Александр Прозоров - Воля небес
– А как же дети?
– Я их усыновил, доходы свои на них отписал, а уж после того и постригся, поместье двинское в качестве вклада в Важскую обитель принеся. И теперь я, друже, инок Антоний, а вовсе не боярин. Может статься, хоть в монашеской жизни судьба иначе сложится. Здесь у меня тоже, кроме имени, ничего нет. Однако здесь таковые все.
За разговором они дошли до лавки книжницы, и отец Антоний остановился:
– Ты знаешь, иди дальше без меня. Вы с книжницей месяца три не виделись, соскучали. Зачем я вам нужен? – Новоявленный инок осенил Басаргу знамением и добавил: – Поклон ей от меня передавай.
– Передам. А ты в поход собирайся, через неделю выступим.
– Какой поход? Я ведь ныне монах!
– Если ты оставил службу, побратим, это еще не значит, что служба оставила тебя, – покачал головой Басарга. – Помнишь, как мы в полоцкий поход монахов со святыней оберегали? Раз ты ныне монах, тебе, стало быть, со святыней и идти. Кистень и саблю не забудь, одним крестом не обойдешься.
– Подожди… – запутался Софоний. – Монах? Поход? С тобой?
– Угу, – кивнул Басарга. – Со мной и в поход. Али ты забыл, друже, что я подьячий именно Монастырского приказа? Как мыслишь, почему?
Боярин Леонтьев похлопал растерявшегося побратима по плечу и поднялся на крыльцо книжной лавки.
Возле прилавков никого не оказалось. Боярин на правах одновременно и хорошего знакомого, и землевладельца прошел через внутреннюю дверь в заднюю горницу с дополнительным товаром, коробами и прочими хозяйственными мелочами, потом дальше, уже в сам жилой дом и замер…
– Где это я?
Обитые кошмой стены, роскошные ковры на полу, расписной потолок, новый резной стол, слюдяные окна, множество канделябров со свечами.
– Что за чудеса ныне везде творятся, стоит мне отвернуться?
– Нешто ты забыл, любый, – встав из-за стола, одернула платье хозяйка, – что сын мой ныне царский капитан? У него даже патент на сие звание имеется, адмиралом подписанный! Каковы дети, так родителям и живется.
– Мне уже страшно ехать в усадьбу. Боюсь представить, какие сюрпризы ждут меня там!
– Ну, так и оставайся, – закинула ему руки за голову Матрена. – Ночи ныне звездные, ясные. Фряг ученый уже неделю каждый вечер воспитанников астролябии учит, как положение свое земное по небу найти, время по рисунку планет исчислить и в сторонах света не запутаться. Дети все там…
Однако ехать в усадьбу Басарге, конечно, все-таки пришлось. И, разумеется, поутру.
В приюте и поместье, к счастью, более ничего не изменилось. Разве только мальчишек на ванты гонял теперь не датчанин Карст Роде, а капитан Тимофей, иногда называемый дворней Книжник – по матери либо Варяг – по месту, где успел добиться славы. Побратимов, правда, здесь не оказалось – на поместья свои отъехали. Однако новоявленный капитан, хорошо помня, как его самого учили, держал дом призрения в узде и спуску воспитанникам не давал.
Басаргу Леонтьева сразу закрутили хлопоты: ему и отряд в поход снарядить требовалось (а тридцать холопов – это шестьдесят лошадей, каковых в наличии просто не имелось), и повозки собрать с припасами. Хорошо хоть, оружия после морского похода хватало с избытком. Еще требовалось расходные книги старосты проверить, отчеты по тратам на приют, монастырское хозяйство осмотреть – иноки тоже привыкли на его заботу полагаться. Побратимов исполчить, монахов крепких в дорогу выбрать…
Вместо недели, так вышло, целых три подьячий хлопотал, прежде чем его маленькая армия была собрана и должным образом снаряжена. Только двадцать четвертого февраля, на власьевские морозы, в присутствии игумена Важской обители и еще нескольких монахов в приютской часовне Николая-угодника был снят алтарь, из-под него торжественно извлечена рака со святыней, после чего перенесена на отдельный возок и помещена в окованный медными полосами сундук, накрепко прибитый к днищу повозки. Сундук монахи закрыли вышитым бархатным покрывалом, сверху – еще одним. Деревянный каркас задернули полотнищами толстой войлочной кошмы, каковую накрепко притянули к раме прочным шнуром из крученой коровьей кожи, из которой мастера-лучники делают тетиву.
Только после этого подьячий немного расслабился и махнул рукой:
– Трогай!
