Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть
Палатку я установила довольно ловко – все‑таки сказывалось детство, проведенное на турслетах. И даже уверенно сообразила костровище. Машинка моя смогла прокрасться к самой поляне, с трудом протискиваясь между тесно стоящими деревьями. Но все‑таки она была со мной.
Теперь можно было скомандовать себе «отставить суету» и спокойно предаться созерцательности. Я и скомандовала. Мозг, однако, отказывался выполнять команду и продолжал со скрипом ворочаться, как поврежденный после удара о слишком высокий бордюр картер, царапающийся о погнутую защиту.
Совсем стемнело. Рассмотреть что‑либо за пределами желтоватой ауры пылающих поленьев стало невозможно. Желанного покоя и умиротворения не наступало. Мне сделалось холодно и страшно. Я вскочила и в панике затоптала костер, опасаясь, что «на огонек» могут забрести лихие люди. В темноте залезла в палатку. Внутри нее звенели комары, пахло сыростью и поганками. Под резиновым днищем явственно чавкала мокрая земля.
Очевидно, болотце распространяло свое тлетворное влияние куда дальше, чем я предполагала. Я начала чесаться – и из‑за комаров, и на нервной почве. Мне стало реально страшно. Знакомые мне дыхательные техники не помогали расслабиться.
Лес сделался каким‑то чрезвычайно шумным. Все время похрустывали ломающиеся ветки, и мне мерещились шаги. Поднялся ветер, и казалось, что он нагибает кроны всех деревьев прямо к моей палатке. Они склонялись племенем людоедов над ее крышей и плотоядно шипели громким шепотом:
— Кыыышшшь! Ешшшь! Душшшшииыыы!
Какого черта я – тетка, которая ни дня в этой жизни не могла прожить одна, которая больше всего в жизни панически боялась одиночества, очковала остаться один на один даже с самой собой, вдруг решила, что может стать схимницей и жить одна в лесу?!! Где были мои извилины? Они что, совсем выпрямились в прямую кишку?
Опять что‑то хрустнуло и прошелестело. На брезентовый тент шлепнулась какая‑то фигня, и сердце мое чуть не выпрыгнуло горлом. Меня подбросило, я схватила все, что попалось под руки, и ломанулась в машину. Вскочила на водительское сиденье, заперлась на все замки и только после этого снова начала дышать.
Из машины все выглядело уже не так страшно. Особенно когда я дрожащими руками воткнула магнитолу и поймала радио с легкой музыкой. Теперь все это снова выглядело просто забавным приключением. Я решила пересидеть ночь в машине – выехать из леса в этой темноте я бы не смогла. Я вообще теперь очень удивлялась, что мне удалось сюда загнать тачку.
Благодаря релаксирующему действию попсы и бодреньких диджеев меня, наконец, отпустило, и я тихонько юркнула в сон.
Проснулась от холода, долго ощупывала пространство вокруг в поисках одеяла, пытаясь понять, что случилось с моей подушкой? Почему у меня так нечеловечески затекла шея? Когда открыла глаза и вспомнила, в какую жопу я себя загнала, мне почему‑то стало смешно. Вечерней паники не было. Наверное, потому что даже сквозь темную хвою прорывался рассвет, а веселые утренние птицы заглушали самую бойкую круглосуточную радиостанцию.
Всегда любила утро. Я легко просыпаюсь. Всегда раньше будильника. Потом я, конечно, могу еще хоть четыре часа валяться в постели и притворяться спящей. Но сам момент, когда уже можно выпрыгнуть из постели, я ощущаю как удовольствие. Это как открыть новую книгу любимого автора и знать, что предстоит столько увлекательных страниц! Это как начальные титры фильма, который обещает быть потрясающим. Это как сборы на первое свидание. Это как собеседование перед приемом на новую работу. Это как выбор новой машины в автосалоне. Это как в первый раз выйти на улицу в клёвом платье. Это как в первый раз ехать по незнакомой дороге. Это предвкушение, это предощущение, это чистый кайф! Ты только вступаешь в наступающий день, и сейчас, когда ты только выныриваешь из‑под одеяла и день еще не написан, ты можешь выбрать, каким он станет.
У меня был период, когда я вставала довольно поздно – чтобы не пересекаться с мужем, который собирается на работу. Тогда я довольно ощутимо страдала от невозможности ворваться в этот день сразу же, как только открылись глаза. А сегодня была потрясающая возможность не просто шагнуть в новый день, но шумно ввалиться в него. Я же была одна в лесу!
Я распахнула дверцу машины, прыгнула на еще мокрую росистую траву и закричала:
— Ураааааа! С добрым утром, Соня! С добрым утром, мир! Здравствуйте, солнце, лес! И ты, болото, тоже здравствуй!
