на китайский манер, — показал такое мастерство, что за дисциплину можно не беспокоится.
— Вы ничего не понимаете, молодой товарищ — одёрнул его председатель. — Какая же это идеологическая победа, если мы можем добиться дисциплины только поркой? Это идеологическое поражение. Это значит, правы наши идейные противники, когда говорят, что человек ленив, слаб, зол и порочен и на всё готов пойти, всё готов предать, лишь бы не работать, сладко жить и поработить другого. Прибегнуть к методам господина великого мастера Пал Палыча, это, значит, признать своё поражение. Это, значит, признать, что быть честным и трудолюбивым тружеником можно только, опасаясь кнута и порки.
— Ну, тогда отдать их Русской Республике.
— И это не выход — вздохнул мудрый председатель. — Но, наверное, так и придётся сделать. Из двух зол надо выбирать меньшее. Но это тоже будет наше идеологическое поражение. Ведь тогда окажется прав верховный правитель Русской Республики фон Попов, что есть народы- паразиты, которые нужно безжалостно уничтожать. Только уничтожать. И что даже самая малая капля крови этих паразитов способна полностью испортить человека. Это значит, что прав фон Попов и для всех нас нет выхода кроме безжалостной войны на уничтожение, при которой ужасы холокоста покажутся детской разминкой. Мы всегда говорили, что такие экстримисткие воззрения, и теория необходимости великой чистки, вызваны болью от той катастрофы, которую пережил его несчастный народ. Но крах нашего проекта, когда мы хотели показать, что правильное воспитание способно из любого сделать достойного и трудолюбивого члена общества, похоже, не оставляет нам другого выхода. Подумайте ещё раз, можно ли что-нибудь придумать в этой ситуации?
Наступило молчание. Члены комиссии сидели печальные, подавленные. Похоже, судьба коммунаров, а вместе с ним и Рыжего Толика была предрешена. Но они как будто чего-то ждали, словно не все формальности были выполнены и потому они не торопились выносить свой вердикт.
— Неужели выдадут кровожадному фон Попову? — страх заполнил Толика. — И опять по всей Русской Республике прокатятся кровавые карнавалы, когда каждый день будут гнать по улицам, под улюлюканье пьяной толпы, наряженных в гигантские дурацкие колпаки, облитых смолой и обвалянных в колючей соломе голых демократов, чтобы каждый день часть из них сжигать на площадях. И вокруг костров ликующее быдло будет водить хороводы, танцевать, устраивать потешные бои, баянисты будут радостно наяривать весёлые мелодии, и пока не сожгут всех из новой партии либералов, по всей стране будут греметь эти весёлые народные гулянья.
Толик затравленно огляделся, пытаясь хоть что-то прочитать на непроницаемых лицах членов комиссии. Его взгляд наткнулся Пал Палыча. Пал Палыч был весел и беспечен. За свою судьбу он теперь не волновался. Он игриво помахивал нагайкой, и удовлетворённо, с лёгким недоумением, и, даже, как бы, с ощущением своего превосходства, созерцал тяжкие раздумья членов комиссии. Всем своим видом как бы говоря:
— Да что мучаетесь, дурилки? К фон Попову их, к фон Попову. Вот там радости то будет! Целый месяц, наверное, пьянки и гуляния продлятся. Чего по этому дерьму сокрушаться то? Идеология, твою мать. Ну, право блаженные. Проще быть надо, проще. Перевоспитание, панимаешь! Прав фон Попов, этот контингент только костры перевоспитают.
— Ему то хорошо. Сволочь! Тренером где-нибудь в Шао Лине пристроится. Вон как китаёзы впечатлились его палаческим искусством. Великий мастер, великий учитель, тьфу! Мразь, быдло, жлоб! Везде пролезет. Везде при должности. Мне на костёр, а он опять при деле. Мне к фон Попову на растерзание, а он в Шао Линь инструктором! — Толика начала охватывать истерия. — И этот фон Попов, такая мразь, такая мразь. И какие только отбросы не поднимаются на вершину власти благодаря игре слепого случая. Плебей! Быдло! А туда же, как у власти оказался, тут же сочинили родословную, что он де, дальний потомок каких-то остзейских баронов, и поэтому ему полагается приставка фон. И в руках этого явно сумасшедшего ничтожества оказалась Россия! За что ей многострадальной такая судьба! Почему ей вечно суждено быть в руках очевидных маразматиков! О, бедная страна, о, бедный народ! — вдруг неожиданно запереживал о нелёгкой судьбе давно им преданной родины и чуть полностью им же не уничтоженного народа Рыжий Толик.
