Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая (СИ) - Хренов Алексей

Любящий всё попробовать сам Смушкевич вызвался слетать в качестве стрелка в очередной разведывательный рейд в сторону Гранады и Севильи.

«Не было печали, купила бабка порося. Вежливая просьба начальства обязательна к исполнению и желательно бегом», — подумал Лёха во время привычной процедуры предполётной подготовки.

В-третьих, через пару недель в порту выловили тело мафиозного лидера профсоюза грузчиков с тремя пулями в распухшей тушке. Его заместитель, иронией судьбы ставший теперь первым вожаком грузчиков порта, пламенно пообещал отомстить мятежникам, которые, без сомнения, виноваты в преждевременной кончине этого славного и верного сына Республики. Правда, обещанных действий особо предпринято не было.

«Лучше всегда добавлять — сукиного сына… Хорошо, когда есть мятежники! Сразу понятно, кто во всём виноват!» — улыбался Лёха, развинчивая на составные части и пряча в своём уголке ангара выточенный несколько ранее самодельный глушитель к своему Браунингу.

Ну и в последнюю очередь по счёту, но не по значимости, в Альказарес примчалась Наденька. После чего Лёха моментально был затащен в своё жилище, раздет, осмотрен, намазан снова какой-то очередной дрянью и признан годным к употреблению. Ну и немедленно употреблён со всей присущей рыжей страстью.

Самый конец декабря 1936 года. Городок Лос-Альказарес.

Подруга моментально и ловко устроилась в Лёхином жилище холостяка.

«Общежитии имени монаха Бертольда Шварца, человека, придумавшего порох», — как про себя называл свои апартаменты Лёха.

Моментально изгнав товарища Шварца и превратив его апартаменты в коммунистическое общежитие образцового содержания всего за один день, она чуть не довела Лёху до инфаркта, когда он увидел сияющие кастрюльку и сковородку, выстроившуюся стройными рядами посуду, сверкающие стаканы и тарелки и словно отдающие честь на параде, вилки и ложки стоящие по стойке смирно… Ослепительная чистота пола его потрясла напрочь и от снял ботинки… подумал немного и, зная свою подругу, снял и носки, — ну так, на всякий случай…

На пару дней, выделенных для лечения товарища, Лёха и Наденька будто позабыли обо всех своих обязанностях, полностью отдавшись веселью и друг другу.

Раз не было полётов, Лёха летал на ней, как на крыльях. Бар, пляж, маленькая Лёхина комнатка, и снова танцы — им было плевать на поганую погоду, они жили так, словно завтра не существовало.

— Лёша, ну давай ещё по одной! — звенел её голос где-то у стойки, пока она, смеясь, размахивала полупустым бокалом.

— Надька, ты что, испанцев перепить хочешь? — он качал головой, но уже протягивал бармену купюру: «Две ещё, сюда». — Ладно, кто я такой, чтобы тебе отказывать?

Она смеялась так заразительно, что все вокруг невольно оборачивались. Её яркое платье, задорные жесты, сияющий взгляд — она будто освещала всё вокруг.

— А ты веришь, что сны сбываются? — доверчиво заглянула она ему в глаза.

— Конечно, верю, — удивлённо ответил Лёха, когда они зашли в его квартирку.

— Ну что ты тогда стоишь, срочно раздевайся! Уже тридцать минут прошло, а мы ещё ничего не делаем!

На следующий день Лёха выпросил старенький мотоцикл у коменданта аэродрома, обещая в случае поломки отдать свой, чем испарил его скепсис по поводу своего состояния, и они рванули в Аликанте.

— Держись крепче за талию! — крикнул он, заводя мотор.

— С тобой, Лёшенька, я хоть в зад, хоть вперёд! — закричала Наденька, ухватив его за попу, прижимаясь к его спине, обхватив его руками и ногами, изображая из себя небольшой рыжий рюкзачок.

Ветер рвал её волосы, а Лёха нарочно выворачивал руль так, чтобы заставить её визжать от восторга. На пляже они кидались друг в друга песком, как дети, а потом сидели у воды, пили дешёвое вино из бутылки и смотрели, как солнце медленно тонет в море.

— Знаешь, ты даже тут, в этой чужой стране, умудряешься быть… — она замолчала, задумчиво глядя на него.

— Каким? — он приподнял бровь.

— Смешным, — рассмеялась она и, ловко уворачиваясь от подзатыльника, бросилась на песок.

