Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая (СИ) - Хренов Алексей

Лёха залез на крыло, осматривая пробоины. Цепочка аккуратных дырочек расползлась по левой консоли крыла. Семь отверстий — винтовочный калибр. Он провёл пальцем вдоль металла, не глядя на начальника.

— Вот смотрите, — продолжил он, указывая на одну из пробоин. — Правее метр — и прощай, мотор. Тогда бы вопрос, кто сегодня пил бы шампанское, был бы очень интересным.

— Вот вы сегодня прочувствовали каково обороняться с «Браунингом»? — усмехнулся он, поднимая глаза на смущённого Смушкевича. А если бы на семи километрах высоты, да в открытой кабине при минус сорока отстреливаться куда-то из пукалки имени Дегтярёва…? Много бы мы навоевали? Это нам, думаю, ещё неопытные немецкие пилоты попались. Даже к нам, после всех наших доработок, подходи со слепых зон — вон хоть из-под хвоста — и расстреливай спокойно, как на выбор!

Смушкевич заулыбался, махнув рукой:

— Буду требовать, чтобы такие турели поставили на все наши самолёты!

Лёха фыркнул и посмотрел на товарища командира с лёгкой иронией:

— Это надо стандарт вводить, чтобы конструктора в погоне за выигрышем скорости не пытались всякое дерьмо протолкнуть… А вот на стандартном серийном бомбере… — Лёха махнул рукой на стоящий рядом самолёт — А истребители тоже будут бодро развиваться. Вот и мессер пока всего пару пулемётов винтовочного калибра несёт. Но представь, когда немцы сюда мотор помощнее воткнут, авиапушку прикрутят и ещё и парочку крупнокалиберных пулемётов воткнут… А мы будем крыльями покачивать, привлекая внимание…

Эта мысль повисла в воздухе, как диагноз. Лёха тихо слез с крыла и оживил обстановку напоследок:

— Вам, Яков Владимирович, нужно вписать в лётную книжку четверть от сбитого «мессера»! — не удержался от подколки Лёха, развлекаясь от придуманной Смушкевичем же системы подсчёта сбитых самолётов, — мне, как командиру воздушного судна, прикалывался Лёха, причитается половина «мессера» и половина вам с Кузьмичом пополам — итого получается ровно четверть «мессера»!

— Извините, Яков Владимирович, пойду Кузьмича догонять!

Смушкевич ещё что-то говорил о доработках и манёврах, но Лёха уже направился прочь, чувствуя знакомую тяжесть в теле. Он знал, что такие разговоры ещё не раз повторятся, а вот усталость всё равно никуда не денется.

Начало января 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес.

После почти трёх дней, проведённых вместе, Наденька уехала в Барселону. Лёха загрустил. Он привык к её весёлому нраву и горячему телу и теперь откровенно хандрил.

Весёлая и безотказная, она сделала Лёхину жизнь светлее, ярче и, что уж там говорить, удовлетворённее в этой далёкой стране. С ней всё казалось проще и теплее, а жизнь — чуть более яркой и насыщенной. Теперь, без неё, Лёха чувствовал пустоту, с трудом прогоняя мысли о её озорной улыбке и мягком теле, которое так поднимало ему настроение.

— Жениться, что ли? — вдруг в Лёхином мозгу возникла шальная мысль. — Свят, свят, свят! — на всякий случай, сплюнул он три раза через левое плечо.

К концу недели на аэродром прилетел Павел Рычагов, и вся команда оживилась, готовясь отметить его недавнее награждение званием Героя и орденом Ленина. Собрались все — и лётчики, и механики, и даже новички, толком не знавшие Рычагова, но уже уважавшие его за смелость.

— Пойду, сыграю, — сказал он с ухмылкой, как всегда, в своём стиле. Аккордеон, как только он его достал, стал для всех приглашением в мир праздника.

Лёха, не теряя случая поддержать веселье, достал свой аккордеон и начал играть. Вечер проходил бурно, и Лёха исполнял песню за песней по любому заказу, с улыбкой подыгрывая окружающим.

— Лёха, ты как всегда! — выкрикнул кто-то из механиков, и все снова разразились смехом.

Музыка и шум на аэродроме немного разогнали его грусть, помогая вновь ощутить радость, хотя бы на этот вечер.