Я прыгала и даже кувыркалась. Какое это потрясающее ощущение: знать, что ты можешь кричать, и никто тебя не услышит.
Что ты кричишь не потому, что тебе надо кричать, а потому, что ты не можешь не кричать – так тебя прёт, так захлестывает ощущением полноты жизни. Ощущением того, что все больное, ранящее и сложное осталось где‑то там – во вчерашнем дне. А сегодня начинается совершенно новый, и ты в нем абсолютно свободна. Ты можешь кричать какую угодно чушь, обцеловать все стволы всех деревьев в пределах досягаемости, упасть на траву и возить по ней лицом, с наслаждением вдыхая запахи мокрой осоки, комьев глины, кольчатых червей. Запах земли…
Словом, ты можешь быть неадекватной. Потому что рядом нет никого, кому ты должна быть адекватна. Ведь адекватность – понятие относительное.
Когда я накувыркалась, умылась росой, почистила зубы с водой из бутылки, я поняла, что я здесь останусь. Что я здесь смогу.
Впервые в жизни я буду жить одна. Тотально одна. Без мужа, без сына, без соседей, без подруг на телефоне, без интернет- френдов, без собеседников из телевизора. И мне будет неплохо. Мне будет по–новому. Я смогу подружиться с этим лесом.
Главное – правильно выстроить график дня. Надо чуть–чуть спать днем, чтобы бодрствовать в самое страшное время – ночью. И тогда потом, при свете солнца, мне опять будет классно.
Я здорово взбодрилась. Обошла свои владения. Переставила палатку на более возвышенное и сухое место. При этом ясно понимая, что палатка – это мое дневное жилище и, наверное, даже кабинет. А спать я все равно смогу только в машине, которая запирается изнутри. Разложила задние сиденья автомобиля и оборудовала на них роскошную двуспальную кровать.
Она даже тянула на сексодром, если бы мне нашлось с кем заниматься здесь сексом. Впрочем, это уже снова какие‑то несамодостаточные мысли начали пробираться в башку, и я их быстренько слила.
Обложила костровище дерном. Запасла дров. Сходила в поле и дальше – по дороге до ближайшей деревни. Деревня оказалась не какой‑нибудь захудалой дырой, а культурным центром с домом–музеем Чехова. Купила еды, воды и водки. И с удовольствием вернулась к себе.
Согласно моему новому расписанию пришла пора отходить ко сну. Уже засыпая, я слышала, как жаловался на недокорм мой мобильник и настойчиво просил подзарядить его батарейку.
— Обойдешься! – буркнула ему я и сладко уснула.
Проснулась я, как и планировала, в сумерках. Энергичная и свеженькая. Посидела у костра, перекусила жареным на огне хлебом со свежим огурцом. Потушила огонь и устроилась в чреве машинки. Бодрствовать оставалось еще около пяти часов. Радио довольно быстро наскучило, я вытащила из бардачка любимый девайс – ручку с подсветкой и блокнот. И начала писать эту самую книгу. Писалось на удивление легко, история так и лилась сама на бумагу, я уже даже представляла, как стану перебивать этот текст в компьютер, а потом взорву им мозг всем обитателям нашего пансиона. Но стоило мне только подумать о пансионе и о том, как он встретит мой текст, как в руке произошел паралич. Я не могла больше написать ни строчки.
Тогда я хлебнула водки и запретила себе думать о пансионе, о сыне, вообще о ком‑либо думать. Стоило уезжать так далеко, чтобы и теперь, когда все эти люди за сотни километров от меня, они продолжали держать меня за руку? Да пошли они со своими оценками! В конце концов, этот текст – единственное, что не дает мне уснуть в страшном ночном лесу, развлекает меня, будоражит и веселит больше, чем любые шутки ди–джеев!
Это то, что спасает меня от сумасшествия и истерики.
Я достаточно быстро вошла в этот странный ритм жизни. И даже перестала считать дни. Оказалось, что я довольно экономна, и остававшихся в наличии денежных запасов мне вполне хватало на то, чтобы ежедневно покупать себе полкило огурцов и полбуханки хлеба. Еще я собирала уже отходившую землянику. Собственно, большего мне и не требовалось. Я не прожорлива.
Огорчилась я где‑то через неделю, когда, как всегда, ближе к вечеру проснулась, поужинала у костра и собралась занырнуть с блокнотом в салон автомобиля. Вдруг обнаружилось, что машина больше не хочет убаюкивать меня легкими мелодиями – у нее сел аккумулятор. Да и моя волшебная ручка с подсветкой тоже перестала освещать мне литературный путь своим волшебным сиянием. В ней тоже сдохла батарейка. Энергия приборов иссякла, но не закончился мой внутренний пожар.
