Стивен Кинг - Долгая прогулка
Потом толпа начала приветствовать победителя. Они орали и орали, и тут увидели, что парень хочет что-то сказать. И замолчали. Он упал на колени, ну знаете, как будто молиться собрался, но только плакал. Потом он подполз к другому парню и уткнулся лицом ему в рубашку. Он начал что-то говорить, но мы не слышали. Он просто бормотал что-то в рубашку мертвеца. Рассказывал ему что-то. Потом солдаты подбежали к нему и сказали, что он выиграл Приз, и спросили, с чего он хочет начать.
— И что он ответил? — спросил Гэррети. Ему казалось, что задав этот вопрос, он всю свою жизнь поставил на карту.
— Он ничего им не ответил, тогда — нет, — сказал Стеббинс. — Он разговаривал с мертвецом. Говорил ему что-то, но мы не слышали.
— И что потом? — спросил Пирсон.
— Не помню, — ответил Стеббинс, возвращаясь на прежнюю позицию.
Никто ничего не сказал. Гэррети чувствовал себя загнанным в угол, как если бы кто-то запихнул его в подземный ход, слишком узкий, чтобы можно было выбраться самому. Впереди кому-то вынесли третье предупреждение, и парень издал отчаянный, каркающий звук, словно умирающий ворон. Господи, только бы сейчас никого не застрелили, думал Гэррети. Я же свихнусь, если услышу сейчас выстрелы. Пожалуйста, господи, пожалуйста.
Спустя несколько минут винтовки пропели в ночи свою стальную песню смерти. На этот раз умер коротышка в свободной красно-белой футболке. Гэррети показалось, что маме Перси больше не придется заботиться и волноваться, но нет, это был не Перси — этого звали Куинси или Квентин, как-то в этом роде.
Гэррети не свихнулся. Он повернулся, чтобы отругать Стеббинса, узнать, каково это — отравить последние минуты жизни таким ужасом — но Стеббинс занял свою обычную позицию в арьергарде, и Гэррети снова остался один.
А Прогулка продолжалась. Их осталось 90.
Глава пятая
Вы не сказали правду, и теперь вам придется ответить за последствия.
- Боб Баркер. Правда или Последствия[14]В двадцать минут одиннадцатого, вечером этого бесконечного первого майского дня Гэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. После парня в красно-белой футболке билеты купили еще двое, но Гэррети едва ли обратил на это внимание. Он проводил тщательную проверку всех систем.
Одна голова, сбитая с толку и ополоумевшая, но в целом работоспособная. Два уставших глаза. Одеревеневшая шея. Две руки, тут проблем нет. Одно туловище, в порядке, если не считать гложущего желудок голода, который никакие концентраты не способны утолить. Две чертовски уставшие ноги. Мышцы болят. Интересно, долго ли еще эти ноги будут идти сами по себе; сколько времени должно пройти, чтобы мозг принял управление и начал наказывать их, заставлять работать, презрев все разумные пределы, только затем, чтобы не заработать пулю в лоб? Через сколько часов они начнут заплетаться все сильнее, потом запротестуют, и в конце концов — остановятся?
Ноги устали конечно, но насколько он мог судить, пока что работали удовлетворительно.
И две ступни. Они болят. У него чувствительные ступни, что уж отрицать. Он уже большой мальчик, так что им приходится таскать туда-сюда 72 с лишним килограмма; и теперь их периодически простреливают странные боли. Гэррети чувствовал, что большой палец одной ноги прорвал носок и неприятно уперся в ботинок — тут он вспомнил историю Стеббинса и страшно перепугался. Но ступни по-прежнему работали, на них не было ни одного волдыря, и он чувствовал, что в принципе они тоже в порядке.
Гэррети, подбодрил он сам себя, ты в отличной форме. Двенадцать человек мертвы, вдвое больше, вероятно, чувствуют сейчас ужасные боли, а ты в порядке. Ты отлично справляешься. Ты великолепен. Ты жив.
Разговор, убитый так жестоко Стеббинсом и его историей, вскорости воскрес снова. Живые люди разговаривают. Янник, номер 98-й, громким голосом обсуждал с Уайманом, номером 97-м, происхождение сидящих на вездеходе солдат. Они сошлись на том, что оно было яркое, разнородное, очень сложное и очевидно ублюдочное.
Пирсон между тем внезапно спросил у Гэррети:
— Тебе когда-нибудь клизму ставили?
— Клизму? — переспросил Гэррети, подумал и сказал: — Нет. Вроде нет.
— А вам, ребята? — спросил Пирсон. — Давайте, признавайтесь.
— Мне ставили, — сказал Харкнесс и хихикнул. — Однажды, когда я был маленьким, мама сделала мне клизму после Хэллоуина. Я тогда съел чуть ли не полную сумку конфет.
