Сомерсет Моэм - Пять лучших романов (сборник)
– Нет, – сухо возразил я, – никуда я не уезжал.
– Почему же вы сюда не заглядывали?
– В Париже много кафе, где можно посидеть от скуки часок-другой.
Бланш подала мне руку и пожелала доброго вечера. Я почему-то был убежден, что она очень изменилась; но на ней было то же изящное и скромное серое платье, в котором я привык видеть ее, и лоб у нее был такой же чистый, и глаза такие же безмятежные, как в ту пору, когда она хлопотала по хозяйству в доме Струве.
– Пойдемте сыграем партию в шахматы, – предложил Стрикленд.
Не знаю почему, но я не сумел отказаться и угрюмо пошел за ним к его постоянному столику. Стрикленд велел принести доску и фигуры. Они оба вели себя так, словно ничего не произошло, и я почувствовал, что было бы глупо мне держаться по-другому. Миссис Струве невозмутимо наблюдала за нашей игрой. Она молчала, но она и всегда была молчалива. Я взглянул на ее губы. Может быть, по ним мне удастся прочесть, что она чувствует? Я следил, не промелькнет ли в ее глазах тень страха или горечи, смотрел на ее лоб: может быть, хоть одна мимолетная черточка будет свидетельствовать о скрытом волнении. Ее лицо было ничего не говорящей маской. Мирно сложенные руки покоились на коленях. Я уже знал, что она женщина больших страстей, а судя по тому страшному удару, который она нанесла Дирку, так беззаветно ей преданному, способна и на стремительный порыв, и на отчаянную жестокость. Она ушла из-под надежного крова от доброго мужа, поставила крест на обеспеченной жизни, всем рискнула для преходящего – этого она не могла не знать – сердечного приключения. Если же вспомнить, что она была рачительной хозяйкой и примерно вела свой дом, тем замечательней покажется ее безрассудство, готовность жить в нужде и лишениях. Видимо, у этой женщины была очень сложная натура, едва ли не трагически противоречившая ее повадкам смиренницы.
Эта встреча взбудоражила меня, и мое воображение лихорадочно работало, покуда я старался сосредоточиться на игре. Я всегда очень старался победить Стрикленда, так как он был из тех игроков, что презирают побежденного противника; от его нескрываемого торжества поражение становилось еще неприятнее. Но надо отдать ему справедливость – собственный проигрыш он сносил вполне добродушно. Препротивный победитель, он был симпатичным побежденным. Те, кто считает, что характер человека отчетливее проступает в игре, могут сделать отсюда довольно тонкие выводы.
По окончании игры я подозвал официанта, заплатил за выпитое и откланялся. Наша встреча прошла совсем неинтересно. Ни одно слово не дало пищи моей фантазии, и какие бы предположения я ни строил, ничто их не подтверждало. Я терялся в догадках. Как складывается их жизнь? Много бы я дал, чтобы бесплотным духом проникнуть в стены мастерской и послушать, о чем говорят эти двое. Но моему воображению не за что было зацепиться.
Глава тридцать третья
Дня через два ко мне явился Дирк Струве.
– Говорят, ты видел Бланш, – выпалил он.
– С чего ты взял?
– Мне говорил один человек, он видел тебя с ними в кафе. Почему ты мне ничего не сказал?
– Не хотел тебя расстраивать.
– Пустое. Ты же знаешь, я хочу все, все знать о ней, каждую мелочь.
Я приготовился отвечать на его вопросы.
– Как она выглядит?
– Ничуть не изменилась.
– По-твоему, она счастлива?
Я пожал плечами.
– Что я могу тебе сказать? Мы сидели в кафе, играли в шахматы. Я с нею и словом не перемолвился.
– Да разве по лицу не видно?
Я покачал головой. Мне оставалось только повторить, что ни словом, ни жестом она не выдала своих чувств. Ему, Дирку, лучше меня известно ее удивительное самообладание.
Он стиснул руки.
– О-о, я так боюсь! Я уверен, случится что-то страшное, и я не в силах этому помешать.
– Но что именно? – осведомился я.
– Не знаю, – простонал он, сжимая голову руками. – Я предвижу ужасную катастрофу.
Струве и всегда-то легко приходил в волнение, но сейчас он был положительно вне себя и никаких резонов не слушал. Я думал, что Бланш скоро станет невтерпеж со Стриклендом. Неправду говорят, будто что посеешь, то и пожнешь. Люди часто делают все от них зависящее, чтобы навлечь на себя беду, но потом каким-то образом умудряются избежать последствий своего безумия. Поссорившись со Стриклендом, Бланш, конечно, оставит его и вернется к мужу, который в своем смирении только и ждет возможности все простить и забыть. Признаться, ни симпатии, ни сострадания она мне не внушала.
– Да, но ты не любишь ее, – повторял Струве.
– А почему надо полагать, что она несчастна? Насколько мне известно, эта парочка премило устроилась.
Струве посмотрел на меня скорбными глазами.
– Тебе все это, разумеется, безразлично, а для меня это важно, бесконечно важно.
Мне сделалось совестно за свою легкомысленную резкость.
– Можешь ты исполнить одну мою просьбу? – сказал Дирк.
– Охотно.
– Напиши Бланш от моего имени.
– А почему ты сам не можешь написать?
– Я уже не раз писал ей. Но ответа мне ждать не приходится. Она, видно, даже не читает моих писем.
– Ты забываешь о женском любопытстве. Неужели ты думаешь, она устоит против соблазна?
– Да, поскольку он исходил от меня.
Я взглянул на него. Он опустил глаза. Его ответ показался мне до боли унизительным. Дирк знал, что он настолько ей безразличен, что она даже не вскрывает его писем.
– И ты веришь, что она со временем к тебе вернется? – спросил я.
– Пусть она знает, что, если ей станет уж совсем плохо, она может смело на меня рассчитывать.
Я взял листок бумаги.
– Скажи точнее, что я должен писать?
И я написал:
Дорогая миссис Струве,
Дирк просит меня сказать, что в любое время, когда бы он вам ни понадобился, он будет счастлив возможностью быть вам полезным. Он не питает к вам недобрых чувств из-за того, что случилось. Его любовь неизменна. Вы всегда застанете его по нижеследующему адресу…
Глава тридцать четвертая
Хотя я не хуже Струве знал, что связь Стрикленда и Бланш добром не кончится, я все же не предвидел столь трагической развязки. Настало лето, душное и знойное, даже ночь не приносила отдыха перенапряженным нервам. Раскаленные солнцем улицы, казалось, отдавали назад весь дневной жар, и пешеходы еле волочили ноги. Я очень давно не видел Стрикленда. Занятый другим, я вовсе перестал о нем думать. Дирк наскучил мне своими тщетными ламентациями, и я избегал его. Нехорошая это была история, и я больше не собирался забивать ею себе голову.
Как-то утром я сидел в пижаме и работал. Мысли мои блуждали далеко, я думал о солнечных заливах Бретани, о свежем морском ветре. На столе возле меня стоял кофейник, в котором консьержка принесла мне традиционное café au lait[19], и остатки недоеденного печенья. Я слышал, как за стеной консьержка спускает воду после моей утренней ванны. Зазвенел звонок. Она открыла дверь, и раздался голос Струве, спрашивающий, дома ли я. Не вставая с места, я крикнул ему: «Входи». Он ворвался в комнату и бросился ко мне.
– Она покончила с собой, – хрипло проговорил он.
– Что ты хочешь сказать? – крикнул я, пораженный.
Струве шевелил губами, но ни один звук больше не слетал с них. Затем он стал что-то лопотать как помешанный. Сердце у меня заколотилось, и, сам не зная почему, я вдруг обозлился.
– Да возьми же себя в руки! Что ты такое несешь?
Он делал отчаянные жесты, но слова у него по-прежнему не выговаривались. Он точно лишился языка. Не знаю, что на меня нашло, но я схватил его за плечи и встряхнул. Вспоминая об этом, я, конечно, досадую на себя, но последние бессонные ночи, видимо, расшатали мои нервы сильнее, чем я думал.
– Дай мне сесть, – задыхаясь, проговорил он наконец.
Я налил стакан «Сен-Гальмье» и хотел подать ему, но мне пришлось поить его, как ребенка, держа стакан у самых его губ. Он с трудом сделал первый глоток, и несколько капель пролилось на его манишку.
– Кто покончил с собой?
Не знаю, почему я задал этот вопрос, мне ведь и так было понятно, о ком он говорит.
Он сделал усилие, чтобы овладеть собой.
– Вчера вечером они поссорились. Он ушел от нее.
– Она умерла?
– Нет, ее увезли в больницу.
– Так что ж ты мне толкуешь? – крикнул я. – Почему ты говоришь, что она покончила с собой?
– Не сердись на меня… я ничего не могу сказать, когда ты со мною так…
Я крепко сжал руки, силясь сдержать себя, и даже попытался улыбнуться.
– Извини. Я тебя не тороплю. Успокойся и расскажи все по порядку.
Круглые голубые глаза Дирка были полны ужаса, стекла очков делали их взгляд еще страшнее.
– Сегодня утром консьержка поднялась наверх, чтобы передать письмо, ей не открыли на звонок. Изнутри слышались стоны. Дверь оказалась незапертой, и она вошла. Бланш лежала на кровати, а на столе стояла бутылка со щавелевой кислотой.
Струве закрыл лицо руками и, всхлипывая, раскачивался взад и вперед.