Эдгар Пэнгборн - Дэйви
У него был длинный, с толстой переносицей нос, который растягивался на кончике в двойную шишку. В этот орган когда-то, в отдаленном прошлом, влепили так, что в момент нашего знакомства нос папы Рамли нацеливался, более или менее, на его правое плечо. Он сказал, что нос не был согнут в какой-то битве — вероятнее, кто-то сел на него, когда он был молодым. Он утверждал, что, в действительности, никогда не дрался, кроме как иногда с дубинкой, вот почему никогда не был побит. Однако, когда я увидел, как он лично сбил с ног Шэга Донована, который считал себя хозяином Сил-Харбора, папа не применил никакой дубинки, кроме костяшек пальцев своего кулака, и весь двухсотфунтовый Шэг осел и вырубился. (Я, пятнадцатилетий, немного помогал в той сил-харборской стычке — лишь перебранивался, это длилось недолго и вообще оказалось временным явлением, своеобразной болезнью роста.) В другой раз я слышал, как папа сказал, что его нос перекосило вправо, потому что он все время был настороже и принюхивался к праведникам, которые обычно нападали на человека сзади справа.
Во всяком случае, это был хороший, внушительный нос и небесполезный для труппы, ибо он сигнализировал о настроении хозяина: если он оставался красным или розовым, цвета заката солнца, особенно беспокоиться было нечего; но, если начинал белеть, в то время, как папа все еще оставался трезвым, мудрее всего было вовремя смотать удочки и надеяться на лучшее (ожидая худшего), предполагая, что чувствовал за собой какую-то вину. Его глаза также выполняли важную сигнальную функцию — маленькие, черные и беспокойные. Их окраска изменялась прямо противоположно носу, они наливались кровью, когда папа был воинственно настроен — но, конечно, если ты в тот момент находишься достаточно близко и замечаешь вздутые жилы, то вряд ли спасешься бегством.
Я совсем не помню случая, чтобы он избил кого-либо, кто, согласно пониманию папы, не заслужил этого. Каждый, кто заслуживал, получал быстрое успокаивающее ощущение, что на него падает высокое здание, и, когда он выбирался из-под него, всегда изумительно неповрежденный, он мог делать так, как скажет папа, черт подери, или уходить. За все время моего пребывания с труппой Рамли никто не уходил добровольно, пока не ушел я, а когда я уходил, в этом не было вины папы или моей: прощался он со мной по-дружески и высказал добрые пожелания. Если бы я мог когда-нибудь встретить его снова — праздное замечание, учитывая огромное море между нами и без малейшей надежды, что кто-либо из нас снова вернется в наши родные страны, — это стало бы поводом для любезной беседы и довольно длительной выпивки. Ему накрутило уже семьдесят, теперь, когда я думаю об этом, — и, все же он казался таким прочным, что для меня не было бы неожиданностью узнать, что труппа все еще под его началом, все так же где-то путешествует, а сам он все еще олицетворяет закон и всех пророков.
Он никогда не бывал грубым с женщинами, исключая любовную грубость, которую он, вероятно, допускал, когда брал одну из них на ночь, или на неделю, или на более длительнее время, если это устраивало обоих. Время от времени я слышал, что они мелодично вопили из спального помещения в его фургоне — смеясь в следующее мгновение, или, задыхаясь, восторженно что-то выкрикивали, так женщина не будет поступать, если ее по-настоящему не возбудить. И я видел их, когда они выходили оттуда, очень измятые и потрепанные, но всегда удовлетворенные.
