Кристина Тарасова - Карамель
— Да, мисс Голдман? — появляется она в арке, судорожно быстро поправив накрахмаленный воротник своего костюма.
— Свежий салат и стакан воды, Миринда, — по настроению выдумываю я. — Тебе десять минут.
Миринда кивает и двигается, а я проскальзываю рядом — чуть не сталкиваемся с ней; женщина успевает изогнуться: ее острые плечи отплывают в сторону, а ноги быстро перешагивают друг за другом. Я смотрю недолго на служанку и задумываюсь о том, что ею правило больше — страх или уважение? Глаза ее виновато опускаются на кухонный стол, руки скрещиваются на фартуке, и я спокойно отступаю — хватит пытаться что-то понять, Карамель, иди спокойно в свою комнату и выбери наряд на день. Твои мысли никому не нужны, твой внешний вид — необходимая и важная характеристика; мысли о глупых подчиненных тебе не помогут в учебе и на работе, а твое искусство управлять и уметь располагать к себе людей уверенной походкой — да.
Я поднимаюсь в спальню, вновь и вновь лелея от одной только мысли спокойного и хорошего утра. Под черное платье со свободной юбкой до колен я подбираю черные гольфы и красные туфли: открытый носик их выпускает пальцы, и я, еще не выйдя на улицу, ощущаю ледяной холодок ветров. Но подобные жертвы окупятся выражением лица Ирис, увидевшей меня в новых одеяниях. Я подбираю сгущено-карамельные волосы красной лентой, спускаюсь на кухню и завтракаю — получаю удовольствие от скрежета фасоли, редиса и огурцов на зубах, привкуса сливочного соуса. Запив водой, велю Миринде принести мне еще один стакан. Где-то вода — такая редкость, и эта мысль добавляет мне настроения, подытоживает, журчит над плечом… «Если отнимать, Карамель, — то все. Ты заслуживаешь этого и еще больше».
Я быстро встаю и иду к шкафам, черная мышка Миринда мчится за мной и как обычно подает пальто. Открыв дверь, она говорит:
— Вы прекрасно выглядите, мисс Голдман.
Я думаю что-нибудь ответить, но даже хорошее настроение не побуждает меня забыть про этикет: Миринда — прислуга.
На посадочном месте меня забирает автомобиль, и за рулем никого с янтарными, карими глазами — смешно и радостно! все осталось позади, все эти временные тревоги и невзгоды, сны и незнакомцы, инородные слова и такие же речи.
Я смотрю на сплетающиеся под нами мосты, смотрю на многоэтажные здания перекрывающие друг друга, и вдруг водитель сбивает меня вопросом, заинтересовавшись акциями отца. Первым на ум приходит мысль, что они работают вместе, однако осторожность нарушать я не спешу и ничего о семье не рассказываю. Уклончиво говорю, что Голдман всегда занимают лидирующие позиции на рынке.
— Вот уничтожим мы этих рабов в Остроге, а что дальше? — рассуждает мужчина, когда наш разговор заходит о внутриполитической борьбе Нового Мира и изгоев, находящихся под нами — это всегда сбивает с толку, потому что ты приучен к иному и с самого детства убежден, что других людей не существуют; но нет, эти бродяги ходят прямо под нами, живут за наши счета, получают от нас еду и кров и все, что требуется с них — самоотверженная отдача их работе, ибо если основания зданий не будут подлежать ремонту, Новый Мир обрушится прямо на их головы. — Кто будет работать на нас? Мы же рухнем!
И говорит мужчина уже отнюдь не о политике, жизни на поверхности и морали. Мысли его уходят в одно русло с моими: если дома при основаниях перестанут реконструировать — мы действительно просто рухнем и целая цивилизация падет от куска не прикрученного болта.
— Наслаждайтесь тогда, — спокойно отвечаю я. — Последний век живем… Доживаем.
Водитель косится, а я, оставив несколько серебряных карт, иду в школу.
Ирис ждет меня за раздевалкой, оценочным взглядом пробегается по одежде, когда я сдаю в аппарат пальто, но ничего не говорит. Ромео стоит у кабинетов второго уровня, Ирис ускоряет шаг и исчезает где-то, чтобы мы могли поприветствовать друг друга наедине.
Сначала я по-доброму смотрю на Ромео.
Но он, приблизившись, пытается взять меня за руку — я отстраняюсь и сию же секунду хмурюсь.
— Ну же… — тянет Ромео, как будто я ему чем-то обязана.
— Ну же? — сомнительно повторяю я. — Ну же? Я тебе что-то должна?
Его ставит в тупик мой вопрос.
— Ну же? — еще раз говорю я. — Что это значит?
— Я хотел тебя поцеловать, — сразу же признается он.
Я испускаю смешок — его подобие и мысленно ругаю себя за то, что позволила такую глупую эмоцию, такую глупую реакцию, но все же наивность Ромео меня выводит.
