Александр Прозоров - Воля небес
Только к шестому мая – в день святого Георгия Победоносца, корабль был наконец-то готов к первому походу. Не полностью – трюмы пока еще оставались пустыми, ни пороха, ни ядер, ни съестных припасов в них не погрузили. Но пушки и пищали стояли на местах, ванты были натянуты, паруса подвязаны к реям, а холопы более-менее разобрались, как со всем этим хозяйством управляться.
Похоже, через кого-то из опричников Иоанн Васильевич за хлопотами своего подьячего присматривал, поскольку именно в этот день, где-то после полудня, государь вышел из Боровицких ворот в сопровождении небольшой свиты, из которой Басарга узнал только Михайлу Воротынского и Дмитрия Годунова.
Худородный Годунов, сумевший вернуть из Крыма на отчину царского брата, ныне был уже не тем запуганным помещиком, коего Басарга со товарищи допрашивал в пыточном подвале. Ныне он ходил с высоко поднятой головой и широко развернутыми плечами, в шитой золотом ферязи да шубе собольей, бороду носил длинную и окладистую, шелковистую, вычесанную с любовью и с краю в косичку заплетенную. Сразу видно – не простой смертный идет, постельничий царский вышагивает. Даже родовитый князь Воротынский таким гоголем не красовался. Иоанн же в очередной раз оделся игуменом, смотрясь этаким тихим черным вороном в окружении распушившихся токующих павлинов.
Как бы прогуливаясь, Иоанн Васильевич прошел по деревянной мостовой к причалу, спустился на него:
– Ой, а что это тут такое? – удивленно вскинул он брови.
Что за игру затеял повелитель, Басарга гадать не стал, склонился в низком поклоне:
– Доброго тебе здоровия, государь.
– К вашим услугам, ваше величество! – Датчанин, после первых оттепелей разжившийся широкополой шляпою с пером, запрыгал, выгибаясь, словно кот, и вздымая шляпой пыль.
Холопы же просто упали на колени.
По сходням повелитель всея Руси поднялся на шитик, молча осмотрел закрепленные на деревянных полозьях пушки, прошел на нос, где на вбитых в пол рогатинах были привязаны стрелецкие пищали, вернулся к пушкам, пнул ногой:
– Как же вы их в цель наводить станете, коли закреплены насмерть?
– В морском бою, ваше величество, – кинулся вперед Карст Роде, – стрельба ядром с дистанций более полусотни саженей толку не дает, ибо бортов не пробивает[13]. А с меньшего расстояния, боком повернув, всяко не промахнешься. Тут все токмо от пушкаря зависит, дабы на волнах нужный миг поймал в повороте и в возвышении. Картечью же стрелять точный прицел вовсе ни к чему, все едино веером свинец разлетится. Посему главным для нас было того добиться, чтобы при отдаче али качке пушки твои с места не сорвались и кораблю твоему глупого ущерба не принесли!
Иоанн, поморщившись и крякнув, присел, глянул вдоль ствола через окошко открытого пушечного порта:
– Низко, однако… Водой не зальет?
– От сего безобразия пробка имеется, ваше величество! В походе затыкать будем.
– Хорошо. – Царь поднялся, прошелся вдоль борта, заглянул в кормовую каюту, покачал головой: – Добрые покои. Просторные. В таких и князю жить не зазорно.
– Так жить и придется, ваше величество, – напомнил датчанин, крадущийся следом за государем.
– Любишь удобство, боярин? – покосился на Басаргу правитель.
– Так сие не токмо покои, но и людская, Иоанн Васильевич. На тридцать душ без малого.
– Разве вместятся столько?
– Так еще и на носу надстройка имеется!
– Хорошо… – Царь дошел до трюмного люка, заглянул в темноту, но спускаться, как датчанин и предвидел, не стал. – Что же, корабль славный. Вижу, потрудились на славу. По двугривенному каждому из работников жалую! – повысил голос Иоанн. – И два бочонка меда хмельного из моих погребов, дабы день славный отметили. Сегодня ратный флот у державы русской появился! Ради такого праздника день отдыха дозволяю!
– Благодарствуем, государь, благодарствуем! – встрепенулись холопы, поднимая головы. Но встать с колен так и не решились.
– Дмитрий Иванович, проследи, чтобы бочонки с угощением ныне же доставлены были! И к ним рыбы копченой и ветчины вели добавить! – обратился к боярину Годунову царь. – Ты же, Басарга, в роспись для Казенного приказа награду для слуг своих впиши. Также немедля сообщи туда имя верное иноземца своего и перечень припасов, для похода нужных. Сегодня перед вечерней в Посольскую палату оба явитесь.
– Исполню, Иоанн Васильевич, – поклонился подьячий.
Государь, оглядевшись еще раз, сошел на причал. Свита, толкаясь на узких сходнях, поспешила следом.