Папа Рамли не говорил о своих любовных успехах — те, кто говорят, наверняка не имеют их совсем — но некоторые из его женщин говорили мне, не меньше, чем другим, после того, как я пробыл с труппой довольно долго и у меня развилась привычка слушать, что почти неслыханно до двадцатилетнего возраста. Особенно Минна Селиг, на три или четыре года старше меня, была в диком восторге, анализируя на досуге, ради забавы, свои ощущения, полученные при этом. Я вспоминаю один случай, когда она не могла успокоиться, пока не сравнила мое исполнение (ее слово) с папиным, очень подробно. Мне нравилась эта девушка, но в том случае я хотел, чтобы она заткнулась — в конце концов, я никогда не утверждал, что выполняю это дело отлично! Бонни Шарп могла воздействовать на интеллект Минны, раза два толкнув ее, но я так не умею. Когда Бонни не было поблизости, Минна, бывало, пошутит, или сделает легкое замечание, как будто это лишь школьная задача и все другое должно подождать, пока она не объяснит тебе подробно и не рассмотрит все возможные аспекты. Не думаю, что она была жестокой, она просто, каким-то образом, получала от этого особое удовольствие; прелестная малышка получала так же много удовольствия от таких развлечений, как бессловесная зануда, подобная мне, получает от смеха. Именно благодаря целеустремленности папы Рамли, объясняла она, он был лучшим в постели чем парень…
— Я совсем не хочу оскорбить твои чувства, Дэйви, просто дело в том, что старший мужчина думаю, знает что-то. Папа словно скала, понимаешь, я имею в виду, что даже его лицо становится суровым, спокойным, почти холодным, он вроде бы больше совсем отключается, и ты знаешь, что можешь делать все — вопить, драться, бороться, сколько тебе влезет, но для тебя нет никакой возможности выбраться оттуда. Ну, фургон мог бы загореться, а он не остановился бы, пока не кончил прямо там. — (Я спросил: «Ты хочешь сказать, что это похоже на то, что в тебя влезает гора?» Она не слушала.) — Взять тебя, Дэйви, ты, в основном, слишком вежливый, — сказала эта хорошенькая девушка из труппы комедиантов, поучая бывшего дворового парня. — И это могло бы удивить тебя, но, в самом деле, Дэйви, женщине не нравится слишком много этого. — Я спросил:
— Нет?
— Нет, — ответила она, действительно, это может удивлять, но женщина не всегда подразумевает точно то, что она говорит… я знаю, это, в самом деле, удивительно. Я спросил:
— Ты достаточно уверена?
Она ответила, что достаточно уверена, и продолжала объяснять мне самым дружественным образом, я помню, тогда, как я говорил «угу», и «да», и «думаю-об-этом-сейчас» — вы знаете, что я вежливый по своей природе — мы слышали также громкое ленивое поскрипывание колес фургона и звуки, долетавшие снаружи. Во время этого разговора мне шел семнадцатый, если память мне не изменяет, а окружающая местность представляла собой почти тропическое великолепие южного Пенна. В моей памяти всплывает мускусный душистый аромат скаппернонгского[80] винограда в воздухе, вместе с ароматом Минны, а я вежливо лежу на ее койке, моя нога удобно проскользнула под ее горячую и потную, маленькую голую коричневую задницу, ожидая (вежливо), пока совсем не спешащий фургон не встряхнет нас достаточно сильно, чтобы мы снова принялись за дело. Я понимал, что Минна, конечно, была права, и то, что она говорила, несомненно, оказало какое-то воздействие, иначе я услышал бы позднее другие жалобы насчет вежливости, а я не могу припомнить, что потом когда-либо слышал их.
Папа никогда не был женат. Хозяин бродячих комедиантов редко женится. Стало традицией, что он должен оставаться доступным, чтобы успокаивать неугомонных, улаживать ссоры, утешить вдову, поучать молодых и умиротворять всех, кого это непосредственно касается, по методике, не очень удобной для женатого человека.
Он проявлял чудеса терпения к детям, во всяком случае, к малышам; пока они не достигнут семи-восьми лет, он редко старался избавиться от них. Их было семеро, когда прибыли мы с Сэмом, лучшие показатели, чем в большинстве таких трупп — семеро детей, двенадцать женщин, пятнадцать мужчин, поэтому мы с Сэмом увеличили общее количество людей в группе до тридцати шести. Еще трое детей родилось за время моего четырехлетнего пребывания в труппе Рамли. Самым старшим ребенком был Джек, сын Нелл Графтон, ему было десять, когда я впервые увидел его; его отец, Рекс Графтон, ослеп от катаракты, приблизительно в то время, когда родился Джек, и учился изготовлять упряжь, плести корзины и другому ремеслу. Джек был красивым непослушным ребенком, рожденным для того, чтобы причинять беспокойство. Нелл, крупная, прелестная женщина, заботилась обо всех в труппе и присматривала за своим гордым резким раздражительным мужем, что, в некотором отношении, защищало его чувствительные нервы и отвлекало от сетований на судьбу, но со своим буйным сыном она не могла справиться. Раз или два я жестоко пытался выбить дурь из его башки, но это совсем не помогло.
Рождение детей у бродячих комедиантов представляет постоянную проблему для святой мэрканской церкви. Как ее руководство могло быть уверено, что о всех беременностях сообщают, никакая женщина не остается без присмотра после пятого месяца, а во время рождения присутствует священник — и это в труппе, которая всегда в пути, въезжает в дикую местность и выезжает оттуда, пересекает государственные границы без досмотра, даже освобождена от налогов и другой ответственности, которые имеют место при оседлой жизни и национальном гражданстве? Вы правы — не могло. Бродячий комедиант называется — законно и с согласия церкви, потому что церковь ничего не может поделать с этим — гражданином мира.
