Виктор Пелевин - Священная книга оборотня
Он был одет в темный костюм и белую рубашку с широким галстуком нежнейшего зеленого оттенка. На лацкане его пиджака поблескивал маленький круглый значок, похожий на эмалевые изображения Мао Цзэдуна, которые было принято носить в Китае, только вместо председателя Мао с него улыбался Алистер Кроули (я вряд ли узнала бы британского сатаниста сама — мне это подсказала И Хули).
Александр с лордом Крикетом отреагировали друг на друга настороженно. Увидев военную форму, лорд Крикет улыбнулся. Это была удивительная улыбка: в ней присутствовала еле заметная ирония, которую при всем желании нельзя было не заметить. Сколько столетий, должно быть, подстригали этот газон. Александр при виде лорда Крикета нервно втянул носом воздух, прикрыл глаза и помрачнел, будто вспомнил что-то досадное.
Я испугалась, что они поругаются. Но между ними быстро завязался small talk о Ближнем Востоке, шиитском терроризме и нефтяном бизнесе. Вид у меня, наверное, был хмурый, потому что лорд Крикет задал мне классический вопрос:
— Почему вы, русские, так мало улыбаетесь?
— Нам не надо быть настолько конкурентоспособными, — сказала я мрачно. — Все равно мы нация лузеров.
Лорд Крикет поднял бровь.
— Ну это вы преувеличиваете, — сказал он.
Но мой ответ, похоже, его удовлетворил, и он вернулся к разговору с Александром.
Убедившись, что они беседуют на безопасные темы, я стала разбираться с видеопроектором, взятым напрокат в местном бизнес-центре. Было, конечно, что-то нелепое в эзотерической презентации, подготовленной в программе «Power Point». Но, с другой стороны, вся человеческая эзотерика была такой профанацией, что ее не мог уронить никакой «Майкрософт».
Пока мы возились с техникой, я в очередной раз поддалась искушению привить сестричке И зачатки моральных устоев.
— Ты не представляешь себе, — говорила я тихо и быстро, стараясь вместить как можно больше полезной информации в отпущенные мне секунды, — насколько освобождает душу категорический императив Канта. У меня словно крылья выросли, когда я поняла — да-да, только не смейся, — что человек может быть для нас не только средством, но и целью!
И Хули нахмурилась. А затем сказала:
— Ты права. Вот закончу с Брайаном, полечу в Аргентину на сафари. Давно хотелось пострелять с вертолета.
Ну что с ней было делать!
Мы никак не могли подключить проектор к ноутбуку: не желал работать bluetooth, а я никогда раньше не имела с ним дела. На некоторое время я полностью ушла в технические вопросы и перестала обращать внимание на происходящее в комнате. А когда я наконец решила проблему, лорд Крикет и Александр уже вовсю спорили о ценностях.
— Вы серьезно полагаете, — спрашивал лорд Крикет, — что есть способ общественного устройства лучше, чем либеральная демократия?
— Не надо нам этих либералов! Спасибо, десять лет мучились. Сейчас только чуть-чуть дух перевели.
Я поняла, что пора вмешаться.
— Извините, — сказала я, незаметно для лорда Крикета показывая Александру кулак, — мне кажется, что вы не понимаете друг друга. Речь идет о чисто лингвистическом недоразумении.
— Как так? — спросил лорд Крикет.
— Есть целый ряд звукосочетаний, которые в разных языках означают совершенно разное. Например, русское слово «Бог» в английском языке становится болотом — «bog». А английское слово «God» в русском языке становится календарным годом. Звучание одинаковое, а смысл совершенно различный. Такое бывает и с фамилиями, иногда получается очень смешно. Вот так же со словом «либерал». Это классический кросс-языковой омоним. Скажем, в Америке оно обозначает человека, который выступает за контроль над оружием, за однополые браки, за аборты и больше сочувствует бедным, чем богатым. А у нас…
— А у нас, — перебил Александр, — оно означает бессовестного хорька, который надеется, что ему дадут немного денег, если он будет делать круглые глаза и повторять, что двадцать лопающихся от жира паразитов должны и дальше держать всю Россию за яйца из-за того, что в начале так называемой приватизации они торговали цветами в нужном месте!
— Фу, как грубо, — сказала я.
— Зато правда. А трагедия русского либерализма в том, что денег хорьку все равно не дадут.
— Почему не дадут? — спросила я.
— Раньше жаба душила. Сейчас обосрутся. А потом денег не будет.
Редко бывает, подумала я, чтобы все три времени так безнадежно-мрачно смыкались в одной сентенции.
— Вы за пересмотр результатов приватизации? — спросил внимательно слушающий лорд Крикет.
— А почему бы и нет? — вмешалась И Хули. — Если разобраться, человеческая история за последние десять тысяч лет есть не что иное как непрерывный пересмотр результатов приватизации. Вряд ли история кончится из-за того, что несколько человек украли много денег. Даже если эти несколько человек наймут себе по три Фукуямы каждый[22].