— Тебе понравилось? — настойчиво спросил Пирсон.
— Епт, нет, конечно! Да кому может понравиться когда тебе пол литра мыльной воды в...
— Моему брату,- - грустно сказал Пирсон. — Я спросил этого сопляка, жалеет ли он, что я иду на Прогулку, и он сказал, мол, нет, мама обещала поставить мне клизму, если я буду хорошо себя вести и не заплачу. Любит он их.
— Это отвратительно, — громко сказал Харкнесс.
— Я тоже так думаю, — хмуро ответил Пирсон.
Через несколько минут к компании присоединился Дэвидсон и рассказал о том, как однажды напился на Стейбенвильской Ярмарке, и когда тайком пробирался в палатку со шлюхами, получил по башке от здоровенной жирной тетки, на которой не было ничего кроме стрингов. Когда Дэвидсон рассказал ей (по его собственным словам), что напился и думал, будто лезет в палатку, где делают татуировки, она разрешила ему немного себя полапать (так он сказал). Он хотел набить на животе флаг Конфедерации.
Арт Бейкер рассказал, как они однажды устроили соревнование, у кого получится зажечь самый большой выхлоп, и там был парень по имени Дэйви Попхэм, который сжег не только волосы на жопе (а их было много), но и часть волос на спине. Воняло так, будто сноп сена сгорел, сказал Бейкер. Харкнесс так смеялся, что заработал предупреждение.
И гонка началась. История следовала за историей, пока и без того шаткое равновесие не обрушилось совершенно. Кто-то еще получил предупреждение, вскоре после этого другой Бейкер — Джеймс — купил билет. Хорошее настроение покинуло группу. Кое-кто начал вспоминать своих девушек, и разговор ушел в сентиментальное русло. Гэррети ничего не говорил о Джен, но на исходе десятого часа, когда угольная тьма ночи начала смешиваться с молочно-белым туманом, ему стало казаться, что она — лучшее, что когда либо с ним случалось.
Они прошли вдоль недлинного ряда ртутных уличных фонарей, закрытых и погашенных, прошли тихо, переговариваясь негромким шепотом. Перед магазином Шопвелл дорога немного расширялась, и там стояла скамейка, а на ней сидела молодая пара: он заснули, прислонившись головами друг к другу. Между ними стояла табличка, но что на ней было написано, прочитать не получалось. Девушка была очень молода — на вид не старше 14-ти — а на ее парне была спортивная рубашка, застиранная настолько, что никогда уже наверное не будет по-настоящему спортивной. Их тени сливались на асфальте в одну, и все Идущие прошли мимо них на цыпочках.
Гэррети посмотрел через плечо, почти уверенный, что рокот мотора разбудит парочку, но те по-прежнему спали, понятия не имея, что событие наступило и прошло. Интересно, а получит девчонка нагоняй от своего старика отца? Она выглядит такой молодой. Возможно на знаке написано "Да-Да Гэррети, Уроженец Мэна". Впрочем, Гэррети надеялся что нет. Почему-то это казалось ему отвратительным.
Он съел свой последний концентрат и почувствовал себя немного лучше. Теперь у него не осталось ничего такого, что мог бы выклянчить Олсон. Кстати, забавно это с Олсоном. Еще шесть часов назад Гэррети мог поклясться, что Олсон спекся. Но он все еще шел, и теперь у него не было предупреждений. Видимо, человек способен на многое, если на кону стоит его жизнь. Пройдено уже 54 мили.
Последние разговоры угасли вместе с безымянным городком. Идущие шли в тишине около часа, и холод снова начала пробираться к Гэррети под куртку. Он доел мамины печенья, скомкал фольгу и швырнул ее в кусты на обочине. Да, он — всего лишь еще одна свинья на гигантском помидорном поле нашей жизни.
МакФриз добыл зубную щетку из недр своего рюкзака и теперь всухую чистил зубы. Все идет по-прежнему, с удивлением думал Гэррети. Если рыгнешь, надо извиниться. Надо махать людям в ответ, потому что так принято. Никто ни с кем особо не ссорится (не считая Барковича), опять же - потому что так принято. Все идет по-прежнему.
Или нет? Он вспомнил, как МакФриз, рыдая, кричал, чтобы Стеббинс заткнулся. Как он дал Олсону сыр, и тот взял его с тупой покорностью побитой собаки. Все вокруг стало как-то особенно ярко, контрастность света, тени повысилась необычайно.
В одиннадцать часов несколько вещей произошли практически одновременно. Прошел слух, что дощатый мостик впереди был смыт сильным дневным штормом. Если моста действительно нет, Прогулку придется временно остановить. По неровным рядам Идущих пробежал радостный ропот, Олсон очень тихо пробормотал:
