Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть
Если раньше писали: «Он пугает, а нам не страшно»… То мы своими жизнями написали: «Нас не пугают, а нам страшно»…
Хотя каждый из нас, конечно, хотел оставить совершенно другую запись в Книге Судеб.
Но что написано, то написано.
Нам не хватило силы намерения не то что самостоятельно проживать собственную жизнь, нам не хватило концентрации даже в том, чтобы самостоятельно ее придумывать.
Мы все время ждем каких‑то повитух, которые вытащат из нас наш новый день, принудят нас, усилят родовые схватки, обезболят, чтобы мы легко и ненапряжно родили из себя что‑то новое и настоящее, родили себя. Мы ждем, что обстоятельства сами подтолкнут и выведут нас туда, в будущее, а нам останется только расслабиться, отдаться потоку и катиться по жизни, как в санках по ледяному желобу. Но правда и соль жизни в том, что она только тогда подлинная, когда ты все–все, каждую секунду проживаешь самостоятельно. Отказываясь от малого испытания и напряжения сил, ты проигрываешь и в большем.
Когда ты не хочешь самостоятельно приготовить себе обед или испечь хлеб, или убрать пыль, или написать собственную историю, нарисовать картину, подать апелляцию, сменить подгузник, ты полностью выпускаешь свою жизнь из рук. Когда ты не в силах выдержать жизненное напряжение даже на таких малых испытаниях, как же ты надеешься преодолеть что‑то по–настоящему требующее усилий? Да надорвешься.
Надо просто начать. Прямо сейчас. Сделать что‑то самому. Не заказать пиццу по телефону, а пойти на собственную кухню и своими руками смешать в тарелке неровно порезанные помидоры и огурцы. Будет салат. Позвонить маме и сказать, как ты ее любишь. Своими словами. А не отправить заготовленные кем‑то другим признания на растиражированной открытке Hellmark, где остается просто поставить свое имя. Самому заглянуть под собственную кровать и увидеть, сколько всего, блин, туда по–напихано за неделю. Не дожидаясь, пока домработница вытащит оттуда грязные носки и огрызки. Пойти в спортзал и честно попотеть на беговой дорожке, а не бессознательно отключить, засыпая, электростимуляртор–бабочку, который хлопал по животу все эти полтора часа.
Обнять своего ребенка. Погладить кота. Достать карандаши.
Прочитать газету, чтобы понять, какой крестик ставить в избирательном бюллетене. Переклеить обои. Позвонить тому, кому очень хочется позвонить, не дожидаясь, пока ему без тебя станет хреновее, чем тебе без него.
Просто сделать все это. Это не страшно. Стоит сделать это, прежде чем станешь таким, что уже не сможешь всего этого. Впереди еще есть немного жизни, чтобы ее прожить.
За эти четыре месяца наш пансион стал для меня по–настоящему родным. Я уже не хочу отсюда уезжать. Здесь с меня соскребли все наносное и помогли вылупиться мне настоящей.
Когда я закончила книгу, во мне все бурлило – раскочегарившаяся внутри маленькая атомная станция не могла остановиться и продолжала наполнять тело электричеством. Я часами гуляла по берегу озера. Меня постоянно накрывало какими‑то запредельными припадками нежности ко всему. Так что горло сжималось от невысказанного, а сердце – от невозможности найти нужные слова, чтобы высказать это невысказанное.
Горло сжималось все чаще и чаще. То и дело становилось трудно дышать, а порою и глотать. Вскоре обнаружилось, что, по–мимо нежности, этому явлению есть еще одна причина – рак горла.
Когда стало известно про мою болезнь, Нина написала для меня специальное письмо счастья. Она говорит, что если его размножить 50 000 раз, меняя в каждой копии всего лишь одно слово, то я снова сделаюсь живой, а, может, даже совсем не умру. Я ей поверила. Я пишу это письмо каждый день. И каждый раз это выходит по–новому. Сейчас это уже совсем другое письмо, хоть оно и то же самое. Я буду продолжать писать его.
