Джулиана Бэгготт - Пепельное небо
Партридж смеется:
— Нам бы никогда не позволили играть в такую игру. Прошлое есть прошлое. Было бы невежливо копаться в нем. Только малые дети делают так.
А потом быстро добавляет:
— Не обижайся. Это просто мы такие.
Но Прессия все равно чувствует обиду.
— Прошлое — это все, что у нас есть, — говорит она, ускоряя шаг. В голове звучат слова Брэдвела. «Они хотят стереть нас и наше прошлое, но мы не позволим им этого». Вот как это происходит. Стереть прошлое, никогда не говорить о нем.
Партридж тоже прибавляет шаг, догоняет Прессию и хватает ее за локоть руки с головой куклы. Прессия резко вырывает руку и прижимает к себе.
— Не хватай людей! — выкрикивает она. — Что тебе надо?
— Я хочу поиграть в эту игру, — просит Партридж. — Ведь я за этим и пришел, пришел узнать о своем прошлом.
Он смотрит ей прямо в глаза, вглядываясь внимательно в ее лицо и скользя взглядом по местам, где начинаются шрамы.
Прессия наклоняет голову вперед так, что ее волосы закрывают лицо.
— Это очень невежливо.
— Что? — удивляется Чистый.
— Пялиться на людей. Никто из нас не хочет, чтобы его разглядывали.
— Я не хотел… — Партридж отворачивается. — Прости.
Прессия не отвечает. Это хорошо, что он чувствует себя провинившимся и теперь обязан ей. Чистый нуждается в ее опеке, потому что только она может объяснить, что здесь можно, а что — нельзя.
Дальше они идут в молчании, которым Прессия наказывает Чистого, но потом решает, что пора бы уже и простить виновного, и потому первая начинает игру.
— Ладно, — вздыхает Прессия, решив, что соврет, — мы когда-то купили новый автомобиль с большой красной лентой. И еще я помню Микки Мауса в белых перчатках.
— Ха, — усмехается Партридж, — точно.
— А ты помнишь собак в темных очках? Правда, они были смешные?
— Я не помню собак в темных очках, вообще.
— А-а-а, — тянет она, — теперь твоя очередь.
— Ну, моя мать рассказывала мне историю о королеве-лебеди, и там был плохой король, который украл ее крылья, и добрый король. Я думаю, что плохим королем был мой отец.
— Он и вправду был плохим королем?
— Это просто сказка. Родители не ладили. Я тогда думал, что эта сказка про них. Детская логика! Эта сказка была чепухой, но я любил ее. Мама могла бы рассказывать мне что угодно, и я бы все равно ее любил. Дети любят своих родителей, даже тех, которые не заслуживают этого. И с этим ничего не поделаешь.
Его воспоминание такое честное и реальное, что Прессии становится стыдно, что она не играла искреннее. Поэтому она пытается снова.
— Мои родители как-то раз на мой день рождения, когда я была маленькой, взяли напрокат пони.
— Чтобы возить детей?
— Думаю, да.
— Это хорошо. Пони. Тебе нравились пони?
— Я не знаю.
Прессия задумывается, поможет ли им обмен воспоминаниями. Будет ли он доверять ей больше после этого?
Она решает проверить его.
— Когда ты боролся с холемом, ты вытащил его из норы и перевернул. Я никогда такого не видела, это просто невозможно!
Она ждет чуть-чуть, чтобы он подхватил нить беседы. Однако Партридж прижимает подбородок к груди и молча продолжает идти.
— И там, на улице, с группи, ты бежал быстрее, чем человек может бегать…
Партридж качает головой.
— Академия. Меня этому специально обучали, вот и все.
— Обучали?
— На самом деле это называется кодированием. Я прошел его не до конца, так что выходит, что я недоделанный.
Он, кажется, не хочет говорить об этом, и Прессия решает не продолжать расспросы. Они снова идут молча.
В конце концов они приходят к маленькому рухнувшему магазину.
— Вот это место, — говорит Прессия.
— Что за место? — спрашивает Партридж.
Они обходят груду камней и видят широкую металлическую дверь черного хода.
— Тут живет Брэдвел, — шепчет Прессия. — Я должна предупредить тебя, что он мутировавший.
— В каком смысле?
— У него птицы.
— Что у него?
— Птицы в спине.
Партридж пораженно смотрит на Прессию, и она вновь испытывает чувство удовлетворения, что встревожила его. Она стучит, как было написано на записке: сначала один громкий удар, затем два тихих, потом пауза — и еще один резкий удар. Внутри раздается шум, и затем они слышат, как Брэдвел точно так же стучит с другой стороны.
