Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – монарх
– Еще одна проверка, – сказал он, – ваших умений.
– Как-то доберусь, – ответил я, – хотя еще не знаю как. Конечно, это случится уже после Маркуса. Если выживем.
Он спросил осторожно:
– А что за игру ведете с этой женщиной? Очень опасная штучка.
– Я тоже, – сообщил я. – Еще не заметили?
Он взглянул на меня с недоверием.
– Даже с женщинами?
– Я ж демократ, – объяснил я, – и гуманист. Потому исповедую равноправие. Нужно будет внести на рассмотрение Совета законопроект, уравнивающий женщин в правах с мужчинами, чтобы их тоже можно было четвертовать, вспарывать им животы и отрезать гениталии… А то как-то оскорбительно, их за людей не считают!
Он хмыкнул, сюзерен всегда шутит так необычно, что не сразу и понимаешь, что еще загнет. Как вот насчет равноправия женщин с мужчинами, ха-ха, это же надо такую восхитительную дикость!
Далекий зов я услышал на другую ночь в глубоком сне, мгновенно встрепенулся, начал прислушиваться, но все еще оставался там, когда из тьмы крупно проступило худое лицо аббата Бенедария.
Он вперил в меня нещадный взор, голос прогремел звучно и раскатисто, как у небесного ангела:
– Ты призван…
– Отец Бенедарий, – пробормотал я, – куда?.. Кем?
– Нами, – ответил он сурово. – Встань, соберись, думай о Храме… Перебери всех старших, не забудь отцов Мальбраха, Леклерка и Кроссбрина, без них не получится… И вообще, чем больше увидишь лиц, тем легче…
Я проснулся, сердце колотится, в ушах все еще звучит страшный голос. Во сне всегда все приобретает вселенские масштабы.
Бобик поднял голову, посмотрел почему-то багровыми глазами и снова уронил, но глаза не закрыл, продолжая наблюдать за мной внимательно.
– Что? – спросил я нервно. – Это был не сон?.. Ладно, никто не видит…
Мы всегда страшимся попасть в смешное положение, потому я слез, встал у ложа и прислушался, нет ли кого за дверью, что станет свидетелем, как стою, будто дурак какой, чего-то ожидаю.
Представить помещения в Храме нетрудно, затем я вызвал в памяти лица приора, камерария, госпиталия, бейлифов, помощников приора, не забыл и отца Леклерка, который вроде бы без должности, но силу в нем чувствую.
Жар начал охватывать меня раньше, чем я добрался до монахов, соленый пот начал пощипывать глаза, и вдруг ощутился приятный холод, и сразу же ушей коснулись голоса.
Я протер глаза, вокруг меня в два ряда священники, за ними видны монахи, прозвучал ликующий голос брата Гвальберта:
– Я ж говорил!.. Он паладин, в нем сила!
Я тряхнул головой, ошалело огляделся. Ко мне подошел отец Хайгелорх, взял под локоть, я удивился железной хватке престарелого старца.
– Пойдем, – сказал он. – Времени в обрез!
Я послушался, перед нами расступились, но тут же ряды священников и монахов сомкнулись, как морские волны за кораблями.
У кабинета аббата уже ждут, судя по их встревоженным лицам, двое монахов. Распахнули перед нами двери и придержали, склонив головы и не смея поднять глаза.
Я вошел первым, за мной почему-то никто не последовал, а когда закрылась дверь, я оказался перед столом аббата Бенедария. Сам он в бессилии отдыхает в кресле, но при моем появлении с трудом поднял голову и вперил в меня нещадный взор.
– Брат паладин, – произнес он слабым голосом, в котором я, однако, ощутил страшную силу, – пришел твой час…
– Господи, – пробормотал я, – так рано?
– Туда в самом деле еще рано, – произнес он неумолимо, – хотя кто знает, что решит Господь…
Я сказал с облегчением:
– А зачем я призван? Конечно, я как бы польщен…
– Это высокая честь, – проговорил он слабым голосом, – ты прав, брат паладин. Это очень высокая честь.
Я пробормотал:
– Но так срочно… Это пугает.
– Срочно, – ответил он, – потому что срочно. У нас возникли серьезные сложности. Думаю, мы бы справились, но для этого нужно собрать все наши силы, а это значит остановить очень важные исследования…
– Понятно, – сказал я, – я один, меня не жалко. Что от меня требуется?
Он взглянул мне прямо в глаза и произнес почти гипнотизирующе:
– Наденешь черную корону…
Меня передернуло.
– Ни за что!
Он сказал твердо:
– Ты ее уже надевал, и ничего, выдержал.
– Тогда вы все выдерживали, – напомнил я.
Он кивнул.
– Да, совместными усилиями смирили. Теперь ее мощь в тебе. Но, надев корону, ты воспользуешься своей мощью Повелителя Темного Мира! Нам стало известно, что там внизу, еще ниже мест, где ты побывал, собирается армия… По крайней мере такое ощущение. Слишком там много… ты не поймешь… но там много такого, что если вырвется на поверхность…
Я спросил дрогнувшим голосом:
– И что я должен?
