Джузеппе Д’Агата - Америка о’кей
Друг на друга. А?
Я понял еще одну вещь: между Брутом и сестрой Кассия что-то есть (любовь?). Да, да, между Брутом и красавицей Марией, которой, увы, безумно (до смерти) охота запустить руки в мусор.
Грешница. Глупенькая. О-о, очень плохо!
Ясно, Кассий рад, что у сестры шашни с Брутом.
Костлявый Гораций?
У! У этого юркие, бегающие глазки хитреца. Типа, который внешне с вами заодно, а в действительности себе на уме, знает, что ему выгодно, и в случае чего поступает (действует) по-своему.
У!
Люди, сколько я узнал о вас, читая приключенческие романы! Дорогие моему сердцу книги.
Прочесть (проглотить) книгу, у, никому не вредно. В том числе (и-хи-хи) и вам.
— Лучше вернуться в Европу. — Брут не обращает внимания на мое присутствие. — Это не страна, а сумасшедший дом.
Упрямая Мария ничего не желает слышать.
— Кто сумасшедшие, так это мы: не воспользоваться богатством, которое само просится в руки! Не хотите — не надо. Без вас обойдусь!
Я бросаюсь к ним.
— Если вы ее любите, скажите, чтоб не трогала мусор. Нельзя, запрещено. Закон есть закон. Он неумолим.
— Какой еще закон? — сердито спрашивает Мария.
— Наш.
— А мне на него плевать!
Я не одобряю ее слов, но мне нравится смелость Марии, если, конечно, это можно назвать смелостью. А?
Я хотел бы ее спасти — за красоту (у!) и за то, что она не обзывает меня хромым пауком.
Стараюсь говорить убедительно. Будто я — вот тебе и на! — наставник какой или — ну и ну! — учитель.
— Мария, когда ты станешь гражданкой великой Страны, у тебя не только пропадет желание ковыряться в мусоре, но ты сама будешь мчаться из магазина домой, предвкушая удовольствие, с которым выбросишь все, что накупила.
А?
Гораций дополняет мою мысль:
— И тем самым внесешь свою лепту в мусорную сокровищницу.
Сметлив, ничего не скажешь. У! У такого все строится на разуме и расчете.
А вот Марию трудно назвать благоразумной.
— Слышь, приятель, брось меня разыгрывать, — говорит она мне. — Ты хочешь, чтоб я работала, надрывалась, а заработанные деньги — псу под хвост? Да мне того только, что я в этом зале вижу, на сто лет хватит барыней жить!
Жалко. Такая молодая. Красивая.
— Значит, не боишься?
— Ни капельки.
Я отдергиваю лапы.
О!
— Откровенно говоря, следовало бы на тебя донести, пока меня не сочли твоим сообщником. Но я ничего не знаю. Ничего не знаю и ничего не увижу. — Я порываюсь уйти. — Кто из вас может сказать мне, что такое лютня?
Все четверо качают головами. Пожимают плечами и смеются.
— Кажется, музыкальный инструмент.
— Первый раз слышу.
— На что она тебе?
Поправив для равновесия горб, ковыляю под его тяжестью к выходу.
— Постой!
Это Брут. Меня оклинул он, вожак.
Тут же к нему присоединяется Кассий:
— Да, да, подожди! Сам-то ты кто, нельзя ли узнать?
А?
— (Ишь ты!) Лучше вам не знать.
Живо отсюда!
Ах, чертова хромота!
Я хочу понаблюдать за ними при помощи телекамер.
Вот они, все четверо (Мария дрожит от нетерпения), перед роскошной грудой добра (мусора).
Достаточно протянуть руку.
У, нет!
О, нет!
Ах!
— Ну? Чего ж мы ждем?
Искусительница. О, она неисправима!
Говорит Гораций. Он против. Но и выделяться не хочет.
— Если они нас застукают, этим троглодитам ничего не стоит пустить нас в расход.
Троглодитам! А! Ишь ты!
Немного прибавляю звук.
— Они слишком глупы, — смеется Мария. Насмешница!
А! Так и знал! Она хватает коробки — цап-царап, — целую охапку.
Ух ты!
Кричит как безумная:
— Смотрите, смотрите, какие хорошие вещи! Красота!
Я все угадал, люди, Брут у них вожак: следуя примеру Марии, он подает пример остальным.
Протягивает кощунственные руки и поднимает несколько свертков.
— Даже не распакованные.
Ему вторит Кассий:
— Перевязаны серебряной ленточкой.
Ленточкой?
Глупцы. Либо сумасшедшие.
Мария прямо-таки ошалела. А? Рвет пакеты, открывает коробки. И-их!
— Подарочные упаковки! Подарки для нас! Гораций, а ты?
Что решит Гораций?
— Не зевай! Чем плохо обновить гардероб? — подзадоривает его Брут.
Похоже, Брут шутит. Но для Горация это приказ.
Костлявый наклоняется и что-то поднимает (нерешительно).
