Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть
Мое надрывное ерничество закончилось вызывающе некрасиво: вдобавок к падению я заревела от боли да еще и обоссалась. Все‑таки я довольно долго пыталась найти злосчастный включатель света в сортире.
— Боже, мама, тебе опять плохо! – ахнул сын.
Похоже, он еще помнил мои психиатрические приключения двадцатилетней давности. Поэтому сразу бросился звонить докторам. Но я быстро поняла, чем мне это грозит и, собрав остатки сил в кучку, поднялась и приняла максимально спокойный вид. Естественно, в пределах того, что мне было на данный момент доступно.
— Дай сигарету! – потребовала я.
— У меня нет, – ответил Петька и съежился в своих дурацких белых трусах типа «боксеры», сделавшись похожим на недобитого бройлера.
— Я сказала дай сигарету! – рявкнула я. – Прекрати мне врать.
Думаешь, я не знаю, что ты куришь? Уже десять лет знаю! Тебе мало того, что вы с твоим папашей врали мне всю жизнь?
Петька полез в свою сумку и вытащил пачку и зажигалку. Я закурила, прихватила с вешалки в ванной махровый халат и по–плелась на кухню. Петя пошаркал за мной.
— Зачем ты вызвал психиатричку? – ледяным голосом спросила я.
— Тебе плохо, тебе нужна помощь, – тускло ответил сын, изучая пол.
— Мне плохо, но мне не нужна психиатрическая помощь. Она нужна тебе, чтобы признать меня невменяемой и недееспособной и получить законное право распоряжаться моей квартирой и больше не тратить время на уговоры. Ты сольешь меня в Кащенко и будешь весело трахаться со своей Дашей, пока меня будут обкалывать выедателями мозга. Спасибо, сын! Это именно то, чего я заслужила за то, что ерзала на холодном жестяном столе, выдавливая тебя из себя. Давай! Валяй! Может, сразу зарежешь меня, чтобы я тебе не мешала? Тогда ты вообще сможешь спокойно распоряжаться моим скарбом. Всего‑то и расходов, что на похороны.
Я выдвинула ящик стола, выхватила оттуда нож и кинула его Петьке. Он испугался и отскочил.
Я курила и наблюдала. Он дрожал и смотрел на меня. Потом взял трубку телефона и отменил вызов.
Я затушила сигарету.
— Ну и на том спасибо. Спасибо этому дому, пойду к другому, – сказала я, глядя исподлобья на сына. – В общем, не поминайте лихом.
Я отправилась в коридор, сунула ноги в туфли, цапнула свою сумочку и принялась отпирать входную дверь.
— Мама, ты куда? Тебе нельзя, куда ты в таком виде? – Петька привалился к двери и не выпускал меня.
— Я не хочу ждать, когда ты в следующий раз захочешь избавиться от меня. Я найду более безопасное место.
— Мам, ну посмотри на себя: ты мокрая, ты в моче, ты в халате, у тебя взгляд безумный. Поспи, дождись утра, а потом мы что‑нибудь придумаем, – Петька дрожал от холода и, наверное, чуть–чуть от нервов.
— Нет уж, дорогой, я не хочу, чтобы с утра меня под белы рученьки увезли на белой машинке, – я мощно отпихнула его, выскочила в коридор и нажала кнопку лифта.
Петька выбежал за мной. Я рванула к лестнице. Он встал поперек ступенек и раскинул руки, пытаясь меня задержать. Я ломанула прямо на него, толкнула, и он мешком полетел вниз. Хряснуло.
Петька застонал, а рука его противоестественно изогнулась между кистью и локтем. Как будто бы у него образовался второй локоть. Он сделался похожим на двухколенного кузнечика.
Я стояла на пролет выше и с ужасом наблюдала, как он там, внизу ощупывает здоровой рукой сломанную и одновременно ею же сбрасывает с лица крупные, как капли сентябрьского дождя, слезы. Боже, как мне стало его жалко! Почти как себя. Я сползла к нему, села рядом на холодный цемент и плакала вместе с ним. Я целовала его в руки, глаза, макушку, коленки, спину. Я просила у него прощения и обнимала так, что, казалось, его ребра этого не выдержат. Мне было так стыдно и больно.
Это продолжалось долго – до тех пор, пока откуда‑то рядом с нами не появились Даша и врачи «скорой». Даша старалась не смотреть на меня. Она даже специально смотрела мимо меня.
Но я все равно чувствовала исходящие из ее глаз лучи презрения и ненависти, предназначенные мне. Они рикошетом по–падали в меня от крашеных в цвет дрисни стен, от пола и от белого потолка. Я не обижалась. Я понимала: она ревнует. И это радовало меня как мать: делало спокойной за судьбу сына.
