Павел Парфин - Гемоглобов (сборник)
Но не знал того первый человек, что жена его, Ева, досталась протоархонту уже неживой, с утраченной Эпинойей жизни. Дух незримый отнял у Евы святую Эпинойю, принадлежащую единой, нерушимой Плероме, раньше, чем темная власть овладела чревом женщины…
Обезжизненная, лишенная божественного света, Ева родила протоархонту двух сыновей – Элоима с медвежьей мордой и Иаве с кошачьей мордой. И вновь Адам смолчал, простил насильнику силу, жене – позор, себе – малодушие.
Один из сыновей был праведный, другой – неправедный. Иаве первый архонт поставил над огнем и ветром, Элоима – над водой и землей. И дабы обмануть людей и другие зоны, назвал демонических сыновей своих святыми именами – Каин и Авель. И по сей день осталось соитие, ведущее начало от протоархонта. Осталась темная жажда к порождению тел – так, как заповедовал потомкам Адама и Евы первый архонт Иалтабаоф. Он родил двух сыновей и наделил их духом обманчивым. Адам же недолго пребывал в бездействии и отчаянье; в скором времени ему открылось предвидение, в нем он увидел сына Пигераадамана – сына совершенного Человека, восседающего в царстве Света, – и породил образ сына истинного Человека. И дал ему имя такое же, какое было дано сыну Человека в высших зонах – Сиф. И это примирило его с женой, не ведающей о своем грехе и несчастье.
Когда Иалтабаоф узнал, как по-прежнему высок человек в сердце и помыслах своих, что он выше любых попыток, какие только ни совершал протоархонт, он возжелал таких же высот и вновь устроил облаву на Эпинойу света. Первый архонт держал совет со своими властями и силами, вместе они совершили черное прелюбодеяние с девственной Эпинойей. Таким образом протоархонт желал покорить непостижимый свет, окрепнуть его силой и безраздельно властвовать над всеми, поражая божественным сиянием, подавляя тьмой незнания.
Но вышло иначе. Вместо абсолютной силы и власти тихая Софиа – именно ею оказалась та странствующая Эпинойа – родила протоархонту Судьбу. А от судьбы, как от чумы, пошли великие людские беды и несчастья; и стала судьба едким непроглядным туманом между живыми тварями и Богом, между человеком и Духом святым, дабы один не мог узреть другого, дабы человек не мог разглядеть собственные грехи.
И уныние охватило всех, и душевные болезни от такой неразрешимой зависимости, от неизбежности доли и безбожной предопределенности. И даже протоархонту стало не по себе. Иалтабаоф раскаялся из-за всего, что стало существовать через него. Тогда вздумал он избавиться от изъяна, от судьбы беспощадной: послал на людей великий потоп. Но божественная Пронойа – первая мысль Духа святого, воплотившаяся в его образе, – была на чеку. Силой света Пронойа указала Ною на приближающуюся беду и других сынов человека пыталась наставить, направить на путь спасения. Но не все вняли и подчинились божественной воле, оттого в спасительном светлом облаке сбереглись немногие – избранные, те, в чьих сердцах Софиа-Эпинойа пустила самые крепкие верные ростки.
Когда протоархонт увидел, как золотое облако во главе с Ноем уходит все дальше, неподвластное ни потопу, ни судьбе, ни воле архонтов, тьма вновь затмила его разум, погасив последнюю искру божественного света, зароненную его несчастной матерью, Софией-Эпинойей.
Иалтабаоф собрал новый совет со своими властями, постановил рассеять, уничтожить светлое облако, а дочерей человека вернуть и зачать с ними новое потомство, и покорить навеки веков. Поначалу ангелы не добились успеха у человеческих женщин – те отвергли притязания мерзких служителей протоархонта. Иалтабаоф пришел в ярость, узнав о таком непокорстве, и тут же создал дух обманчивый. Наподобие истинного – Духа святого и незримого. А ангелам приказал принять облик сотоварищей женщин, вооружил изменчивых ангелов духом обманчивым. И дал им в дорогу золото, серебро и камни драгоценные, и другие дары, а главное, наделил лестью и лукавством. И ангелы, преобразившись в людей, наполнили души женщин духом обманчивым. И пали женщины, и совратили их ангелы-оборотни. Стали люди стареть и умирать, не найдя истины и не познав Бога истины. А ангелы продолжали брать женщин и рождать детей во тьме по подобию их духа. Все живущие заперли свои сердца, отныне не способные снова впустить в них свет божественный, навеки веков полоненные духом обманчивым.