– Вот она, жизнь царедворца, – хмыкнул Карст Роде. – Все гуляют, мой господин, а ты работаешь!
– Напрасно радуешься, мореход, – ответил боярин Леонтьев. – Перечень припасов тебе составлять, я в сем ничего не понимаю. И побыстрее, дабы в приказ Казенный еще сегодня поспеть!
Составить роспись расходов и перечень припасов, сверить их и оценить, доставить грамоты в приказ, заставить сонного писаря вписать бумаги в учетную книгу и немедля отнести дьяку – дело-то государево, срочное. Потом добежать до подворья, ополоснуться и переодеться в чистое. Вернуться обратно в Кремль… За хлопотами в Грановитую палату боярин и его пленник едва не опоздали, поспели совсем уже перед началом вечерней службы.
Их ждали. Молодой боярин, еще не успевший отпустить бороду, но в добротной ферязи и собольей шапке, встретил обоих у дверей, провел их через дворцовое крыльцо, чередой парадных, но пустующих ныне палат, вывел в протянувшийся рядом с Посольской палатой коридор, освещенный десятками свечей.
– Здесь обождите… – Придворный скользнул в залу, надолго пропал, однако же вернулся и распахнул створки: – Входите!
– Подьячий царский боярин Басарга Леонтьев и мореход датский Карстен Роде! – громогласно прозвучало впереди, и мужчины шагнули в Посольскую палату.
Здесь было душно и тесно, пахло потом, воском и ладаном, стоял постоянный гул из-за десятков шепчущихся людей. Оказывается, в этот вечер Иоанн Васильевич и вправду принимал иноземных послов; датских, голландских и персидских. Кроме них, в Золотой палате собралось немало иноземцев, прибывших в Москву по иным, личным или торговым делам. И, конечно же, сюда пришли показаться все знатные князья и думные бояре, дьяки, воеводы…
Государь всея Руси, выпрямившись и вскинув подбородок, восседал на троне, в тяжелой дорогой шубе, с золотым оплечьем на шее, в украшенной самоцветами шапке, положив унизанные перстами руки на резные позолоченные подлокотники. Остановившись перед ним, Басарга и Роде поклонились – каждый на свой манер.
– Рад видеть тебя, мореход Карстен Роде! – слегка склонил голову Иоанн. – Рад видеть тебя, мой верный слуга Басарга Леонтьев! Дошло до меня, что митрополит русский Филипп через тебя прислал мне благословение. Верно ли сие?
– Так и есть, государь, – подтвердил подьячий. – Заверил он меня, Иоанн Васильевич, что по первому зову твоему готов вернуться, дабы в трудный для православной державы час словом своим и молитвою тебя поддержать!
Басаргу несколько смутило, что царь назвал Филиппа русским митрополитом. Ведь низложенный иерарх возвращаться к делам церковным не желал. Впрочем, боярин понимал и то, зачем это сделано. Государь громогласно сообщал собравшимся князьям, что Филипп от дел мирских вовсе не отрекся и в случае смуты возвысит свой голос на стороне законной власти. Между тем, идя на измену, человек через совесть свою переступает, землю отчую предает. Не так-то сие легко сделать. Слово Филиппа в народе весомо. Его увещевание остановит очень многих, сильно умалив силы смутьянов, а иных и вовсе супротив бунтовщиков обратит. Иоанн, не обращаясь ни к кому лично, упреждал сразу всех: «Не изменяйте! Все равно ничего не получится. Я сильнее, земля русская и сам Бог за мной!»
Однако же душа честного боярина не снесла кривотолка, и подьячий добавил:
– Ныне же инок Филипп помыслами к молитвам обратился и возвертаться не торопится.
– Что же… Будем надеяться, отшельничество его добровольное вскорости завершится, и он сможет с силами новыми вернуться на кафедру свою! – сурово, словно отчитывая, ответил Иоанн.
С этим Басарга спорить не стал.
– Ведомо мне, для возвышения славы державы моей, подьячий, построил ты корабль ратный, каковой пути морские охранять будет во славу веры православной и для покоя купцов русских. За то награждаю тебя, боярин, шубой со своего плеча и двумя сотнями рублей! Надеюсь, успехи ратные в делах морских будут у тебя столь же велики, как и в делах прочих!
– Благодарствую, государь, – склонил голову подьячий.
От трона к нему, тяжело дыша, подошел красный и потный князь Афанасий Вяземский, накинул на плечи боярина бобровую шубу красного сукна, шитую золотом и украшенную множеством самоцветов.
– Ведомо мне, мореход Карстен Роде, ты к сему строительству тоже руку свою приложил и силы свои желаешь отдать служению державе нашей! – продолжил государь. – Посему сей грамотой дарую тебе звание царского атамана и военачальника, отдаю под твою руку все корабли русские, дабы врагов моих силой брать, огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять!