Перспектива скорой встречи с брутальным правосудием Русской Республики так подействовала на Толика, что он невольно издал какие-то тяжкие стоны. Товарищ председатель прервал свою медитацию, и с удивлением посмотрел на него.
— Старший бригадир хочет высказать своё мнение? — вежливо поинтересовался он.
— Не отдавайте нас Русской Республике. Пожалуйста, не отдавайте! Нас же растерзают эти фашисты. Растерзают — всхлипнул Толик.
— А что же нам делать? — ответил председатель. — Отдав вас, мы сохраним лицо. Мы скажем, что просто не успели вас перевоспитать, так как были вынуждены уступить настойчивым требованиям фон Попова. В сложившейся ситуации я вижу только такой выход. Вы можете, что-либо предложить иное?
Предложить Толик ничего не мог, он лишь покраснел и засопел горько и мучительно.
И удивительно, вместе с ощущением полной тоски и безнадёжности, в Толике резко и беспричинно возникло чувство какого-то странного беспокойства, словно что-то должно было произойти, чего он никак не должен был упустить. Такого с ним раньше никогда не было. Это чувство явственно росло, порождая в нём неведомую ранее надежду и уверенность. Словно он стоял на пороге чего-то очень важного и страшного. Какого-то нового знания, или прозрения, после которого неизбежна встреча с неведомым.
Тут в красном уголке появилась Хамканада. Её галантно, но твёрдо, вёл под ручку молодой и чем-то сильно сконфуженный красный как ребёнок китайский солдат. Её одежда была чистой, только что отглаженной. Хамканада вела себя как-то дёргано, нервно. Какая то она была явно неудовлетворённая, недовольно косилась по сторонам, словно что-то ища взглядом, всё время как-то судорожно теребила свою юбку. Скоро ёрзающая бригадирша оказалась сидящей на одной лавке с Рыжим Толиком.
— Ну, вот теперь все члены собрания в наличие. Осталось выслушать мнение старшей бригадирши, и мы можем подвести итоги — удовлетворённо отметил председатель.
— Мы сделали наш выбор… наш выбор… дисциплина и порядок… больше такого не повторится… потому что наш выбор… мы сможем перевоспитаться…только не отдавайте нас Русской Республике — старшая бригадирша вдруг зарыдала и бросилась к ногам председателя. — Не отдавайте нас этим фашистам. Не отвергайте нас! Ведь мы на всё, всё согласны! На все виды, на любые формы… Делайте с нами всё что хотите. Мы многое умеем. Многие из нас молоды и хороши собой. Только не отдавайте, а-а-а-а-а-а!
Покрасневшие члены комиссии сконфуженно отодвинулись от неё, два китайских солдата схватили истеричку и с трудом, после нелёгкой борьбы, усадили на прежнее место. Воцарилось лёгкое замешательство. Хамканада продолжала голосить и биться в истерике, усилий двух солдат едва хватало, чтобы сдерживать её.
— Мы на всё готовы, а-а-а-а-а! Что хотите делайте, а-а-а-а! У нас опыт, а-а-а-а! Таких как мы ещё поискать надо, а-а-а-а! У нас такая большая практика, а-а-а-а! Все виды мы постигли, а-а-а-а! Мы всё умеем, а-а-а-а! Не отдавайте нас фашистам, а-а-а-а!
Толик уже не слушал этот бред. То, что он предчувствовал и страшился, уже пришло к нему. Резко и неожиданно его словно потряс удар мощного тока. Это был удар прозрения. И то, что ему открылось, потрясло его больше чем что-нибудь когда-нибудь в его непростой и бурной жизни. Он просто вспомнил. Ясно и чётко. Он вспомнил всё! Он вспомнил, что всё это уже с ним было. Было точно так же как и сейчас, всё до мельчайшей подробности.
