Екатерина Паньо - Имена льда
— Он сам виноват…
— Элен! Он же мальчик!
— Вот именно. Он должен…
— Он голоден. Он не может ждать обеда вместе с нами!
— Он должен помнить о дисциплине.
— Не все же встают в пять утра, как некоторые!
— Тебе тоже стоило бы поменьше спать, Лиза. Что касается Пьетро, он будет обедать вместе со всеми — и точка.
— Элен!
Пьетро прибавляет шагу. Он действительно голоден. Он может просто зайти на кухню, залезть в холодильник и взять все, что захочет. Или лучше в буфет — там наверняка припасен ломоть медовой коврижки тетушки Лизы. В этой коврижке зубы вязнут, как в куске резины, она проваливается в глотку почти не разжеванными липкими комьями. Она горьковато-сладкая и восхитительная. Он это помнит с детства. Но он уже не тот мальчик, который мог забраться в буфет и слямзить кусочек коврижки. Собственно, это совершенно ни к чему — это он тоже твердо знает.
— Пьетро!
Он оглядывается. Тетушка Мариса семенит следом, победно, словно флагом, размахивая над головой свертком в клетчатой салфетке. Он ждет тетушку. Та отдуваясь, подходит и сует сверток ему в руки. От свертка исходит густой медовый аромат.
— Ты куда это пошел голодный? — вопит тетушка Мариса. — Послушался Элен? Престол Славы Господней! Она всегда была чокнутой! Ешь! Пускай она треснет, эта швабра, вместе со своей дисциплиной!
Тетушка Мариса круто разворачивается и семенит обратно к дому, на ходу засучивая рукава и покашливая для прочистки горла — она готовится к неминуемой схватке, и это приводит ее в ликование.
Пьетро, торопливо откусывая коврижку, идет дальше осматривать хутор.
* * *Послеполуденное время посвящено разговорам за чаем в маленьком садике, щедро уставленном горшками с бегониями.
— Они не будут вместе на следующей же неделе, Кларисса, — раздраженно говорит тетушка Элен, ритмично ударяя пальцем по краю стола. — Рауль и Роза слишком разные люди. Они ни за что не сблизятся так быстро. Что за фантазии?
— Но так считает Дорси Миллер, — растерянно произносит тетушка Лиза.
— Дорси Миллер! Она так считает! — пронзительно восклицает тетушка Мариса, успевшая заключить с тетушкой Элен ситуативний союз. — А я так не считаю! Престол Славы Господней! Я прожила жизнь и разбираюсь в людях чуть-чуть получше юной выскочки!
— Она юная? — так же растерянно переспрашивает тетушка Лиза.
— Да уж помоложе, чем я, — ворчливо отзывается тетушка Мариса.
— А что Рауль и Роза? — вежливо уточняет Пьетро.
— Они сблизятся, — тетушка Элен энергично кивает. — Но не быстро, — повысив голос и в упор поглядывая то на тетушку Клариссу, то на тетушку Анну, добавляет она. — Они разные. Возможно, они сначала станут друзьями. Но любовь…
— Секс.
— Что?
— Ах, Элен, ты такая ханжа… — тетушка Виктория закатывает глаза и кончиками пальцев смахивает осыпавшуюся тушь. — Это будет просто секс.
— У них не может быть просто секса! — возмущенно произносит тетушка Дамиана.
— У кого угодно может быть просто секс, — решительно отвечает тетушка Мариса.
— Что это вообще такое — ваш «просто секс»? — возмущается тетушка Элен. — Два человека ни с того ни с сего ложатся в постель и начинают заниматься сексом?
Тетушка Виктория фыркает и подмигивает племяннику.
— Ты все-таки ханжа, Элен. Почему именно в постель? Вот, скажем, эта космическая кошка…
— О, нет, избавь нас от пересказа бездарной порнографии, Вики! — хнычет тетушка Анна.
— Между прочим, это действительно снималось в невесомости. Все по-настоящему, — тоном не терпящим возражений произносит тетушка Виктории. — Вы хоть представляете себе, как это — трахаться в невесомости? Да еще в таких позах! Матерь Божья, что они вытворяют! У них есть чему поучиться!
Она поворачивается всем телом к племяннику.
— Пьетро, ты должен это видеть. Посмотри этот «Стар секс». Второй или третий сезон. Первый — муть, не трать время. Не помню, по какому каналу… В общем, в любом порночарте в разделе «космическая опера».
— «Стар секс»? — уточняет он.
— Не забивай мальчику голову, Вики, как тебе не стыдно? — на впалых щеках тетушки Элен появляются розоватые полоски.
