Свен Карстен - Страна Лимония
Мы сами себя заоптимизируем в дупель, Паслёнов, нам никакой Китай для этого не нужен. Как товарищ Сталин перед войной. Сами себя задрочим, и нападать не надо. Талант у нас на это, Паслёнов. Под себя гадить. Тридцать лет лепим из конфетки дерьмо, из детей – ликвидаторов. Такая смена выросла, Паслёнов, такая смена! Пойти да повеситься.
Мне, Паслёнов, как тебе было, когда на Украине майдан шарахнул. Студенты, подростки власть поменяли! Потом у нас разобрались – за год до того америкосы крепко с молодёжью украинской задружили, на семинары про демократию возили, как со взрослыми разговаривали, уважительно. Чувству собственного достоинства научили, Паслёнов, только этому! Хватило и этой малости! В 2004-м чуть студенты на выборах подтасовку заподозрили – возмутились и оскорбились, достоинство в них взыграло. Майдан всем устроили, Паслёнов, власть поменяли, как захотели. Тут-то в России и поняли, что тоже перед америкосами безоружны. Против чувства собственного достоинства, знаешь ли, танки бесполезны. Поэтому российскую молодежь – застолбили.
Застолбили, заняли, очень просто – как место в театре. Программку на сиденье положили – здесь занято! Сами не сидим, но и америкосам не дадим. А это ведь не стул в театре, Паслёнов, это дети! Это я был, с моим дурацким изобретением магнитного экскаваторного ковша! Это меня на Селигер возили, и это мне втирали, какой я гениальный, и вот-вот для меня Якимчук финансирование выбъет! Это же я любил тандем как отцов родных, ожидая финансирования! Год, другой, третий! Моя модель ковша уже развалилась вся от сырости, а я всё ждал! Не финансирования, Паслёнов, насрать на финансирование! Я любви ждал, Паслёнов, я ждал уважения, чтобы меня за взрослого принимали! Я за этим в красной куртке на манифестации ходил, подрабинеков травить. Думал, если буду орать погромче, да дерьмом бросаться подальше, так меня и заметят скорее, отметят, полюбят, премьер мне руку, в дерьме измазанную, пожмёт! Да только хрена, Паслёнов! Они меня не то что не любили – они меня ненавидели, они меня презирали, они меня боялись, Паслёнов. Я только потом это понял. Они боялись, что, оставь они меня без Селигера, я им майдан устрою.
А рядом ходили нацболы, такие же несчастные придурки, как и я. Лимонов их выдумал – для хеппенинга, как театральный фон для себя. Лимонов был художник, гениальный художник жизни, он делал из своей и чужой жизни трагическое театральное представление с участием публики – хеппенинг. Постоянно нёс какую-то выспренную пургу, каждый день говорил что-нибудь другое, не то, что вчера. Вчера стреляем в косоваров, сегодня – в комиссаров. Вчера на бой за Джугашвили, сегодня – на бойню с Сукашвили. Боремся с тем и с этим, сами придумываем борьбу, сами от нее погибаем! Весь мир – театр, нацболы в нём актёры, Эдичка режиссёр, сам себе Станиславский, сам себе не верит.
А нацболы – да такие же парнишки были, как и я, в чём их отличие-то?! Такая же каша в голове из трёх прочитаных книг. Только я изобрёл магнитный ковш, а они изобрели цепью к мэрии пристёгиваться, такой же идиотизм. И я любви и внимания хотел, и они хотели того же, только я ждал любви от тандема, а они от Эдички, вот и всё различие. Эдичка им врал, что любит их, как личных внуков – и Якимчук нам врал, что тандем любит нас, как собственных детей. Так мы враньём и питались, Паслёнов. Годами. Они нас просто имели, Паслёнов, просто имели, не в задницу, а в мозги. Я иногда даже думаю, что в задницу – не так обидно было бы…
Поэтому, когда тандем прикончил Лимонова, а нацболы прикончили тандем – мы с ними так легко нашли общий язык, румол-овцы и нацбол-овцы, разной окраски шерсти, но одной овечьей породы – безотцовщина. Ты же, Паслёнов, тоже без отца рос? Ты меня поймёшь тогда.
И враг у нас был общий – Шойга, возомнивший себя диктатором.
Только, понимаешь, Паслёнов, есть такой закон жизни: если кто нашел себе дырочку, к власти пролезть, то он эту дырочку непременно за собой законопатить должен. Тандем выборами пришел – выборы и отменил, а мы отменили молодёжные движения. В Молдавии революцию по СМС сделали? Никакой больше тебе мобильной связи. В Калининграде восстание по Твиттеру координировали? В задницу Твиттер и всю сеть за ним туда же. Газеты читайте, что мы в них вам напишем. И никаких больше новых движений, партий, фронтов – особенно молодёжных! Одна партия – нацбольская, один народ – российский, один фюрер – да и тот покойный. А второй в параличе лежит, стабильность олицетворяет.
