Джузеппе Д’Агата - Америка о’кей
— Правосудие свершится, обещаю тебе. Стража!
Стражники окружают Георга.
Ах! Я пытаюсь его обнять.
— Положись на меня, Георг. И ты тоже, Анна. Ты знаешь — почему.
— Чепуха, брат, — хорохорится Георг, уклоняясь от моих объятий и вверяя себя стражникам. — Разрази меня гром, терпеть не могу, когда ты лезешь ко мне с нежностями!
— Ммм.
Иоанн хлопает в ладоши, привлекая всеобщее внимание.
— Отлично. Праздник окончен.
Наконец-то (о!) я остаюсь один.
Я танцую импровизированный танец. Непристойный (раскорякой). Это от радости.
И-хи-хи!
О-хо-хо!
Гениальный план!
У, увидите! Увидите, кто такой Ричард!
Гоп-ца-ца, гоп-ца-ца, гоп-ца-ца!
13
Я отплясываю вовсю — у-ух! э-эх! — когда замечаю (обнаруживаю), что я не один в зале.
— Э!
Кто-то стоит у колонны.
О, да это женщина!
Молодая.
Но как она одета? А? Вместо балахона майка и брюки в обтяжку. Ух ты!
— О!
Очень красивая. Брюнетка. Ах, хороша, хотя рот маленький, большеносая, лоб не выпуклый.
— Э!
— Эй, ты умеешь говорить только «э» и «о»? А танец твой ничего, забавный.
О, она разговаривает!
Разговаривает как героини моих приключенческих книг. У нее мелодичный низкочастотный голос, бойкая (непринужденная) речь.
— А ты кто такая?
— Мария.
Она смотрит по сторонам скорее с любопытством, чем с восхищением.
— Это и есть знаменитый папский дворец? Неплохо. Чем-то напоминает Зимний.
— Зимний? — (Гм.)
— Ну да. Зимний дворец в Петербурге. Только не мешало бы побелить.
— Меня зовут Ричард. — Я не могу справиться с волнением. — Одну минутку!
У, теперь я осознал исключительность сложившейся ситуации! Грандиозно! О-о!
— А тебе не страшно на меня смотреть? Не противно?
Мария улыбается.
— Что у тебя с ногой?
— (Ой!) Она у меня от рождения такая.
Мария покачивает головой. Поджимает губы — дескать, жаль.
— Акушер виноват, — уверенно заключает она. — Наверняка тащил тебя щипцами.
Мария.
О, она восхитительна — первый раз в жизни вижу такую!
И подходит совсем близко. О-о!
— А еще я чуточку горбат.
Чуточку! У-у!
Она смеется. Можно подумать, что ее смешит мой горб. Что он ей (ей-ей!) нравится: этакая симпатичная деталь.
Важная?
Внушительная?
Величественная?
— Горб приносит счастье, ты не знал? Дай потрогать.
О’кей, пусть потрогает, если охота.
— Горбок, а горбок, — напевает она, — подай денег в оброк.
Бросает взгляд на горы мусора. Ах, она не скрывает своего неодобрения!
— Ого, сколько мусора! Да вы в нем утонете! Вот грязнули!
Я с трудом — ууу! — убеждаю себя не отделять музыку ее голоса от смысла слов.
— Ричард! — Она топает ногой (туфелькой). — Я с кем разговариваю?
У!
— Перед тобой свидетельство нашего несметного богатства. Ты видела наши дома?
— Да, башни, небоскребы. Все с размахом.
— Жилые только верхние этажи. Нижние заняты мусором. Обрати внимание на эту громадную кучу. У, представляешь, где ее подножие! На глубине пятисот футов, даже больше!
Марию не проймешь.
— Развели свинство! А улицы во что превратили! По обе стороны тянутся свалки. Сначала я думала, это стены, а оказалось — мусор. Стены мусора.
— Спрессованного мусора. — (А как же!) — Пространство — единственное из природных ресурсов, которое мы должны экономить.
— А дворники на что? Или они у вас перевелись?
Дворники. Гм.
— Да, дворники.
Ей-ей, ей к лицу неодобрительная мина.
— Так запустить папский дворец! Форменное безобразие! Кощунство!
Э, это ж надо, до чего могут расходиться (отличаться, разниться) точки зрения.
И-и-и! И все-таки, люди, она мне нравится, эта Мария.
Ах!
— Ты смотрела на небо?
— Да. Виден только маленький кусочек. С кучей звезд. Они и днем есть.
— Это спутники. Набитые мусором.
Она (а-а-а!) ошеломлена (потрясена). А чему тут удивляться, когда все ясно (понятно)?
— Вы самый грязный народ на земле.
Сказать такое о людях великой Страны? У! У нее что, не все дома, а?
Начинаю терпеливо объяснять:
— Раньше, много лет назад, часть мусора выводилась на космические орбиты.
— Какая чушь!
— Не скажи. Правда, от этих запусков пришлось отказаться по причине растущей опасности, которую они представляли для воздушных сообщений.