Гордый донельзя капитан Тимофей, поставленный во главу колонны, тронул пятками коня, спускаясь на лед. На поясе – сабля и топорик, зипун с лисьим воротником зеленый, штаны синие, сапоги алые, на голове – коричневый рысий треух. Красавец! Не новик уже, но боярин. Следом за ним скакали Ярослав и Илья. Настало и их время выйти в свой первый поход. Четырнадцать лет – пора доказать, что ты мужчина, а не дитя.
За ними скакал десяток холопов, далее в окружении пяти иноков ехал возок со святыней, приносящей победу русскому оружию, затем двигались бояре, тянулся обоз из пятнадцати телег и саней с броней, припасами и оружием, потом шли два десятка замыкающих колонну холопов с заводными лошадьми. Вроде бы крохотный отрядик, полусотни не набирается, а на четверть версты растянулся.
С санями и телегами больше двадцати верст в день путникам проходить не удавалось, а потому до Александровской слободы Басарга Леонтьев добрался лишь в начале апреля. Еще до того, как путники нашли место для постоя, Малюта повелел подьячему явиться на обедню, где Иоанн Васильевич, разглядев боярина в толпе, призвал к себе и прилюдно похвалил за храбрость, явленную на войне в Варяжском море. И в знак особого расположения повелел разместить храброго витязя прямо в своем дворце, рядом с собственными покоями.
Так ларец с чудотворной святыней оказался за стеной от царской опочивальни.
Сокровище денно и нощно охраняли монахи, старшим над которыми стал отец Антоний. Не потому, что Басарга благоволил своему побратиму, а в силу заметной, по сравнению с остальными иноками, молодости, крепости телесной и ратному мастерству.
Сам подьячий, понятно, далеко тоже старался не отлучаться. Даже пировал с друзьями здесь, между спрятанным под церковным покрывалом сундуком и просторной постелью – разделить которую, увы, было не с кем.
В первые дни мая примчались гонцы с известием о приближении османской армии.
Через день Иоанн приказал опричникам подниматься в поход. Архиепископ Корнелий, духовник царя, неожиданно рукоположил Антония в сан иеромонаха, сказав, что видит в нем высокую христианскую чистоту, и именем царя приказал полусотне Басарги двигаться рядом с собой. Получалось – прямо в царской свите. Князья тихо роптали, недовольные появлением в своих рядах худородного боярина, но против воли государя не попрешь. А Иоанн Васильевич, набравшийся сил настолько, что уже уверенно держался в седле, время от времени затевал с подьячим беседы, расспрашивая о морских схватках, горячо радовался успехам русских кораблей, словно сам принимал участие в битве, и даже приказал Дмитрию Годунову особо прознать, отчего вестей с Варяжского моря не поступает? Капитану Тимофею после тех бесед нежданно перепала шуба с царского плеча и место подьячего в Пушкарском приказе.
– Ну, вот и все, – на очередном привале сказал сыну Басарга. – Вот ты и боярин. К месту на службе по обычаю кормление полагается, дабы ты мог себя и труд свой обеспечить. Стало быть, новый род с тебя начинается. Как тебе в новом звании? Что чувствуешь?
– Не знаю, боярин, – пожал плечами Тимофей, глядя в огонь. – Ничего. Как-то мимоходом все получилось. Когда ты мне саблю прошлой весной подарил – помню, такой восторг испытал, что чуть до потолка не прыгал. А ныне… Сказали – и сказали. И все.
Боярин Леонтьев поднялся, обошел костер, крепко обнял паренька и прижал к себе:
– Это хорошо… Это хорошо, что тебе сабля моя первой запомнилась. Мне будет приятно знать, что судьба нового боярского рода началась именно с моей сабли.
Даже в этот миг Басарга так и не посмел сказать юному подьячему, что вот уже год тот носит на боку отцовский клинок.
На рассвете государь созвал к себе воевод и князей – причем посыльный прибежал и за Басаргой с сыном, и за иеромонахом Антонием.
Своих слуг царь всея Руси встретил в кресле, без лишних предисловий объявил, указав на стол с несколькими скрученными грамотами:
– Вестники из-под Тулы прискакали, от Коломны и из Каширы. Князь Бельский из Коломны тревожных вестей не прислал, князь Волынский опасности тоже не чует, и токмо князь Михаил Черкасский отписал, что его дозоры рати великие заметили. Исчислили их в шестьдесят тысяч, направлением на Каширу определили. Полагает Михаил Темрюкович, точно на него ворог двигается и через три дня уже к Оке выйдет. Что скажете?
– Полагаю, коли из Тулы известий нет, татары ее далеко стороной обходят, – первым ответил многоопытный князь Воротынский. – Либо и вправду на Каширу нацелились, либо к Коломне двигаются.