— Мы что, — шепчу я, — обезумевшие влюбленные или супруги?
Мимо нас пробегает маленькая девочка, и я бросаю кроткий взгляд.
— Серьезно, оставь эту идею, Ромео, — продолжаю я и смотрю через плечо.
Из лифта выходит группа учеников — разговаривая, они проносятся подле нас, в один из открытых кабинетов.
— Мне противна… — начинаю говорить я, но не успеваю закончить.
— Любовь? — прерывает меня Ромео.
Я не решаюсь повторить это слово. Оно не задевает меня — нисколько; просто оно омерзительно.
Любовь… да что такое любовь? Удар гормонов? Раньше люди не принимали лекарства или витамины, помогающие сдерживать «любовь». Самообладание — вот, что должно быть присуще настоящему человеку: истинному жителю Нового Мира. Любовь… сколько проблем следует от нее! Раньше люди губили себя и устраивали войны ради любви. Какие глупцы! Я бы хотела посмотреть на них со стороны и посмеяться. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ!
И также я слышала выражение «Бороться за любовь» — нравов у людей из прошлого не было вовсе. Обезумевший скот, безмозглые, беспринципные, аморальные звери, не достойные ступать вровень с нами — высшими людьми, с нами — Богами.
— Если я скажу, что люблю тебя… что ты ответишь? — спрашивает Ромео, заставив мое сердце дрогнуть — физические недуги были незнакомы мне, но слова юноши осколком ударяют в середину груди и расплываются по легким, бегут по артериям и прямиком импульсами нейронов в мозг.
— Если ты скажешь, что любишь меня, — еле слышно проговариваю я, чтобы меня не застали за подобной беседой, — я упрячу тебя в психушку. У тебя расстройство, Ромео.
Он отводит взгляд — но ненадолго.
Ромео-Ромео… Он просто пытается совратить меня.
— Ты не принимаешь лекарства? — интересуюсь я и делаю это не из-за беспокойства за его физическое состояние, а ради себя.
— Принимаю, — спокойно отвечает он. — Как и ты. Каждый месяц.
На прошлой неделе мы принимали витамины. Обыкновенно тем, кто не может сдерживать себя после приема лекарства, чье поведение — дивиантное, а неразумные/необдуманные/резкие/бессмысленные поступки обосновываются эмоциональным состоянием (чего на моей памяти было всего пару раз), вкалывают нечто более сильное. Тех — виданных мною — необразованных чудаков отводили в медицинский кабинет, проводили полный осмотр, после приема дополнительных лекарств они несколько недель проходили курс лечения у психолога и вот в их отныне светлые головы вбили, что чувства — любые: симпатия, злость, радость и уныние — это уязвимость, а Боги не могут быть уязвимыми. Но если ты не Бог, что делаешь на «землях» Нового Мира? — прочь! Вот и оно: они не оставят свои выстраданные лачуги-высотки, они не оставят свои выработанные профессии и работы, даже если немного не в себе, они избавятся от болезни, вырвут ее с корнем, удалят и вытащенный из тела и сознания зародыш кинут с одной из крыш, и болезнь уйдет вниз — в Острог. Это чистая нация. Я убеждена, что все люди должны жить спокойно, обязаны не тревожить друг друга и смеют не отвлекаться на эти пустяки, вроде желаний и влечения… И я не испытываю к Ромео никаких дикарских чувств. Я регулярно принимаю лекарства и полагаюсь только на свои убеждения, а именно: любви, как таковой, не существует.
— Мне нужно задать этот же вопрос твоему врачу? — спрашиваю я.
— Врачу? — повторяет юноша. — Врач скажет и проверит, что я исправно принимаю лекарства, а вот тебя отправят на обследование из-за твоей паранойи.
— Что ты сказал? — возмущаюсь я и смотрю на Ромео.
Я не знаю, что думать. Он шутит или нет? Передразнивает?
— Когда-нибудь ты поцелуешь меня? — почти с мольбой в голосе просит он, и меня отстраняет.
Я должна буду сказать родителям, что расторгаю наши отношения, и объяснить причину того. Я имею право сделать это прямо сейчас, но бедному Ромео придется пройти лечение, собеседования, и его не допустят до новых отношений около полугода, да и никто после подобного инцидента не захочет связывать себя с ним. Я перекрою ему воздух на поверхности, но буду уверена, что никакой вирус-червяк не пробрался в его голову и не съел нормальные человеческие качества, что никакой вирус-червяк не перебросился на меня.
Мне не хочется отвечать Ромео, мне не хочется думать об этом — подобные пошлости никогда не навещали мои мысли, и поэтому я растерянно гляжу на юношу перед собой и глубоко вздыхаю. Что подтолкнуло его на эти слова, действия, он сказал это необдуманно или долго вынашивал в своей голове и вот признался? — это хуже, это значит, что он уже потерян для меня.
