Стивен Кинг - Долгая прогулка
Гэррети ничего не ответил, но он был встревожен, сильно встревожен.
— Впрочем, Барковича я переживу, — сказал МакФриз словно сам себе. — На это меня хватит, Господь свидетель.
Гэррети посмотрел на часы, они показывали 11:30. Группа прошла пустынный перекресток, на котором стоял припаркованный автомобиль с сонным полицейским внутри. Дорожного движения, которое он должен был регулировать, просто не было. Они прошли мимо, вступили в островок света, излучаемого одинокой ртутной лампой, а потом темнота снова сомкнулась над их головами подобно угольному мешку.
— Мы могли бы дернуть в лес сейчас, и они бы нас не нашли, — задумчиво сказал Гэррети.
— Попробуй, — сказал Олсон. — У них там инфракрасные радары, не считая еще сорока видов следящего оборудования, и в том числе — высокочувствительные микрофоны. Они слышат все, что мы говорим. Чуть ли не дыхание твое слышат. И уж видят ясно как днем, Рей.
И словно в подтверждение его слов, кому-то позади вынесли второе предупреждение.
— Ну вот, теперь и жить-то не интересно, — сказал Бейкер. Его легкий южный прононс прозвучал не к месту, а Гэррети и вовсе показался иностранной речью.
МакФриз отошел в сторону. Темнота словно изолировала их друг от друга, и на Гэррети вдруг накатило пронзительное чувство одиночества. Каждый раз, когда какой-нибудь зверь ломился сквозь чащу леса, через который они шли, Идущие что-то невнятно бормотали, кое-кто взвизгивал; Гэррети с удивлением понял, что ночная прогулка через леса Мэна для некоторых городских может оказаться совсем не веселой. Где-то по левую сторону дороги таинственно заухал филин. Справа кто-то хрустнул ветками, застыл, снова хрустнул, застыл и вдруг разом ломанулся в менее населенные области леса. Кто-то особенно впечатлительный крикнул "Что это было?"
Изменчивые весенние облака впереди стремительно менялись, принимая форму макрели и обещая дождь. Гэррети поднял воротник и прислушался к звуку собственных шагов. Здесь была какая-то хитрость, едва уловимая адаптация, вроде улучшения ночного зрения в зависимости от продолжительности нахождения в темноте. Утром Гэррети потерял звук собственных шагов: он растворился в топоте других девяносто девяти пар ног, не говоря уже о рокоте вездехода. Но сейчас он легко выделял его из других звуков. Его собственный шаг, не похожий ни на какой другой; легкое шарканье, с каким левая ступня время от времени касалась асфальта. Казалось, он чувствует звук своих шагов не менее отчетливо, чем, скажем, биение сердца. Звук жизни и смерти.
В глаза, заключенные в глазницы словно в ловушки, как будто насыпали песка. Ресницы отяжелели. Казалось, энергия вытекает из него через какую-то дырку в середине. Предупреждения раздавались с монотонной регулярностью, но выстрелов не было. Баркович молчал. Стеббинс снова превратился в призрака, совсем уже потерявшегося где-то позади.
Стрелки на часах показывали 11:40.
Вперед, вперед, к ведьминому часу, подумал Рей. Когда кладбищенская земля разверзается и отпускает на волю своих плесневелых мертвецов. Когда все хорошие маленькие мальчики отправляются на боковую. Когда жены и их любовники предаются плотской постельной возне. Когда пассажиры автобусов впадают в тяжелое забытье по дороге в Нью-Йорк. Когда ничто не прерывает Гленна Миллера на радио, а бармены думают о том, что пора поднимать стулья, и...
Лицо Джен снова встало у него перед глазами. Он вспомнил, как поцеловал ее на Рождество, почти полгода назад; они стояли под пластиковой омелой, которую его мама постоянно вешала на люстру в кухне. Дурацкая дешевка. Смотри, где стоишь. Она не ожидала, ее губы были мягкими, покорными. Хороший поцелуй. О таком только мечтать. Первый его настоящий поцелуй. Он снова поцеловал ее, когда провожал домой. Они стояли на ее подъездной дорожке, погруженные в светло-серую тишину падающего рождественского снега. И это был уже не просто милый поцелуй. Он обнимал ее за талию. Она обняла его за шею, сцепила руки в замок и закрыла глаза (он подглядывал), и он чувствовал ее грудь — под многими слоями одежды, разумеется. Тогда он почти сказал, что любит ее, но нет... это было бы слишком скоро.
