Патрик О'Лири - Черное сердце
— Так. Что же сказали последние карты?
Она осмотрелась в накопителе, сложив руки на кошельке.
— Буря уляжется завтра.
— Такое могла бы сказать мне и она, — сказал он, показывая на даму за стойкой с наушниками на голове. В накопителе они остались одни. Дама да пахнущий пивом мужчина, который, опираясь локтями на стойку, смотрел, как она что-то набирает на клавиатуре, и говорил: «И это вы называете сервисом?!»
Она ответила:
— Сделайте глубокий вдох, сэр, и медленно выдохните. Проживете дольше.
Он решил, что сегодня ночью напьется. После того, как сделает подтверждающий звонок. Сядет на краю постели перед телевизором и будет пить одну крошечную бутылочку за другой крошечной бутылочкой, как он всегда предпочитает, пока не повалится спиной на тяжелую постель. А утром пробудится в той же позе и не почувствует ног. Ему нравится это. Он будет сидеть и считать кучу пустышек, рассыпанных у ног, пока в нижние конечности не вернется ощущение.
Маленькая пухлая женщина уже стояла, когда он сказал:
— Погодите.
Он сказал:
— Вы не ответили.
Долгую минуту она смотрела на него, потом вздохнула и села.
— Моя Нана говорила, что это дар. Но я не знаю.
— Дар?
— Второе зрение. — Печальная-печальная улыбка. — С тех пор, как я была маленькой, я знала, кто из моих друзей честный. Кто умрет. Как они умрут. Это ужасный дар.
— Что же вас испугало?
Она остро взглянула на него.
— Я торговец, Стелла. Как и вы, я зарабатываю на жизнь чтением людей. — И очень хорошо зарабатываю, мог бы он добавить.
Она снова вздохнула и подняла брови.
— Вам не понравится.
Он пожал плечами:
— Тогда я просто не стану платить.
Ее печаль озадачивала его, но они оба находились на знакомой почве. Ему надо узнать, ей надо чем-то жить. Как при любых переговорах. Всегда понимаешь, когда находишься в выигрышной позиции. Выбираешь нужный момент и применяешь нужное давление. Все сводится к необходимости.
Она держала руки на коленях, ладонями вверх. Странно беспомощный жест.
— Вы близки к получению большой награды. Признание. Я вижу обряд… Речи. Почет. Честь.
Ему не нужна она, чтобы все это знать. Он каталогизировал свою последнюю пробу два часа назад. Она начала наскучивать ему.
— Но это ошибка, — сказала она, — это большая ошибка.
Он откинул голову и полюбовался чистым руном ее полартека.
— Перестаньте, — сказала она.
Он встретил ее взгляд.
— Перестаньте меня обнюхивать.
Он улыбнулся.
— Когда я проверял в последний раз, оказалось, что мой нос не принимает ничьи указания. И здесь — свободная страна.
Она ухватилась за подлокотники обеими руками и наклонилась к нему.
— Это хорошая планета, сэр. У нас имеются свои проблемы. Во многом мы не слишком изменились за последние двенадцать тысяч лет.
Какой сдвиг контекста. Но он и прежде сталкивался с такими гагарами. Может, она давно не ела. Он не чувствовал, чтобы от нее пахло едой.
— Голод. Война. Жадность. Эгоизм. Я не стану спорить с вами.
— А мы и не спорим, — ответил он с тонкой улыбкой.
— Но в нас есть искра. Вы ошибетесь, отняв эту искру.
Его рука медленно скользнула в карман плаща, где пальцы уверили его, что прибор еще действует. Нет причин для тревоги. Он имеет дело всего лишь с одним из многих ущербных случаев этой непредсказуемой цивилизации.
— Мы вам не нужны. Есть множество необитаемых планет, где вы могли бы собирать свои пробы.
«Выдали волосы? — подумал он. — Кожа? Нет, облик совершенен. Как же она могла?..»
— Второе зрение, — сказала она. — У немногих из нас оно еще осталось. Что-то еще не совсем потеряно. Из того, что когда-то было необходимым для выживания.
Он начал расстегивать свой черный кожаный плащ:
— Вы весьма странная женщина. Вам надо повидаться с врачом.
— Есть ведь другие варианты. Так много вариантов. Зачем захватывать эту планету, когда…
— Моя дорогая леди. Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы толкуете.
— Это штука, что у вас в кармане… — Он сжал ее. — Она вас не спасет.
Он услышал хруст, и все застыло. Снег перестал падать за черным окном. Длинные ногти у леди за стойкой перестали кликать по ее клавиатуре. Человек у стойки перестал пахнуть ячменем и овсом.
Но маленькая пухлая женщина продолжала дышать. И говорить.
