Александр Прозоров - Воля небес
– Значит, просто не судьба, – пожала плечами Катя. – Уже легче. Пока.
Матрас был комковатым, шуршащим, холодным, но зато пах шалфеем и полынью. Утонув в этих ароматах, молодой человек всю ночь бегал за единорогом через фруктовые сады, пока наконец не словил вместо него серого кролика – которого, разочаровавшись, отпустил…
– Жень…
– Что? – поднял голову молодой человек.
– Пойдем… – Девушка взяла его за руку, потянула через сумерки за ворота, вывела на берег, под огромную плакучую иву, кинула на песок какую-то подстилку. – Садись.
– Ну сел, и что?
– Смотри во-он туда, – вытянула она руку. – Сейчас… Сейчас…
Край неба за озером начал стремительно наливаться сперва бордовым, потом красным, потом желтым цветом.
– Это называется «рассвет», – шепнула ему на ухо девушка. – Ты знаешь – он твой. Только твой. Я тебе его дарю.
Он услышал, как под ее удаляющимися шагами зашуршала влажная от росы трава. А над водой потянулась слабая пелена тумана, разбегаясь с открытого места к теням, и от дальнего края озера к молодому человеку легла широкая сверкающая полоса, словно ведущая к самому солнцу. Поддавшись порыву, Женя разделся и пошел по этой дороге…
Увы, она не устояла, он оказался по колено в воде. Сделал несколько шагов и решительно нырнул прямо в солнце. А когда вынырнул – вокруг уже наступило обычное летнее утро.
Собираться пришлось быстро – поезд приходил в десять с небольшим. Спрятав медную шкатулку в заплечный мешок и накрыв ее сверху полотенцем, они с Катей забрались в деревянную длинную лодку, и та, взревев мотором, устремилась на восход. Через полтора часа старик высадил их прямо под платформой, расцеловав на прощание внучку. Билеты купила тоже девушка – кассирша оказалась ее знакомой. И вскоре оба уже поднялись в вагон остановившегося всего на две минуты поезда.
В их купе уже поселилась семейная пара: упитанные веселые люди, сразу предложившие курицу и «в дурачка». Молодые люди отказались и от того, и от другого. Но почти сразу Катя обмолвилась о своей любви к рыбалке – и разговор завязался, растянувшись на весь день.
Невыспавшийся Женя забрался на верхнюю полку первым где-то около десяти вечера. Позевал, закемарил в полудреме. Сквозь сон молодой человек слышал, как укладываются все остальные. А спустя некоторое время различил какое-то странное сипение. В воздухе отчетливо запахло карамелью.
Все это показалось Леонтьеву странным. Он приоткрыл глаза, наклонился вниз – и увидел торчащую в вентиляционной решетке двери трубочку, из которой быстро вырывался слабый белый дымок.
«Кажется, нас травят…» – с каким-то безразличием подумал он и отключился.
* * *Скончавшийся в одна тысяча пятьсот восемьдесят четвертом от Рождества Христова году царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич оставил после себя державу сильной, как никогда. Все враги ее были повержены, армия непобедима, казна полна до краев. Кроме того, в мирной и богатой стране обнаружилось великое множество молодых, хорошо образованных людей, и потому стали твориться дела дивные и великие, доселе неведомые…
В Москве сделана была машина чудесная, что сама собой воду в башню Водовзводную поднимала, и оттуда оная по трубам во всякие концы Кремля растекалась. На реке Неглинной, против Тверской улицы, мост был построен каменный. И не просто мост, а с плотиною, и в плотине – колесо мельничное. Посему и ходить люди здесь могли, и механизмы неведомые вода крутила. Столь практичен мост такой оказался, что после сего и в Новгороде на Волхове подобный был поставлен, и в других местах многих. Развитие мастерства лекарского побудило государя Федора Иоанновича приказ Аптекарский учредить, каковой зельями лечебными и самими целителями заведовал. Мастерство же литейное того достигло, что мастера в Кремле столь великий колокол отлили, каковой сами же на колокольню поднять не смогли, и потому внизу, возле Ивана Великого, на специально сооруженных козлах деревянных повесили. А ведь для пущей славы государевой перед тем сама колокольня была еще на пять саженей в высоту надстроена!
Полная казна и обилие мастеров умелых привели и к строительству обширному во всех уголках царства. Закладывались в разных пределах новые города и крепости: Воронеж, Ливны, Самара, Царицын, Саратов, Белгород, Елецк, Царёв-Борисов, Томск и другие многие. В Диком Поле, свободном от набегов басурманских, новая засечная черта рубилась, на пятьсот верст южнее прежней – через Сумы, Белгород, Воронеж и до Тамбова[46]. Не забыты были и старые города – новыми, могучими каменными стенами окружили строители Смоленск и Москву.
Но пуще всего искусством своим изумляли всех молодые мастера Пушкарского приказа. Отливаемые ими пушки поражали красотой, мощью, размерами. Пищали «Лев», «Змей летящий», «Скоропея», «Сокол» превосходили дальнобойностью все, до того известные орудия, «Аспид» имел для стрельбы сразу сто стволов, а «Три аспида» – утроенную длину ствола и дальнобойность, «Царь» изумлял невероятными размерами. Оружейники делали пушки заднезарядные и винтовальные[47], бронзовые, железные и чугунные, изумляя всех мастерством и многознанием, пугая невероятным могуществом. Начиная с восхождения на трон царя Федора, все стволы они начали отливать только с цапфами – для удобства крепления оных на подвижные станки.
К девяностому году государю стало понятно, что свеи не намерены выполнять условия Плюсского перемирия, затягивая мирные переговоры и не возвращая оккупированные земли. Показательный поход к Нарве и расстрел крепости новейшей мощной артиллерией сразу вразумили соседа – и земли свеи стали освобождать, хотя с мирным договором все же и тянули еще долгих пять лет.
Держава становилась все сильнее, а Басарга – все старше. Тявзинский мир был подписан, когда ему перевалило уже далеко за шестьдесят. Впрочем, подьячий оставался крепок. А вот Мирослава все чаще жаловалась на слабость, худела на глазах и порою даже не в силах была отправиться ко двору.
– Вот преставлюсь, кто о детях наших заботиться станет? – спрашивала она Басаргу, когда не могла подняться из постели. – Не будет более ни казны в Пушкарском приказе, ни разрядов для воспитанников твоих.
– Не беспокойся. Ныне они сами ужо в приказах многих, о товарищах младших позаботятся.
– Как же они позаботятся? Это ведь дети…
Видно, эта мысль накрепко засела в разуме княжны, поскольку в один прекрасный день она, взяв Басаргу за руки, спросила:
– Ты как землей своей распорядиться по духовной желаешь? Ее ведь у тебя немало накопилось. Женат ты не был, детей законных нет. Родичам дальним выморачивать оставишь?
– Не думал о сем, – пожал плечами подьячий.
– Знаю я, как поступить надобно… Воспитанников всех своих ты малыми наделами наградить можешь, к земле прикрепить. А потом государю в дар личный имение преподнести. С подарком сим воспитанники наши у самого царя детьми боярскими станут! Сиречь от рождения дворней при государе. Без родовитости в свите окажутся. Может, и не думными боярами. Однако же и не безродьем захудалым.
– Сами-то на что жить станем?
– А много ли нам ныне надобно? Достанет и иных доходов.
Затея княжны Шуйской показалась Басарге разумной, но появились известия о болезни Федора, и потому план сей любовники решили отложить.
В девяносто восьмом году на трон вступил царский шурин Борис Годунов. Прождав после сего некоторое время и убедившись в надежности его правления, княжна и подьячий составили дарственную, и в один из дней Басарга, тяжело ступая по дубовому паркету посольской палаты, самолично, с поклоном и почтением вручил ее властелину всея Руси.
Посмотрев свиток, Годунов нахмурился:
– Велик твой подарок, боярин. Почти все свое имущество мне бескорыстно отдаешь. Знаешь ты, с самого детства я при дворе, в хитростях дворцовых вырос. Меня пугают великие бескорыстные подарки. Просто так их не делает никто. Посему скажи прямо, боярин Леонтьев, чего взамен получить желаешь? Дабы в думах своих я напраслины какой на тебя не возвел.
– Приют сиротский у меня в поместье имеется. Воспитанники в нем боярами достойными растут, по роду же службы достойной получить не могут. Посему прошу тебя, государь, чтобы дети сии по возмужании в книгу разрядную вписывались и место по службе получали.
– Да, наслышан… – Борис свернул грамоту. – Ирина, сестра моя, даже вклад сему дому призрения по молодости делала. А может статься, и не один… Кто же воспитанием там заниматься без тебя станет? Может, в попечение обители какой их передать?
– Воспитанники мои многие уже мужи взрослые и мудрые, государь. Им виднее, какими бояре новые расти должны. Они при службе. Пусть и приют тоже при службе останется.
– Где это видано, боярин, чтобы при службах детей растили?
