Гай Орловский - Все женщины – химеры
– Что? – спросил я.
Она покачала головой.
– Никогда не видела таких мышц. Ты великий воин?
Я хмыкнул загадочно, не буду же признаваться, что эти мышцы накачиваются простенькими, хоть и тягостными, упражнениями, а вовсе не в жарких боях и схватках.
– Мы все не такие, – сообщил я скромно, – какими кажемся. Вон Моисей был настолько косноязычным, что Господь велел его брату Аарону постоянно находиться рядом, слушать и толковать его слова народу. Но в памяти народной Моисей остался как некий мускулистый красавец с хорошо поставленным голосом, что постоянно выступал перед толпами народа и очаровывал их мудрыми речами. Так и меня запомнят совсем не таким, какой я… а умным и красивым.
Она утешила:
– Ты уже красивый и сильный. А умным быть мужчине не нужно. Мужчины должны воевать, а вот женщины, что сидят дома, должны быть умными.
Не давая мне наклониться к разбросанной одежде, она подошла вплотную, бесцеремонно пощупала мои бицепсы, потыкала пальцем в выпуклые пластины грудных мышц.
– Ого, как каменные…
– Правда? – спросил я.
– А ты не знал? – спросила она саркастически.
– Как-то не задумывался, – ответил я с прежней скромностью. – Знаешь ли, я разгадыватель тайн природы, а не боец. Я люблю наблюдать за жизнью жучков-паучков, они такие великолепные!.. А какие красивые! Ты жучков любишь?
Она брезгливо поморщилась.
– Терпеть не могу.
– А паучков?
– Гадость какая…
– Нет в тебе романтики, – сказал я обвиняюще. – Даже бабочками не любуешься?
– Бабочки красивые, – возразила она.
– А паучки их едят, – сообщил я, хотя вообще-то не уверен, что едят паучки. – А ты, как хыщник, должна больше любить паучков!
Пока я смахивал воду с тела ладонями, вытереться нечем, она продолжала рассматривать меня с той же бесцеремонностью, как коня на ярмарке.
– У тебя сложение умелого бойца, – сказала она обвиняюще. – Не понимаю, зачем тебе прикидываться другим. От кого-то скрываешься?
Я тяжело вздохнул:
– Что значит женщина! Сразу в точку. Ты ведь все еще женщина?.. У вас чутье… Как я вам завидую!
– От кого скрываешься? – спросила она.
Я спросил тихо:
– А никому не сболтнешь? А то все-таки женщина…
– Не сболтну, – пообещала она. – Я не настолько женщина.
– Хорошо, – сказал я с великой благодарностью и в жестах. – Я так и подумал, но лучше все-таки спросить, верно? А то вдруг ты все-таки женщина.
Она поморщилась.
– Так от кого бежишь?
Я ответил еще тише:
– Как ты уже догадалась, но пока сама еще не поняла, я бегу от самого ужасного противника!.. От самого себя. Вообще-то многие бегут от себя, и, я слышал, некоторым удается. Редкостным счастливчикам удается убежать, не сходя с места, но большинству… а я как раз унылое большинство, все же надо сменить место кормежки.
Она посмотрела на меня исподлобья.
– Ничего не поняла. В тебе что, два человека?
– Надеюсь, – ответил я шепотом. – Хотя иногда мне кажется, их больше. Днем держу власть в руках, но когда сплю… Ты точно помнишь, я к тебе ночью не приходил? А то у других меня могут быть другие вкусы. Странные…
Она фыркнула:
– Ты еще жив, не так ли?.. Значит, не приходил.
Не обращая на нее внимания, я привел к ручью коня, искупал, обтер его той тряпкой, в которую заворачивали провизию, а когда начал седлать, Гекара подошла к нам, обошла вокруг, оглядывая оценивающе обоих.
Я видел краем глаза, как выпрямляется красиво и зовуще, как выпячивает вторичные признаки, потому я смотрел только на коня, а еще иногда поглаживал и говорил ему ласково, какой он у меня хороший, умный, тактичный, сдержанный.
– А где ты был раньше? – спросила она, не утерпев.
– Когда, – поинтересовался я. – До рождения?
Она поморщилась.
– До того, как пришел в наше королевство!
– Да уже и не помню, – ответил я невинно. – Не по-мужски запоминать такие мелочи. Главное для человека то, что меняет его самого. А какие земли он видел, каких людей… это все не важно.
– Почему?
– Я ученик чародея, – пояснил я. – Или ученик лекаря, как записано в моем послужном списке. Мало ли кем я был… и где странствовал. Сейчас я скромный познаватель тайн природы. Отступи, ты почти наступила на мое седло.
Она отодвинулась, я взял седло и взгромоздил его на конскую спину.
Она усмехнулась:
– Такой скромный познаватель, что вокруг тебя одни трупы?
Я покачал головой.