Сестричка И любила иногда высказать какую-нибудь радикальную, даже разбойничью мысль — это шло к ее хищной красоте и сразу зачаровывало будущую жертву. Вот и сейчас я заметила, с каким восхищением уставился на нее Александр.
— Именно! — сказал он. — Надо записать. Жаль, нечем. А кто такая фукуяма? Типа гейши?
— Примерно, — сказала И Хули и повернулась так, чтобы Александр увидел ее профиль. В профиль она абсолютно неотразима.
Вот гадина, подумала я, ведь обещала… И все-таки ею нельзя было не восхищаться: сестричка И ничего не понимала в российских делах, но инстинктом чувствовала, что сказать, чтобы с первой же попытки надеть мужчине петлю на шею. Александр смотрел на нее раскрыв рот, и я поняла — его надо срочно спасать. Следовало высказать что-то еще более радикальное.
— Так что все эти споры о либерализме, — сказала я, как бы закрывая тему, — просто лингвистический казус. И хоть мы очень уважаем либеральную демократию как принцип, вонять от этих слов в русском языке будет еще лет сто!
Александр перевел восхищенный взгляд с И Хули на меня. Потом назад на И Хули. Потом опять на меня. У парня просто праздник какой-то, подумала я.
— Да-да, — сказал он. — Насчет слов ты права. Дело ведь не в самой либеральной вывеске. Дело в тех омерзительных оборотнях, которые за ней прячутся. Приезжает такой офшорный кот в Америку, говорит, что он либерал, а угнетенные негры думают, что он за легализацию каннабиса…
— Скажите, вашей профессиональной деятельности не мешает такое эмоциональное отношение к предмету? — спросил лорд Крикет.
Александр не почувствовал иронии.
— Должны же мы знать, кому крышу даем… Только поймите меня правильно. Я не хочу сказать, что демократия — это плохо. Это хорошо. Плохо, когда ее пытаются использовать жулики и проходимцы. Поэтому демократии надо помогать, чтобы она двигалась в правильном направлении. Так мы считаем.
— Это уже не демократия, — сказал лорд Крикет. — Суть демократии именно в том, что ей никто не помогает, а она помогает себе сама.
— Никто не помогает? Это в переводе значит, что мы сидим и смотрим, как нас имеют во все дыры разные бенефициары с двойным подбородком и тройным гражданством. Двадцать лет смотрели. Нам уже планы бантустанов начертили, русскоговорящий персонал подготовили, знаем-знаем… Читали инструкции. Вы думаете, мы болты закручивать стали из любви к искусству? Нет, ошибаетесь. Просто иначе нас доели бы за три года.
— Кто доел? — удивленно спросил лорд Крикет. — Демократия? Либерализм?
— Демократия, либерализм — это все слова на вывеске, она правильно сказала. А реальность похожа, извините за выражение, на микрофлору кишечника. У вас на Западе все микробы уравновешивают друг друга, это веками складывалось. Каждый тихо вырабатывает сероводород и помалкивает. Все настроено, как часы, полный баланс и саморегуляция пищеварения, а сверху — корпоративные медиа, которые ежедневно смачивают это свежей слюной. Вот такой организм и называется открытым обществом — на фиг ему закрываться, он сам кого хочешь закроет за два вылета. А нам запустили в живот палочку Коха — еще разобраться надо, кстати, из какой лаборатории, — против которой ни антител не было, ни других микробов, чтобы хоть как-то ее сдержать. И такой понос начался, что триста миллиардов баксов вытекло, прежде чем мы только понимать начали, в чем дело. И вариантов нам оставили два — или полностью и навсегда вытечь через неустановленную жопу, или долго-долго принимать антибиотики, а потом осторожно и медленно начать все заново. Но уже не так.
— Ну, с антибиотиками у вас никогда проблем не было, — сказал лорд Крикет. — Весь вопрос в том, кто их будет назначать.
— Найдутся люди, — сказал Александр. — И никакого Мирового банка или там Валютного фонда, которые сначала эту палочку Коха прописывают, а потом тазик подставляют, нам в консультанты не надо. Проходили уже. Мол, отважно взвейтесь над пропастью, покрепче долбанитесь о дно, а потом до вас донесутся вежливые аплодисменты мирового сообщества. А может, нам лучше без этих аплодисментов и без пропасти? Ведь жила Россия своим умом тысячу лет, и неплохо выходило, достаточно на карту мира посмотреть. А теперь нам, значит, пора в плавильный котел, потому что кто-то хорошо торганул цветами. Это мы еще посмотрим, кому туда пора. Если кто-то сильно хочет нас переплавить, может оказаться, что мы ему самому поможем расплавиться в черный дым. Чем, у нас есть, и долго еще будет!