— И вы предпочли тонуть в мусоре.
О!
— Людям нравится такая жизнь. Люди довольны. Они имеют наглядное, конкретное представление о товарах, которые в состоянии приобрести, и о достигнутом уровне благосостояния. По-моему, это хорошо, так и должно быть.
— Ненормальные! Меня предупреждали, что вы ненормальные.
— Мария, — ласково произношу я. — До чего смешное имя! Я сразу понял, что ты европейка.
— Я приехала работать. У вас нет безработицы, и вы хорошо платите. Знаешь, в Европе произошла катастрофа — что-то вроде космической бури, после которой у нас ничего не осталось, хоть шаром покати. Что бы мы теперь делали, если б не вы?
Э-ге-ге! Эге! Э!
Мария. Европейка. Ах, друзья!
Она прелесть.
А меня европейские хромосомы вон каким сделали!
Кто знает, сколько таких, как я, в Европе! Наши воины их забраковали, оставили там.
Теперь небось тамошним Ричардам придется попотеть.
Они примутся (у-у-у!) усиленно совокупляться и в короткое время дадут жизнь новому поколению европейцев. Поколению омерзительных пауков.
Кажется, Мария что-то сказала. А?
— Я прямо с работы, закруглилась — и сюда. Схожу-ка, думаю, гляну на папский дворец. А тут, можно сказать, смотреть не на что — голые стены.
Она направляется к ближайшей мусорной куче и разглядывает ее. Все пристальнее.
У, удивляется! Пораженно ахает.
Ах ты!
— Только ничего не трогай, слышишь, Мария!
Она все еще не может опомниться. Такое впечатление, будто ее не слушается язык.
— Бог ты мой, Ричард! Да ведь это издевательство над бедняками! Новые вещи! С иголочки! Еще в упаковке!
Бог Ричард! А? О!
— Говорю тебе, наша Страна (о-о-о!) очень богатая.
— Богатая? Нет, это просто безумие, дикость, абсурд! Скажи правду, все эти вещи — муляж? Не может быть, что они настоящие.
Типичная (классическая) реакция неверующих, да, да.
— Ради бога, не трогай!
Мария сама не своя.
— Но это же валяется на полу — протягивай руку и бери! Почему нельзя? Разве у этих вещей есть хозяин?
— Нет, теперь уже нет. Но притрагиваться к ним — грех. Смертный грех.
Хахахахаха, Мария смеется как ненормальная.
— Запретный плод! Вроде яблока, из-за которого Адаму и Еве пришлось проститься с земным раем.
— Если ты что-нибудь поднимешь, то умрешь. (У-у-у!) Умоляю, Мария, не делай этого.
Э, это еще кто такие?
Три человека. Молодежь.
Все в брюках. Не иначе — европейцы. Вон и бороды у них, и волосы длинные. Патлы.
— Мария! — окликает один из парней.
Статный, видный собой.
— Пойдем, сестренка, пора, — говорит другой. Кучерявый, черный как смоль.
Третий — длинный, костлявый.
— Мария, уже поздно.
Спрашиваю у Марии, кто они.
— Мы вместе работаем. Двое — мои друзья, а это брат.
Статного зовут Брутом.
Черный, с курчавой бородой — брат Марии, его зовут Кассием.
Имя костлявого — Гораций.
У, у них тоже не вызывает удивления — ужаса — мое уродство!
По европейскому обычаю (странная манера, а?), они протягивают мне руки для рукопожатия.
Я оставляю свою руку при себе и только представляюсь по имени.
К Марии моментально возвращается веселое настроение, и она снова (ай-ай-ай!) кощунствует (святотатствует):
— Товарищи, вы видели, сколько добра?
Кассий, брат Марии, смотрит недоверчиво. Рта не видно за бородой. Только нос торчит. Длинный, мясистый.
— Люди выбрасывают новые вещи. Ишь ты, и никто не подбирает!
Брут (у-у-у!) спокойно задумчив. Нетрудно догадаться, что мозг его напряженно (интенсивно) работает.
— Булавку и ту не возьмут!..
Естественно.
— Это проклятые вещи, — говорит Гораций. — Не нравятся они мне. Идемте отсюда.
Э, этот Гораций не лишен здравого смысла.
14
Люди, друзья, я сразу заметил разницу между тремя европейцами, с которыми меня познакомила Мария.
Осанистый Брут — явно самый умный (сообразительный) из тройки. В нем чувствуется притягательная сила. Быть может, влекущая не только двух других. О, он держится как человек, умеющий заствить — у! — уважать себя. Подчинить себе.
Кучерявый Кассий предан Бруту. Изо всех сил ему подражает, так что они даже похожи.
Друг на друга. А?
Я понял еще одну вещь: между Брутом и сестрой Кассия что-то есть (любовь?). Да, да, между Брутом и красавицей Марией, которой, увы, безумно (до смерти) охота запустить руки в мусор.