Но тетушка Виктория не обращает внимания. Вернее, обращает — ей нравится досаждать тетушке Элен, старой деве, синему чулку, которая всю жизнь попрекала ее за распутство. За распутство, которое выражалось в одном неудачном побеге в четырнадцать лет с укротителем тигров из проезжего цирка — побега, который окончился через три недели бурной страсти арестом укротителя и водворением Вики в Семейный дом строгих нравов. Она так и прожила в нем всю свою жизнь — сначала воспитанницей, потом воспитательницей.
— Пьетро, не слушай ее, — требует тетушка Элен. — Если и есть смысл заниматься прожиганием времени перед телевизором, лучше сделай это в компании Дария Пятого…
— О, нет, — стонет тетушка Мариса. — Какая муть, Престол Славы Господней! Назидательная мутная муть…
Она уже забыла о союзе. Тетушка Элен чувствует себя преданной.
— Это рекомендует Дорси Миллер! — восклицает она. — И мальчику это будет полезно.
— Ах, милый Пьетро, — тетушка Полина, до сих пор сидевшая молча за своим вечным рукоделием, названия которого он не знал, но мог оценить результат — длинное полотно сплошного кружева. — Милый Пьетро…
Она порывисто поднимается из-за своего рабочего столика, который следует за ней, как собачка, из комнаты в комнату, из дома в сад, не глядя кладет на него все, что держала в руках, подходит к Пьетро и гладит его по голове.
— Милый маленький Пьетро, — снова повторяет она. — Он уже совсем не тот мальчик, каким мы все его помним, девочки. Посмотрите, он мужчина. Ему неинтересно, что мы с вами смотрим, о чем говорим…
Она гладит его по голове. А он борется с желанием то ли отшвырнуть ее от себя, то ли разреветься, уткнувшись носом ей в живот.
Если бы это не была тетушка Полина…
Когда-то она решила, что его отец недостоин ее кузины. И оказалась достаточно последовательной — в результате их действительно случайный брак распался. Мама занялась построением карьеры, сути которой он, Пьетро, не понимал тогда, и не желал понимать теперь. Тетушка Полина пыталась утешить его отца, и в этом тоже преуспела, как и во всем, за что бралась. Отец покончил с собой — выскочил из окна после очередного трехчасового чата с тетушкой Полиной. С тех пор она плетет свое кружево. Она безутешна. Она чувствует себя вдовой. Хотя она была очень привлекательной женщиной и могла выйти замуж восемь раз, пока ее кузины еще считали, а потом им надоело считать, хотя тетушка Полина все еще оставалась весьма привлекательной. После самоубийства бывшего шурина она переехала сюда, на хутор — самая первая из них из всех — и засела за кружево. Это было так много лет назад, что кружевом можно было бы оплести планету по экватору. Но тетушка Полина постоянно распускала его — где-то вдруг находила некрасивый узелок или петельку — и начинала сначала. Постепенно сюда же, на хутор перебрались все ее сестры. Все, кроме мамы Пьетро, которая просто пропала, строя свою карьеру — она увлеклась и в какой-то момент позабыла, что у нее есть семья. Это никого не удивило. Когда человек живет насыщенной жизнью, ему не хватает времени сначала на то, чтобы скучать по родным, потом на то, чтобы испытывать родственные чувства, потом на то, чтобы вспоминать о них раз в год ради ритуального поздравления с Рождеством. Странно, что все остальные тетушки не растерялись. Каждая из них в какой-то момент вспоминала, что у нее есть сестра Полина, которая живет на хуторе среди кукурузных полей и наверняка очень нуждается в обществе.
А потом здесь появился он, Пьетро, и с тех пор приезжал к своим теткам каждые три месяца. То есть он бывал здесь и раньше, в детстве, но тогда он еще не знал, почему. Мама ушла делать карьеру, когда ему исполнилось пять месяцев. С тех пор тетки по очереди передавали его друг другу и занимались его воспитанием. Вернее, прислеживали за тем, чтобы он не залез в розетку, не обварился кипятком и не выпил бутылочку сиропа с парацетамолом. Потом, когда он перерос основные угрозы, его отдали в семейный дом. Об угрозах, которые ждали его там, никто не подумал. Или подумал, что столкнуться с ними ему будет полезно. Вот тетушка Элен наверняка так и подумала. Когда ему надоело считать, сколько раз он успел пожалть, что в раннем детстве не залез в розетку и не выпил бутылочку парацетамола, он превратился в одного из множества оболтусов, которые не могли поверить, что можно ходить иначе, чем строем, есть иначе, чем в указанное время и в указанной последовательности блюд, жить одному в целой комнате — не говоря уже о квартире, выходить из нее, когда пожелаешь — хоть ночью, хоть во время, отведенное для работы в инфоцентре.