И тогда вновь настал черед совершенной Пронойи. Трижды она вступала в величие тьмы, дважды отступала, теснимая то лукавством темных сил, то малодушным страхом за тех, кого она жаждала спасти. Но вот настал третий черед. Пронойа окунулась памятью в светлый образ Духа незримого, истинного, коим сама являлась, и, наполнившись чистой силой Плеромы, ступила в середину темницы – в темницу тела человеческого. Воскликнула, едва-едва справляясь с отчаяньем: «Тот, кто слышит, да восстанет он ото сна тяжелого!» И вдруг человек, еще безымянный, неизвестный, бесславный, заплакал: «Кто тот, который называет имя мое, и откуда эта надежда пришла ко мне, когда я в оковах темницы?» И Пронойа отвечала, почувствовав облегчение и надежду: «Я Пронойа света чистого. Я мысль девственного Духа, который поднял тебя до места почитаемого. Восстань и вспомни, ибо ты тот, который услышал… И стань, оберегаясь от сна тяжелого и заграждения внутри преисподней».
Так посланница Духа святого пробудила человека после долгой спячки, смертельной спячки и запечатлела в нем свет пятью печатями, дабы отныне ни смерть, ни дух обманчивый, ни судьба не имели окончательной силы над новым человеком…
6
…В больнице от него не отрывали глаз и рук врач с мерзко заботливой миной и три смазливых сестрички. Этих голодных девах Сид хотел бы трахнуть по очереди, когда встанет. Если встанет вообще с чертовой больничной лежанки!.. Тогда будет жить, тогда трахнет их всех сразу. А сейчас… У-у, как же больно сейчас! Но не скулить! Улыбаться! Губы уточкой, он же, черт, Сид Вишес!
Эта рыжая, самая улыбчивая и грудастая из трех медсестер, словно в отместку ему за будущее траханье с ее подружками, говорит:
– Сэр, к вам пришли… Молодая леди с ребенком. Они давно добиваются свидания с вами. До этого я им отказывала, но сегодня мадам очень просила…
– Хоть не ври, дрянь. Заплатили тебе, небось, хорошую зелень… Ладно, пусть заходит. На полминуты. Иначе, на фиг она нужна…
В палату вбежал ребенок и в нерешительности встал посредине. От удивления у Сида полезли вверх брови, утиные губы сами собой выпрямились, на смену презрительной гримасе пришла улыбка – изумленная, согретая кроткой радостью встречи. Сид только сейчас заметил, какие у мальчишки длинные, точно у девчонки, ресницы. Боже, тот пацаненок жив!.. Но может, это он, Сид Вишес… мертв? Может, они оба в раю и вот – встретились?
– Ты-ы… – задыхаясь, прохрипел Сид. Будто кто вцепился ему в горло, будто страх и впрямь имеет стальную хватку. Захотелось тут же от всего избавиться – от капельницы, от чертовых безжизненных простыней, от образа беленького мальчика. – А мамка где, ма…
Следом за чистеньким ребенком, испуганно ссутулившись, безуспешно борясь с собственной красотой и свежестью, в палату шагнула молодая женщина. Черные глаза ее блестели, словно натертые воском; они бегали, бегали, казалось, лишенные шанса когда-нибудь остановиться и успокоиться.
– Сэр, это такое… недоразумение. Простите. Простите моего сына! Он так мал, он… всего лишь пил сок.
С этими словами мамаша легонько подтолкнула сына к больничной кровати.
– Пил сок? Значит…
«Боже, значит тот след на стекле – не кровавое пятно, – Сид на миг закрыл глаза, – а потеки от сока. Боже, как просто». В следующую секунду, приподнявшись на локте, жадно заглянул в лицо мальчишки:
– Сок – это класс, у?.. Ну веселей, парень! – двумя пальцами, указательным и средним, Сид приподнял мальчику подбородок – кожа на нем была фантастически нежной, мягкой. – Все ж живы – ты и я. Черт, нам с тобой повезло! Я правильно говорю?
– Угу, – мальчик согласно кивнул.
– Как тебя зовут?
– Кон… Кондрат Гапон.
7
«Эй, парень, все в порядке?» – встревоженный мужской голос и чья-то рука, крепко встряхнув его за плечо, вернули Кондрата к жизни. Не осторожно и плавно, как во сне, когда явь мягко накладывается на дрему, – а резко, почти безжалостно. «Ух, да ты весь в крови! Эко тебя угораздило! Дай-ка оботру… Что ж ты толком руль держать не можешь, а туда же…» Когда юноша наконец разомкнул тяжелые и липкие, будто в меду, веки, он их тут же едва не закрыл – таким неприятным, отталкивающим показалось ему лицо незнакомца. Случайного человека, не побоявшегося заглянуть в мертвую машину.
У незнакомого сердобольного мужика было утомленное немолодое лицо и светлые глаза. Они светились тем ярче, чем уверенней Кондрат ощущал себя во вновь обретенной реальности.
– Пил?.. Вроде нет, по твоему дыханию не чую. Ладно, отвезу тебя в ближайшую больницу.
