Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей

— Пятнадцатых — две эскадрильи, «ишаков» — тоже две, больше сорока машин… А сверху, как вишенка на торте — мы с тобой, Васяня, болтаемся, — хмыкнул Лёха в кислородную маску. Васюк висел справа и чуть выше, как привязанный. — Эх, была бы рация, разлетелись бы пошире, а так — машем руками и крыльями, как гуси на перелёте!

— Интересно, как там мои контрабандисты в Картахене… Может, наконец-то спёрли где нормальные рации, — с ностальгией внезапно подумал Лёха…

Сделав круг над аэродромом и дождавшись, пока эта старательно собранная стая выстроится в размазанное подобие строя и покажется слева внизу — чуть не касаясь горизонта, — Лёха кивнул сам себе и плавно развернул машину туда, где впереди темнела дремлющая Сарагоса.

Снизу — словно по команде — вся эта воздушная орда пришла в движение. Рой самолетов шустро устремился на юго-запад, где в утреннем мраке прятался аэродром ненавистных им франкистов.

Середина октября 1937 года. Небо в районе аэродрома Гарапинильос, окрестности Сарагосы.

Хардер глянул вниз, на дальний край разгорающегося горизонта. Солнце поднималось быстро, окрашивая верхушки редких облаков в мутный янтарь. Где-то там, за белой клубившейся дымкой, лежал их аэродром — Гарапинильос. Его аэродром и его зона ответственности. И, судя по всему, на него прямо сейчас обрушивался ад.

Он бросил взгляд на часы — шесть утра. Надо сказать, то, что они оказались в воздухе, было сродни чудо. И виновата в этом была во многом бессонница и упрямство Хардера. Он в принципе плохо спал с самого начала командировки в эту нищую страну. Летом его мучала жара, и хотя сейчас ночами стало прохладнее, он по привычке вставал рано. Вчера он назначил вылет на 5:30 с идеей попрактиковать ночные полеты.

Ох как криво на него посмотрели пунктуальные немецкие механики, вылезая из своего ремонтного трейлера, а уж про испанцев, выступавших в качестве подсобной силы — таскающих ящики с боеприпасами — и говорить не приходилось.

В итоге взлетев они направились парой на северо-восток, оставляя под крылом спящую Сарагосу.

На высоте пяти километров над спящим Арагоном Харо Хардер видел, как над ровной линией восточного горизонта, где далеко лежат Лерида и Барселона, медленно вырастала серо-синяя полоска рассвета. Под ним раскинулась чёрная, ещё неподвижная равнина — пустая, немая, как море ночью. Изредка внизу мигали крошечные огоньки: костры, фары или, может быть, отсветы выстрелов. В небе же не было ни души.

Через двадцать минут полета они плавно легли на крыло и развернулись, направившись на юго-запад, в сторону Бельчите, оставляя справа Сарагосу и свой аэродром. Светлая полоса на быстро горизонте ширилась, приобретая новые краски, рассвет быстро отвоевывал у ночи свои права.

Через несколько минут Хардер скользнул взглядом вниз, на правый борт, туда, где тёмным прямоугольником выделялся его аэродром Гарапиньос, ещё дремлющий в утренней тьме. Над ним клубилась лёгкая дымка, в которой серыми тенями угадывались силуэты ангаров и стоянок. И вдруг — как будто кто-то рванул покрывало с ночи — на краю поляны вспыхнула искра, за ней другая. Вспышки стали частыми, неровными, словно великан внизу начал чиркать спичками. Затем что то ярко вспыхнуло и взметнулось пламя. Стрелы трассеров полоснули сквозь сумрак, кто-то ответил снизу, но запоздало и вяло. Один из ангаров словно вздохнул — и изнутри его вырвался столб огня.

Хардер замер, вглядываясь в сумрак. Над полосой пронеслась стайка чёрных теней, одна за другой, выныривая из темноты. Всё это он увидел за считаные секунды, но картина врезалась в память — как внезапный, яростный аккорд войны на фоне начинающего заметно бледнеть восточного неба.

Видя разгорающиеся пожары Хардер вдруг искренне порадовался, что из всей его эскадрильи с Севера успели перебросить только одно звено в четыре самолета, пообещав остальные пару звеньев отправить после взятия Хихона.