Только у нас же чрезвычайщина, Паслёнов, привычное наше положение. Его же питать надо, подпитывать. Приходится это делать, ради стабильности, то есть – паралича. Грязное дело, да нужное. Политический отдел, думаешь, чем от восьми до семнадцати занимается, с перерывом на обед? А вот этим! Тут анархистам гранату дашь, на теракт выведешь, там какому-нибудь очкарику безвредному справку липовую подсунешь, что его дочурка семилетняя в летнем лагере от большого чиновника сифилис заимела, подсунешь справку, да и пистолет с подпиленным бойком дашь, на чиновника нацелишь – всё хлеб! Теракт! Ваша подожженная карусель, Паслёнов, это еще полгодика черезвычайки, а то и целый год! Теракты кругом, стреляют и взрывают, поезда под откос пускают, рано положение-то отменять! Слава Шойге, спасибо нацболам!
Ты спрашиваешь, а что же дальше, Паслёнов? Куда мы страну-то ведем, к какому такому светлому будущему? А никуда мы ее не ведем, Паслёнов, никуда. Она утонула, Паслёнов. Утонула в болоте. До нас утонула или с нами утонула, от нас – какая разница?! Слыхал в гимне нашем про Китеж-град? Вот самое оно, Паслёнов, очень верный образ нашего будущего. Круги по воде и звон колокольный оттуда, раз в триста лет. Помните, люди, не забывайте, будьте бдительны.
Сволочи мы, Паслёнов, правильно говоришь. Только мы же не со зла. Нас такими сделали! Хеппенинг это был, театр, дурилка картонная, понимаешь, Паслёнов? Театр, где все стулья заняты, но на них никто не сидит. А с пустого стула – какой же спрос?!
Затрахало меня это всё, Паслёнов, вот просто до души достало. Водка уже не берёт даже. Сучья жизнь. Дочка с крыши кидается, так папу любит. Каждый щенок сволочью обзывает, и возразить нечего. Уволюсь я, наверное, к херам собачьим, Паслёнов. Или отпуск возьму. Что говоришь? Да, застрелиться – это тоже хорошая мысль.
Ты не трусь, Паслёнов, ничего тебе не будет. Считай, что я уже в отпуске, или даже уволился. Я на тебя акт составлю, что ты теперь агент мой, сексот, завербованый Политуправлением. И иди на все четыре. Так-то, Паслёнов, агент "Кукушонок". Под раскидистым каштаном вербанул средь бела дня – я тебя, а ты меня.
Господин Серёгин, крякнув, тяжело поднялся, переждал секундное головокружение, и, не взглянув на Серёгу, двинулся к выходу из подвала. Потом Серёга услышал, как он отдает на улице мобилам команды, совершенно другим голосом, уверенным, властным. Серёга посмотрел на пол. Неизвестно, мобилы ли растоптали Крысин букет из ромашек сапогами, отец ли её – ботинками, только ромашки лежали на бетоне, раздавленные в кашу. И не распрямлялись, понятно. Трава, примятая сапогами? Ошибался этот ваш Аверченко недоверченный. Наврал он вам, дядя Юра, с три короба. От жалости – да наврал.
На улице хлопнула дверца патрульного мобильника, взвыл электромотор, прошуршали по лопухам шины. Стало тихо. Через минуту осторожно свистнула первая пугливая птица.
Серёга утёр слезы и шагнул из подвала на волю, в пыль и серость города Лимонова. Обернулся на гигантскую мозаику на стене. Дети в красных галстуках всё так же стучали в барабаны и дудели в трубы, поверх их голов холодно и без любви смотрел круглой рожей человек-СССР. Над вышибленной мобилами дверью алела надпись – "Всегда готов!"
– Это точно, – сплюнул Серёга. – К любой херне готовы.
Он сунул руки в карманы и огляделся. Со всех сторон расстилалась городская пустыня – цемент и асфальт. С юга дохнул ветерок и принёс, как далёкий крик, легчайший запах Амареты. В той стороне был посёлок Тенистый, в посёлке – психбольница, а в ней – рычала и дралась с санитарами Крыса.
Серёга усмехнулся и поскорее зашагал ей на помощь.
Город Лимонов мрачно посмотрел ему вослед, но тут ветер бросил в глаза городу песок и кирпичную пыль, город скривился, пытаясь проморгаться, а когда город снова открыл глаза, Серёги уже не было видно, так что Лимонову оставалось лишь спросить себя:
– А был ли мальчик? – и успокоиться, подумав, – А, может, мальчика-то и не было?!
© Свен Карстен, Аугсбург, 2009-10
© Тексты песен: Петер Лихт, перевод с немецкого: Свен Карстен