– Ты же не труп? Я никого вообще не трогаю. Пока меня не тронут. Я всегда стараюсь все решить миром. А ты?
Она нахмурилась:
– Ты на что намекаешь?
Я перебросил ремни, начал затягивать для последнего перехода к столице. Гекара ждала, я ответил нехотя.
– Я?.. Я самый ненамекательный на свете. Всегда только правду, потому что правда – это наше все, а неправда все не наше. Ты как хочешь, а мы поехали дальше. Нам не терпится снова в башню и заняться умственными исследованиями глубоких тайн природы.
Она выпрямилась еще больше, просто вытянулась в длину, смерила меня холодным взглядом.
– Что значит, поедете? Мы прибыли встретить вас. Так что отныне ты и твой друг в моем распоряжении.
Я ответил мирно:
– Я не в твоем подчинении.
– Отныне, – отрезала она, – в моем!
– А ты хто? – поинтересовался я. – Общей охраной дворца занимается Картер, главный корпус охраняет Форнсайн, городской стражей ведает глерд Иршир, в главнокомандующих у нас теперь глерд Брандштеттер, если не запамятовал. Извини, что я не слышал твоего имени…
Она поморщилась.
– Они сидят на месте.
– И что?
– А я вожу, – отрезала она, – мобильные отряды. С позволения и одобрения королевы. И могу забирать для него любых, кого сочту нужным!
Я ощутил, как между нами быстро возрастает напряжение и злость.
– Я действую тоже по распоряжению королевы, – напомнил я. – Вернемся, выясним твои и мои полномочия. А сейчас отправлюсь в Санпринг, и мне по барабану, где будешь ты.
Ее глаза заблистали, а ладонь опустилась на рукоять ее меча.
– Я могу тебя заставить.
– Как только обнажишь меч, – сообщил я ровным голосом, – умрешь.
Она сомкнула пальцы и медленно потянула клинок из ножен. Наши взгляды скрестились, злость во мне разрастается быстро и яростно. Я вдруг ощутил, что в самом деле выхвачу пистолет и всажу этой наглой дуре пару пуль в лоб, и пусть что будет, потом просто доведу Рундельштотта до городских врат, а сам прошмыгну в башню и навсегда покину это королевство.
Она все еще тащила меч, движения становились все замедленнее, наконец, когда в ножнах осталось меньше трети, остановилась, некоторое время всматривалась в мое лицо, потом так же неспешно, но уже заметно быстрее, задвинула меч обратно.
– А ты в самом деле готовился убить, – проговорила она с удивлением, но без испуга. – Решил, что убьешь… убьешь и моих людей… привезешь Рундельштотта в город, а сам покинешь эти земли навсегда…
– Умеешь чувствовать, – признал я. – Как животное. Хотя ты и есть животное.
Она все еще всматривалась в мое лицо с великим изумлением.
– Впервые встречаю мужчину, – произнесла она странным голосом, – что готов меня убить… Действительно готов.
Я сказал с ровной злостью:
– Думаю, я не единственный.
– Единственный, – возразила она, – кто готов вот так, глаза в глаза. Не просто хотел бы убить, а… готов. Хорошо, выполняй свое задание, я – свое. Мои люди будут охранять вас до тех пор, пока не пройдете ворота Санпринга.
– Устраивает, – согласился я. – Видишь, я в самом деле просто обожаю все решать миром.
– Вижу, – ответила она. – Но мы с тобой еще не закончили. В Санпринге встретимся.
– Ты не поедешь с отрядом?
– Встретимся иначе, – пояснила она.
Я пробормотал:
– Звучит угрожающе. Но… да, встретимся.
– Звучит угрожающе, – заметила она.
– Не я сказал первым, – напомнил я.
Она так неожиданно улыбнулась, что я чуточку опешил, это как если бы в разгар сильнейшей грозы с ливнем и градом тучи разомкнулись и выглянуло солнце.
– Мне кажется, – сказала она чуть тише, – мы сейчас все же поссоримся. Давай оба отступим на шажок.
Я кивнул:
– Да, конечно… Извини, что не я это сказал первым.
Она вскинула брови.
– Почему «извини»?
– Первым такое должен сказать тот, – пояснил я, – кто сильнее.
В ее лицо бросилась кровь, глаза заблистали гневом, а грудь красиво поднялась… но мгновение спустя засмеялась уже без притворства.
– Да, мы стоим друг друга. Но я сильнее, потому это я отступлю и уйду!
Я не успел открыть рот, как она тут же стремительно повернулась ко мне спиной и ушла быстро и красиво, прямоспинная, с гордо развернутыми плечами.
Челюсти мои крепко стиснуты, только потому ничего не сказал вслед, а это было бы низко и гадко, хотя в моем мире и нет ничего низкого и гадкого, любая мораль условна, но здесь она реальна, и это хорошо, что я удержался, хотя всего колотит от злости.