— Моя карточка, — сказала она. — Вы до нее дотронулись. Часть меня на вас. Мы оба не застынем.
Его колени явственно хрустнули, когда он встал и пошел из зоны ожидания. Объявленный рейс был бы приемлемой тактикой, но ему было стыдно играть так прямолинейно. Он побывал на тридцати заданиях, но еще никто не был так близок к тому, чтобы увидеть его. Он отметил волну усталости в нескольких ключевых суставах и произвел необходимые исправления.
Размеренные шаги несли его по залу ожидания, подошвы чавкали по грязному кафелю. Он прибавил шагу, приближаясь к маленькой женщине-филиппинке в поддельной белой рясе монахини, что держала белую кружку с красным крестом, ее золотистые пухлые щеки застыли в улыбке, которую она берегла для жертвователей.
Голос крошечной женщины преследовал его.
— Это упругая планета. Если люди не остановят вас, то остановят киты. Если вас не остановят киты, то остановят птицы. И вам придется подчинять нас всех, вид за видом.
Заморозка кончилась и коренастая, золотистая женщина увидела его глаза, потеряла свою улыбку и отвернулась. Вонючая мелочь звякнула в ее кружке.
Тогда он повернулся к маленькой женщине и, увидев, что они почти в одиночестве находятся под мерцающими флуоресцентными лампами, он остановился. Прогорклое облако запаха монахини омыло его усы и лоб. Такос. Масло канолы. Алтарные свечи. Детский подгузник. След терьера. Дизельное топливо. Гостиничные простыни. Сигареты Кэмел. Он содрогнулся и уставился на миниатюрную карточную акулу, которая входила в круг запахов. Не имеющая понятия, как все они, о вони этого бедствия, этого третьесортного планетоида из мусорной свалки, о гнусной мерзости сточных вод и отбросов. Однако, разумеется, все это поддается спасению.
Он улыбнулся, глядя вниз на крошечное, поднятое к нему лицо.
— Я выдержал больше миров, чем вы можете представить. Я путешествовал бесконечными коридорами пространства и времени. И я никогда. Не встречал никого. Кто мог бы. Остановить. Меня.
— Значит, вы никогда не встречали никого со вторым зрением.
Он сунул мизинец в рот, послюнил его и поднял между своими глазами.
— Своим самым маленьким пальцем я могу заставить вас умолять о смерти.
Она царапнула свои карты с надписью, те, что с красным глазом, — трещащий звук напомнил ему леса Анвардолы, сухой ветер, шуршащие люди, сладкий запах горящей кости. Долгое задание, которое как и все закончилось одинаково: завладением. Поглощенный, как всегда, своим текущим операционным статусом и занятый несколькими диагностическими тестами, он едва расслышал звук этих карт. Рука его заныла, отметил он с зарождающимся замешательством, словно в портфеле лежали не пробы, а куски лунного грунта. Что, очевидно было не так.
Она перестала тасовать карты.
— Это называется старением, — сказала она. — Такое происходит с большинством из нас. Просто с вами это происходит быстрее.
— Старение? — спросил он. Его информировали об этой концепции. Не имеющая отношения к нему случайность. Он обратил внимание, что усы его заметно увлажнились.
— Энтропия, растянутая на весь жизненный цикл. Несомненно, убыстренная значительными тратами энергии, вызванные вашей оболочкой. — Она улыбнулась. — Выпивка больше не поможет.
Он поморщился, ибо сообразил, что и в самом деле пренебрег ритуалом питания. Кроме жидкостей, он многими днями не принимал никакой их прокисшей пищи. Аппетит всегда обладал у него низким приоритетом, он давно переместил его на самый низкий уровень. Если честно, сама мысль о еще одной жареной корове, бескостной рыбе, вздутом зерне, измельченном клубне доводила его почти до тошноты.
— Я компенсируюсь, — сказал он, чувствуя странное кружение в своем желчном протоке. Он повернул одно глазное яблоко назад в глазнице, в поисках адреналинового триггера. Он обнаружил, что не может его вызвать.
Она взяла его за руку, словно он был ребенком. Осторожно повела к ряду пластиковых кресел. На каждом был укреплен телевизор. Он обнаружил, что сидеть — большой облегчение. Словно издалека, к чему он не привык, он смотрел на себя самого, осевшего в узком кресле, и на маленькую женщину в черном, бросающую в прорезь монеты, запачканные прилипшими вонючими крошками.
— Я не чувствую своих ног, — сказал человек в черном.
— Ш-ш! — сказала она.
Потом к нему вернулось дыхание; казалось, он плывет надо всеми, но в действительности это за ним следила камера наблюдения высоко под потолком. Какие крошечные твари, подумал он. Оцепенелый человек внизу смотрит телевизор. Но округлая женщина в черном смотрела на него, показывая на потолок.