Всего-навсего пачку сигарет. Он держит ее двумя пальцами, словно она жжет ему руку. Ух ты!
Ой-ой-ой.
Остальные распоясались вовсю. Скандальный разгул.
Вакханалия, профанация мусора — ах! — они вырядились как попугаи, в глазах рябит, понапялили на себя костюмы, брюки, куртки, рубашки (вещи, которые никому из нас в голову не придет надеть), туфли, колготки, носки, перчатки, галстуки, шляпы, ремни, юбки, кофточки, пуловеры (и-и-и!) и еще не знаю что. Ой, лучше уж я отвернусь!
Дикий крик Кассия возвращает меня к происходящему в тронном зале.
Кассий поднимает в качестве трофея бутылку. У!
— Товарищи, смотрите! Шампанское!
Брут размахивает двумя баночками — жестяной и стеклянной.
— А вот вам семга и икра. — Ага, его внимание тоже привлекает какая-то бутылка. — Виски! Лучшей марки! Не сравнить с гадостью, которую пьют у нас в Европе.
А Мария-то, Мария!
Какой ужас, друзья!
Она надела горностаевую шубу — у! — даже не сняв с нее ярлык, а на шею повесила жемчужное ожерелье.
Последние покупки Маргариты, моей бедной мамочки.
Она ревностно следовала требованиям веры. Раз в пять дней покупала по шубе.
Святая женщина, а. Безусловно достойная высокого положения папской жены.
Мария не в силах — ах! — сдержать своей постыдной (кощунственной) радости. Она счастлива.
— Просто не верится. Сказочный край. Эльдорадо, земля обетованная. Великая Страна — и впрямь великая. Теперь я понимаю, почему она притягивала наших предков.
— Нет уж, мы не станем довольствоваться ролью рабочих, — с грозным (свирепым) видом заявляет Брут.
— Рабов, — вторит ему Кассий.
Ух ты!
Брут окидывает Марию с головы до ног плотоядным взглядом.
— Ты великолепна. Прямо баронесса.
Баронесса. А?
Ай-ай-ай.
Они не знают про (грандиозную) ликвидацию аристократии.
Гораций вскидывает глаза (ах, сейчас они выскочат из орбит).
— Уйдем отсюда! Пока никто не пришел.
Остальные его не слушают.
Я выключаю монитор.
Хватит, больше не могу — у! — смотреть на это безобразие.
О-о! О!
Мне нужно собраться с духом. Чтобы действовать наверняка и оправдать ваши ожидания, люди. А для этого мой план должен быть головоломным от первого до последнего шага. С тысячью уловок, с контригрой. Пусть даже с риском запутаться (и-и-и, имея такие ноги, как у меня, это нетрудно) в собственных хитросплетениях.
И-хи-хи.
Ох уж эти европейцы!
Неверные! Выдать их или не стоит пока?
(Ах!)
Ах!
То-то был бы доволен кардинал Матфей, защитник культа! Да он бы от радости сигару проглотил! Всю, целиком. Не жуя.
15
А если бы я убрал его сразу? У!
Эдуарда, моего отца.
Не знаю, когда я сделаю этот ход.
Но я должен его сделать.
Может быть.
Как так? Не может быть, а точно.
Важно — у — улучить момент. Чтобы не наломать дров.
Скрытый колонной, я наблюдаю (подглядываю) за Эдуардом. Он задумчиво расхаживает перед троном.
О! Он один.
Э, это ведь первый раз, когда я вижу его без опоры (поддержки)!
Без Иоанна.
Уверяю вас, люди, я понимаю, что Иоанна тоже придется устранить. Но искать его сейчас глупо. Рано, как бы мне этого ни хотелось.
Прежде я должен лишить его (во-во!) папского покровительства.
Задачи лучше решать не скопом, а постепенно, одну за другой. Паук плетет свою паутину нитка за ниткой. Он знает, что должен ее сплести, но, быть может, не знает, какого она должна быть размера. А? Ему известно, на чем она будет держаться, но, разумеется, невдомек, сколько мух в нее попадет. Сверх того количества, на которое он рассчитывает, чтобы не погибнуть (не сдохнуть) от голода.
Эге, это мой отец.
Теперь, когда я знаю, что он мне неродной — у! — у меня нет ненависти к нему.
У меня никогда ее не было.
Я его люблю, а? Нет.
Восхищаюсь им?
У-у-у!
Как бы мне хотелось появиться на свет от него! О! От его идеальных хромосом.
Не тут-то было. Меня зачал европеец, ууу, ублюдок! Животное, свинья.
(«Ричард животное! Ричард свинья!»)
Воспользоваться — низко, коварно — минутной слабостью женщины! Европейцы (для нас это не секрет) и не на такое способны. А самые страшные из них те, которые любят цветы.
Белые волосы. Белая мантия. Он (папа) весь — большая восковая свеча. Зажженная.
Он — бог.
Что это с ним? Против обыкновения он не выглядит сонным.