— Он что, живет здесь? — спрашивает Партридж. — Кто захочет жить в таком месте?
Прессия стучит второй раз.
— Жди здесь. Я не хочу, чтобы он нервничал. — Она указывает на стену, скрытую в тени.
— Он что, слишком нервный?
— Просто отойди.
Партридж отступает в тень.
В это время Брэдвел со скрежетом открывает дверь, оставив узенькую щель.
— Ночь на дворе! — слышится его грубый голос, и Прессия понимает, что разбудила Брэдвела. — Кто там? Какого черта тебе надо?
— Это Прессия.
Дверь открывается чуть шире. Брэдвел оказывается еще выше и крупнее, чем она его запомнила. Выживший должен быть поджарым и гибким, с худым от скудного питания телом, которое легко спрятать. Но Брэдвелу, чтобы выжить, пришлось стать большим и сильным. Его щеку рассекает двойной шрам, лицо покрывают рубцы от ожогов, но взгляд Прессии притягивают его темные глаза. Стальной взгляд смягчается, когда Брэдвел смотрит на Прессию, будто в нем скрывается больше нежности, чем можно подумать. Ей вдруг становится трудно дышать.
— Прессия? — спрашивает он. — Я думал, ты больше не захочешь меня видеть.
Она отворачивается, пряча щеку с ожогом, и чувствует, как краснеет. Что ее смутило? Почему? За спиной Брэдвела слышится трепетание — это машут крыльями птицы, сросшиеся с его телом.
— Зачем ты пришла?
— Я хотела поблагодарить тебя за подарок.
— Именно сейчас?
— Нет, — отвечает она, — я не за этим пришла. Я просто подумала, раз я все равно здесь, стоит тебя поблагодарить.
Слишком много слов.
— И я привела кое-кого, — добавляет она, — это срочно.
— Кого?
— Того, кому нужна помощь.
И затем быстро добавляет:
— Не мне. В ней нуждается этот человек.
Если бы она не встретила Чистого, ей бы пришлось стоять сейчас у порога Брэдвела с просьбой спасти ее саму. Какое облегчение, что она пришла просить не для себя. Повисает пауза. А что, если он сейчас закроет дверь? Или он раздумывает, что делать?
— Какая помощь ему нужна?
— Это очень важно, или я не была бы здесь.
Партридж выходит из тени.
— Она здесь из-за меня.
Брэдвел переводит взгляд с Партриджа на Прессию.
— Заходите, — говорит он, — побыстрее.
— Где мы? — спрашивает Партридж.
— Лучшее мясо от Эллиотта Маркера и сыновей, 1933 год, — отвечает Брэдвел. — Я нашел маленькую бронзовую вывеску после Взрыва. Это было тогда, когда некоторые люди все еще выкладывали в ряд трупы и накрывали их простынями или заворачивали в покрывала, чтобы позже идентифицировать, когда правительство еще только начинало попытки по восстановлению. Первый этаж — витрины и кассы, мясорубки, холодильники, офисы, — всего этого уже не было. Но я вытащил кусок кладки под задней дверью, думая, что там окажется склад. Так оно и было, только мясо успело испортиться, зато у мясника оказалось много оружия.
Постепенно глаза Прессии привыкают к темноте. Она видит, что стоит в странной клетке, оснащенной ремнями, цепями и гладким пандусом, который ведет в подвал. Партридж стоит за ее спиной. Он касается цепи.
— А это что?
— Фиксатор, — объясняет Брэдвел. — Животных привозили через черный ход. Их обездвиживали, привязывали за копыта ремнями к поручню, который шел вдоль рельс. Их тяжелые тела переворачивали на бок и отправляли вниз на переработку. — Брэдвел сбегает вниз по пандусу, громко топая тяжелыми сапогами. — Радуйся, что ты не корова и живешь не в старые времена.
Прессия садится на край пандуса и, как с горки, скатывается в подвал. Партридж скатывается следом за ней. Дальше они идут за Брэдвелом вдоль уцелевшей стены подвала, направляясь к мерцающему свету от холодильника в другом конце комнаты.
— Сюда они сливали кровь животных, здесь обрабатывали туши, а здесь сдирали с них шкуры.
— Ты когда-нибудь прекратишь читать лекции? — очень тихо произносит Прессия.
— Что? — переспрашивает Брэдвел.
— Ничего.
Рельсы на потолке ведут в мясной склад — небольшую комнату, футов десять на пятнадцать, обшитую со всех сторон металлическими листами. Брэдвел показывает на потолок.