Потом они стали учить друг друга. Она научила его тому, что иногда книги нужно читать и просто отбрасывать, а не изучать (он был чем-то вроде зубрилы, что очень забавляло Джен, и ее насмешки поначалу бесили его, но потом он тоже научился видеть в этом смешное). Он научил ее вязать. Это, кстати, было весело. Рея вязать учил отец... пока Отряды его не забрали. А его в свое время научил его отец. Вязание было чем-то вроде мужской традиции в роду Гэррети. Джен была настолько очарована принципом возрастаний и убываний, что очень скоро превзошла его неуклюжие шарфы и варежки и оставила его далеко позади, перейдя к свитерам, трикотажу, и, наконец, к вязанию крючком; она даже делала кружевные салфетки, но бросила это занятие едва овладев навыком, — считала его нелепым.
Еще он научил ее танцевать румбу и ча-ча-ча, которые освоил бесконечными субботними утрами в Школе Современного Танца миссис Амелии Дордженс... это была одна из тех идей его матери, которым он сопротивлялся особенно упорно. Слава богу, мать настояла на своем.
Он вспомнил игру света и тени на практически идеальном овале ее лица, ее походку, мягкие перепады ее голоса, легкое, будоражащее движение ее бедра, и подумал в ужасе, что же он делает здесь, почему идет этой темной дорогой. Он хотел ее прямо сейчас. Он хотел сделать все то же самое заново, но по-другому. И теперь, вспомнив загорелое лицо Мейджора, его усы с проседью и зеркальные очки, он испытал такой дикий страх, что ноги его сделались слабыми и словно резиновыми. Зачем я здесь? в отчаяньи спрашивал он себя, и не получая ответа, спрашивал снова: зачем я...
Где-то в темноте грохнули выстрелы, а затем раздался звук падающего на бетон мертвого тела — звук, который невозможно ни с чем спутать. Страх снова овладел им, слепой, удушающий страх; ему захотелось бежать — нырнуть в кусты и бежать, бежать, бежать пока не отыщет Джен и не будет в безопасности.
МакФриз идет, чтобы пережить Барковича. А он сосредоточится на Джен. Он будет идти к Джен. Для близких и родственников Идущих резервируются места в первых рядах, так что он ее увидит.
Он вспомнил о том, как поцеловал ту, другую девушку, и ему стало стыдно.
С чего ты взял, что справишься? Судорога... волдыри... неудачный порез, или кровь носом пойдет и не прекратится... какой-нибудь холм, который окажется слишком высоким, слишком длинным. С чего ты взял, что справишься?
Я справлюсь, я справлюсь.
— Поздравляю, — сказал МакФриз, подойдя сзади, так что Гэррети вздрогнул от неожиданности.
— А?
— Полночь. Вот он, Гэррети, вот еще один день, и мы продолжаем бороться.
— И много еще дней, — добавил Абрахам. — У меня, по крайней мере. Не то чтобы мне было жалко, вы ж понимаете.
— Сто пять миль до Олдтауна, если кому интересно, — устало вставил Олсон.
— Да срать на этот Олдтаун, — сказал МакФриз. — Ты бывал там, Гэррети?
— Нет.
— А в Огасте? Боже, я думал это в Джорджии.
— Да, я бывал в Огасте. Это столица штата...
— Региона, — сказал Абрахам.
— Муниципальный губернаторский дворец, несколько крупных транспортных развязок, пара кинотеатров...
— Неужто в Мэне и кинотеатры есть?
— Ну да, штат у нас небольшой, — сказал Гэррети, усмехаясь.
— Погоди, мы еще в Бостон ворвемся, — сказал МакФриз.
Идущие застонали.
Дальше по дороге стали слышны приветственные крики, возгласы и свист. Гэррети услышал свое имя и его захлестнуло смятение. Прямо впереди, примерно в полумиле стоял ветхий дом, заброшенный и полуразвалившийся. Но кто-то включил мощный прожектор, направив его на выложенную сосновыми ветками огромную надпись на фасаде:
ГЭРРЕТИ — НАШ ЧЕЛОВЕК!!!
Ассоциация родителей округа Арустук.
— Слышь, Гэррети, а где родители? — крикнул кто-то.
— Дома, детей делают, — сконфуженно ответил Гэррети.
Мэн несомненно был его родиной, но сейчас он стал находить все эти знаки, выкрики и подшучивание товарищей несколько унизительными. Он обнаружил за последние пятнадцать часов, что помимо всего прочего свет рампы его не слишком привлекает. Все эти миллионы людей, которые за него болели и ставили на него деньги (12 к 1, как сказал тот дорожный работник... это много или мало?) пугали его.
— Можно подумать, они оставили тут валяться несколько пухленьких, сочных родителей, — сказал Дэвидсон.
— Шлюхи из школьного комитета? — спросил Абрахам.
На этот раз подкалывали его без энтузиазма, и вскоре перестали. Дорога быстро убивает желание дразнить. Они преодолели еще один мост, на этот раз бетонный, да и река, которую он пересекал, была довольно широкой. Вода текла под ними, похожая на черный шелк. Редкие сверчки осторожно стрекотали, и примерно в пятнадцать минут первого пролился быстрый, холодный дождь.