— Берта-два, Внимание! Там, внизу, целая стая русских «рата» и «чатос» лезут на аэродром. — Хардер положил свой самолет в правое на крыло, плавно разворачиваясь в сторону аэродрома.

— Адлер-первый. Вижу сверху ещё пару на десять часов. Слишком высоко для обычных русских. — Даже сквозь хрипы в рации, в голосе ведомого было слышно беспокойство.

Глава 22

Ну и чего ты разлегся!

Середина октября 1937 года. Небо в районе аэродрома Гарапинильос, окрестности Сарагосы.

С высоты четырёх с половиной километров Хардер видел, как пылает его аэродром. Огненные столбы били в небо, над ангарами клубился густой чёрный дым, а вдали, на фоне розовеющего горизонта, словно стая чёрных ворон, тянулись силуэты атакующих, снова разворачивая свою адскую карусель.

Он скорректировал направление и готовился свалиться в пике, выбирая замыкающие машины, когда слева, на встречном курсе, несколько ниже его, в небе буквально вынырнули два тёмных силуэта. Мгновением позже Хардер инстинктивно чуть повёл ручку влево. Эти двое шли выше остальных, чуть в стороне, мешая ему нанести молниеносный удар сверху и тут же уйти на спасительную высоту.

— Адлер-первый. Вижу сверху ещё пару на десять часов. Слишком высоко для обычных русских, — даже сквозь хрипы в рации в голосе ведомого было слышно беспокойство.

— Берта-два, пару вижу — работаем по этим, — сухо бросил Хардер в микрофон, нажимая тангенту на ручке управления. Он выровнял свой истребитель и толкнул сектор газа вперёд. Мотор Jumo зарычал в ответ, и его «мессершмитт» начал разгоняться.

И как раз в этот момент эта пара русских заметила его. Они почти синхронно скорректировали направление и резво пошли на сближение. Странно, — неприятно удивился Хардер, — обычно «рата» старались затянуть их на виражи или вообще становились в защитный круг. Эти же пёрли навстречу, ничего не боясь.

Середина октября 1937 года. Небо в районе аэродрома Гарапинильос, окрестности Сарагосы.

Лёха с Васюком увидели их одновременно: две узкие стрелы с тонкими крыльями, тянущие белёсый выхлоп на фоне предрассветной дымки. Длинные острые носы, обрубленные законцовки крыльев, светло-серый камуфляж — «мессеры»!

Пара врагов шла почти навстречу, немного выше, едва различимая в прозрачной голубизне, налитой первым холодным светом, сближаясь с сумасшедшей скоростью. Сердце неприятно ухнуло вниз, но руки уже сами знали, что делать.

Обогатить смесь. Лёха машинально толкнул рукоятку, мельком проверяя, температура и давление масла — в норме. К чёрту, сейчас не до тонкостей. Створки капота открыть на три четверти, не перегреется.

Он слегка потянул ручку управления на себя, и самолёт, почувствовав это движение, дрогнул, плавно лёг на крыло, разворачиваясь навстречу «мессерам» и чуть приподнял нос.

— Началось в колхозе утро! — протянул Лёха сквозь зубы, ловко выводя своего «ишака» в атаку, уже мысленно добавив: — Вот и началось… с лобовой атаки, пида***ся проклятые. — нелогично закончил размышления наш попаданец.

* * *

А вообще, во всём виноват замполит. Да-да, исключительно он. Лёха это давно заметил — стоит ему взяться за гармошку, ой, простите, прилипло, за французский аккордеон «Майгей Фререз» от пролетариев Парижа, равно как и за любой другой аккордеон — и как только где-то на горизонте, даже случайно, даже краешком фуражки, мелькнёт замполит… всё. Сливай воду! Песни вдруг обретают мистическую силу предсказаний, становятся пророческими, и, как назло, в самую болезненную точку.

Вот и вчерашний вечер. Ну сидели же нормально! Отлично даже! С «сухопутными истребителями», как их поддевали уже двое «мокрых» летчика. Васюк надо сказать безоговорочно перешёл на сторону «мореманов» в общении с «сапогами».

Кто-то из испанцев — пилот с «чато» — притащил аккордеон. Громоздкий, красный, пахнущий нагретыми мехами и сверкающий деревянной полировкой. И Лёха, как порядочный ценитель музыкального искусства, не устоял…