Значит, он попал в руки девушки, которой он действительно не безразличен. И это радовало меня как женщину: если ко мне ревнует другая женщина, значит, я еще не совсем умерла.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Дашка и Петя вернулись из травмпункта под утро. Он – с загипсованной правой рукой, она – с синяками бессонницы под глазами. Мы не обменялись ни словом. Только взглядами.
Обессиленные, они тут же провалились в сон. Я позавтракала, тихо собрала свои вещи и так же тихо захлопнула за собой дверь. Мне больше нельзя было здесь оставаться. То, что мой сын не сдал меня сегодня ночью в психушку, не гарантирует того, что он не сделает этого завтра. Да и в их модели мира «на двоих» «мама Софа» явно была третьим лишним. Мне не предусматривалось там места.
Вернуться к себе в квартиру я тоже не могла.
Поехать назад в пансион – и того хуже.
Я оказалась бомжем с собственной квартирой и оплаченным пребыванием в богадельне.
Я каталась по МКАДу в ощущении полнейшего тупика. Денег у меня почти не осталось. Нарезая третий круг по МКАДу, я раздумывала над тем, чтобы купить на оставшиеся деньги палатку, уехать в какую‑нибудь глухомань и жить в ней на берегу очень тихой и медленной реки, питаясь грибами и ягодами. Разжигать по вечерам костер и смотреть на небо. И вокруг меня не будет никаких людей, которые смогут меня обидеть, вывести из душевного равновесия или напомнить мне о чем‑то больном.
Движимая этим бредом, я поехала в магазин «Твой дом», по–тратила там последние деньги на какую‑то дурацкую палатку, шампуры и спальник. С нулем на кредитной карточке и запасом наличности на пару подзарядок автомобиля я рванула по самому южному из Москвы шоссе (я понимала, что палатка – это довольно зябкое жилище, и поэтому мысли мои устремились к югу). Я мчалась по широкой Симферопольской трассе и прикидывала, где бы мне разбить свой аскетичный лагерь.
Вечерело, июньская жара спала и в воздухе разливалась прохладная истома. В открытое окно врывался ветер, в магнитоле орал старик Элис Купер. Настроение мое улучшалось.
Наверное, сын не зря намеревался сдать меня в психиатричку, потому что мысли мои из полного упадничества и самоуничижения довольно быстро вознеслись в какие‑то неадекватно заоблачные выси. Я уже видела себя живущей в землянке, в скиту, просто каким‑то Сергием Радонежским в юбке. Я предполагала, что буду врачевать и утешать наложением ладоней и силой скорби. Отпугивать волков силой взгляда и питаться запахом росы. В общем, довольно ярко бредила.
Отъехав километров 50 от Москвы, я свернула на второстепенную дорогу и сбросила скорость. Я кралась вдоль кудрявого клеверного луга, с интересом присматривалась к реденькой рощице и наконец затормозила у соснового леса. В бор «свиньей» врезалось широкое поле, щетинившееся низкорослой рожью. К опушке ныряла проселочная дорога. Она очерчивала поле по периметру, как будто удерживая его в рамках однажды обозначенных границ и не давая посевам наступать на территорию деревьев.
С некоторым страхом я скатилась вниз с асфальтовой дороги в пыльные, но хорошо утрамбованные колеи. Я поняла, почему мне всегда хотелось иметь большой джип типа «Гранд витара», «Раф 4» или «Пасфайндера». Очевидно, я всегда держала в подсознании такую возможность «бегства в пампасы». Джипа я так и не купила и поэтому сейчас довольно осторожно кралась на своем седанчике по коварной неокультуренной дороге. Отъехала метров 200 я остановилась. Вышла из машины и обнаружила под каждым деревом либо импровизированный туалет, либо столь же стихийную помойку, или черное костровище. По–жалуй, не подходящий антураж для обитания будущей Святой Софьи. Подавляя внутренний ужас и страх, покралась дальше.
В итоге я очутилась на довольно сносной полянке метрах в 700 от асфальтовой дороги и метрах в 50 от проселочной. Если смотреть со стороны трассы, то точка моей дислокации оказалась почти в левом верхнем углу прямоугольника ржи. По крайней мере, в сгущающихся сумерках она выглядела вполне пристойно, и из темноты на меня не наступали использованные пластиковые пакеты и шуршащие упаковки из‑под чипсов и сухариков. Я обошла поляну и обнаружила, что южная ее сторона переходит в небольшое болотце, из которого жалко торчат скрючившиеся малахольные березки. Я вообще заметила, что чем хуже и гаже земля – тем вероятнее, что оттуда будут торчать именно березки. Очень редко из вонючего болотца торчат сосенки или дубы. В этом смысле, конечно, симптоматично, что Россия традиционно считается березовым краем.
Как бы то ни было, я сочла поляну вполне годной для проживания будущей звезды духовно–эзотерического небосклона Софьи Булгаковой и начала разбивать свой бойскаутский лагерь.