Вечером они танцевали в маленьком кафе, где сначала надрывался патефон, а потом малюсенький оркестр из трех человек играл сальсу. Музыканты перебирали струны гитар, аккордеон выводил затейливую мелодию… Нынешнее тело, никогда толком не умевшее толком танцевать, было отдрессировано сознанием из будущего, и он врезал сальсу, ловко ведя рыжее смеющееся создание, задорно двигавшее бедрами.

— Ты вообще слышал о ритме, Лёша? — поддевала она его.

— При моем весе это проблемы окружающих! Как я могу наступать на ноги? Это не я! — огрызался он с ухмылкой.

— Ну-ка, давай, покажи мне, что у тебя есть! — Наденька тянула его за руку, и вскоре они уже кружились по маленькой танцплощадке, смеясь до упаду.

Последней ночью они сидели на крыше какого-то полуразрушенного дома, смотрели на звёзды и молчали.

— Эх, Лёша… — вдруг выдохнула она. — С тобой так хорошо, даже страшно.

— Чего страшно-то? — он посмотрел на неё из-под ладони.

— Что потом всё это закончится, и будет пусто. — Она посмотрела на него серьёзно, без тени своей обычной улыбки.

— Глупости говоришь, Наденька. Я таких, как ты, не отпускаю. — Лёха попытался пошутить, но голос выдал его. Он и сам уже боялся того, как будет без неё.

Вечером у неё вдруг разболелась голова, и Лёха был отлучён от тела. Он понимающе посмотрел, хмыкнул, погладил аппетитный бочок рядом с собой, перевернулся на другой бок и моментально уснул.

Ночью Лёха был совершенно внезапно разбужен разбушевавшейся подругой:

— Просыпайся! Наглый лентяй! Просыпайся немедленно!

— Что случилось? Три часа ночи! — спросонья Лёха не мог понять, что стряслось и куда бежать.

— Голова прошла! Тюфяк бесчувственный! Никакого уважения к головной боли! — недовольно ответила рыжая, ловко залезая на него сверху.

Утром Лёха пошутил над растрепанной и не выспавшейся, и от этого похожей на мелкую огрызающуюся ведьмочку, Наденькой:

— Не с той ноги встала… Не на ту метлу села… ещё и летишь не в ту сторону!

— Вот это ты зря сейчас сказал, Хренов! — она притворно сдвинула брови и запустила в него подушкой.

Эта неделя стала для них обоих ярким, сумасшедшим вихрем, который затем унес их в разные стороны, оставив лишь запах вина, секса и лёгкое послевкусие и ностальгию.

Самый конец декабря 1936 года. Гранада, Малага, Севилья и Таблада

Вернувшись на аэродром после двух дней загула с Наденькой, Лёха попал прямо в лапы Якова Владимировича. Товарищ, самый главный республиканский авиационный начальник, уже был одет в комбинезон и общался с Кузьмичом около готового к вылету самолёта. «Бандура» была заправлена плёнкой и готова к съёмке. Верный себе испанский техник подвесил пару дефицитных пятидесятикилограммовых бомб горизонтально на центроплан.

— О! И самый главный руководитель всей воздушной разведки пожаловал! — усмехаясь, произнёс Смушкевич.

Лёха даже не повёл бровью на такие подколы с явно читаемым подтекстом. Он невозмутимо отдал команду:

— Построились! — и, получая несказанное удовольствие, провёл предполётный инструктаж товарищей Смушкевича и Кузьмича.

Самолёт вырулил на взлётную полосу и, взревев двигателями, отправился навстречу новым приключениям. На трёх километрах высоты Лёха отдал команду, и экипаж надел кислородные маски — их самолёту предстояло залезть почти под самый потолок своих возможностей.

Сегодняшний рейд, по «просьбе» Смушкевича, предполагался одним из самых длинных. Взлетев с родного аэродрома под Картахеной, самолёт пошёл на запад, в район Гранады, где франкисты недавно заняли город и явно планировали развивать наступление. Затем предполагалась посадка на аэродроме Малаги, который мятежники почти окружили.

Обещанный Смушкевичем обед в Малаге был неплох, и после заправки самолёта топливом и маслом начальник попросил пройтись над Севильей и аэродромом в Табладе.

Вторая часть рейда давалась даже молодому Лёхиному организму нелегко — попа приняла форму парашюта, руки устали, но больше всего затекала спина. Обречённый конструктором Туполевым сидеть по стойке смирно, с почти вертикальной спинкой сиденья, к концу трёхчасового полёта Лёхина спина начинала скандалить и подавать своему хозяину тревожные сигналы.