– Это темный мир, – напомнил он. – Там Повелителю повинуются слепо. Велишь броситься со скалы в кипящую лаву – бросятся. Велишь всем убить себя на месте – убьются. В любом случае только ты можешь сладить с этой угрозой. Спеши, мой сын! Я чувствую приближение этой угрозы…
В кабинет вошли отцы Хайгелорх, Велезариус, Кроссбринер, Ансельм, Ромуальд, еще несколько незнакомых в монашеских рясах, но с такими лицами, словно все начальники генерального штаба в отставке.
– Он согласен, – сказал аббат. – Приступайте немедленно! Брат паладин… тебе не помешает твое… очень неприятное нам всем оружие…
– Да, – ответил я трясущимся голосом. – Да, святой отец…
Я вскинул руки, сосредоточился. Через мгновение ощутил холодок по всему телу, а на плечи мне пугающе мягко и облегающе лег плащ Каина.
Они смотрели с застывшими лицами. Я напрягся, раздвинул руки над головой, сосредоточился. На этот раз холод вошел острой сосулькой, я сцепил зубы, в правую ладонь легла рифленая рукоять, а пальцы левой обхватили холодное лезвие длинного узкого меча. Даже не глядя на него, я узнал меч Вельзевула.
Аббат медленно кивнул.
– Ты все-таки… сделал… это.
– Я упражнялся долго, – сообщил я. – Хотя, конечно, трясет.
– Тебе это пригодится, – произнес он.
Спуститься в тайные храмы падших ангелов, мелькнула мысль, в самом деле круто и показательно. А то что-то я давно не блистал личными подвигами, обычно либо наблюдаю с вершины холма за масштабными сражениями, либо ношусь из королевства в королевство, как простой гонец, что говорит прежде всего о моей неспособности наладить почтовую и прочую курьерскую службу.
– Сигизмунд со мной?
– Мы его услали, – ответил отец Муассак мрачно. – Чтоб не просился с тобой. Ему нельзя…
– Что случилось?
– Он паладин, – объяснил за отца Муассака камерарий Ансельм и отвел взгляд в сторону, поелозил им по полу, но так и не поднял, – понимаешь, брат во Христе, он чистый паладин…
Я сказал саркастически:
– Ах, вот в чем дело!
– Душе его, – ответил камерарий уже строже, – обеспечено место в раю. А твою на Страшном суде будут рассматривать очень долго…
Отец Муассак хмыкнул.
– И споров будет много. Ладно, отец Бенедарий, я готов.
– Я тоже, – сказал отец Велезариус нетерпеливо.
– И мы, – повторили за ними остальные отцы почти в один голос.
Я ощутил приближение чего-то мощного, это как при близкой грозе волосы начинают потрескивать, но не успел ничего сказать, мир вспыхнул красным огнем. Сильнейший жар опалил кожу, через мгновение перед нами выросла Защитная Стена, горячий воздух с такой силой надавил на барабанные перепонки, что я ощутил себя глубоко на дне моря.
Мне показалось, стена из лиловой стала теперь розовой, хотя сохраняется и часть прежнего цвета. Отец Хайгелорх перехватил мой взгляд и сказал с сочувствием:
– Заметил?.. Реагирует на давление с той стороны. Демоны поднимаются из глубин.
Отец Кроссбрин сказал нервно:
– Если брат паладин еще не дрогнул, мы готовы исполнить указание отца настоятеля.
– Дрогнул, – признался я. – Еще как дрогнул. Вообще-то я часто это, дрогиваю, но куда деваться? Мы постоянно приперты к стене. А кто не приперт, тот и не живет… Давайте, пока я не расплакался.
Хайгелорх знаком велел мне задержать дыхание, я напрягся, чувствуя, как их объединенные усилия продавливают меня сквозь Защитную Стену, словно гвоздь через ком глины. Я лишь стискивал челюсти и старался не потерять сознание в диком буйстве красок, что сменяется то абсолютной чернотой, то ослепительным светом.
На той стороне полез в сумку, пальцы обожгло прикосновением к холодному металлу. Даже в этой жаре и духоте, где и камни раскалены, черная корона остается сама по себе, сохраняя свой мир и свою мощь.
Стиснув челюсти, все же страшно, хорошо – никто не видит, я вытащил ее с таким усилием, словно держу скалу, и, взяв в обе руки, начал поднимать над головой.
Мелькнула трусливенькая мысль, что в прошлый раз, когда опустил вот так на свое высокое и мудрое чело, это случилось в храме в присутствии полусотни священников и монахов высшего ранга, даже не знаю их всех, а здесь один, совсем один, даже Сигизмунда нет, перед которым бы хорохорился и выказывал доблесть.