Как ни странно, октябрьский разговор с Кузнецовым дал результаты. На Лёхином родном аэродроме появилось звено И-15, в составе которого были как испанские, так и советские лётчики. Кроме того, установили несколько новых зенитных батарей, что значительно усилило противовоздушную оборону базы. Казалось бы, всё стало надёжнее и безопаснее, но реальность быстро показала свои нюансы.

Однажды, попав под несколько неожиданных дружественных выстрелов, Лёха исполнил такой противозенитный манёвр, что Кузьмич и Алибабаевич набили себе шишаков, отчаянно матерясь в кабине. Лёха, ещё не оправившись от потрясения, первым делом пошёл к испанским зенитчикам, прихватив с собой схематические контуры самолётов.

— Пусть сначала двигатели научатся считать, — плевался он, не до конца отошедший от испуга.

С тех пор Лёха издалека обходил зоны работы этих батарей, на всякий случай предпочитая не испытывать судьбу и не пробуждать память зенитчиков.

Франкисты тоже были вынуждены осторожничать и предпочитали летать на больших высотах, избегая плотного огня.

* * *

Как и предсказывал Лёха, с поступлением в Картахену первой партии бомбардировщиков СБ командующий ВВС Испании Игнасио Сиснерос и генерал Дуглас, в обычной жизни известный как Яков Смушкевич, попытались, но не смогли выделить ни одного самолёта для флота.

Ресурсы были ограничены, и каждый самолёт приходилось буквально распределять между участками фронта. Лёхин самолёт удалось сохранить только благодаря тому, что Кузнецов, образно говоря, встал на дыбы, отчаянно отстаивая его. Лёхин аэроплан оказался единственной авиационной поддержкой, которую могла противопоставить Республика крейсерам мятежников, немецким и итальянским флотам на просторах от Испании до итальянского «сапога» и вплоть до Африканского берега.

Даже прикрытие транспортов с грузами, идущих под постоянной угрозой нападения франкистских крейсеров «Балеарс» и «Канариес», вызывало жаркие споры.

— Ну а что ваш хвалёный линкор «Хайм» не может справиться с этими крейсерами? — с ироничной усмешкой бросал Яков Владимирович, когда ему приходилось объяснять Кузнецову нехватку ресурсов и оправдываться за невозможность выделить авиационную поддержку флоту. Видно было, что даже минимальное перераспределение техники требовало от него колоссальных усилий и тонкого баланса между поддержкой разных фронтов.

Дело в том, что настоящее имя республиканского линкора было «Jaime I» («Хайме I»), названный в честь короля Хайме I Арагонского, о чем товарищ Смушкевич был прекрасно осведомлён.

Но в силу присущей национальной любви к подколкам он не мог пройти мимо такой возможности: на иврите выражение «лехаим» (לחיים) означает «за жизнь» и традиционно используется как тост, аналогичный русскому «за здоровье» или английскому «cheers». Пользуясь близким звучанием, Смушкевич не мог удержаться и естественно переименовал линкор в «Хайм».

Но после долгих переговоров и настойчивых просьб Смушкевич всё-таки согласился поддержать флот в его борьбе за проводку судов с поставками из СССР. Он решил выделить временное подкрепление в виде истребителей и поддерживать часть бомбардировщиков в готовности в течение двух-трёх самых критических дней, когда корабли находились в море. Это решение стало настоящим облегчением для Кузнецова, так как поддержка с воздуха могла решить исход любой морской операции. С этой уверенностью командиры знали, что в трудный момент они не останутся без прикрытия и смогут действовать более уверенно.

Когда Лёха услышал новость о том, что Кузнецов и Смушкевич договорились выделить флоту на постоянной основе пять самолётов под командованием Проскурова, он едва ли не подскочил от удивления. Но когда разговоры дошли до того, что эти машины будут использоваться исключительно для борьбы с кораблями мятежников, Лёха просто не выдержал и рассмеялся. Всё это выглядело идеально на бумаге, но, как он всегда считал, «у нас страна Советов, а не страна баранов», и реальность всегда оказывалась куда более непредсказуемой.

Вскоре Кузнецов сам приехал на авиабазу, чтобы провести совещание с лётчиками, разъяснив стратегию. Он с энтузиазмом рисовал перед ними планы: