Беззаветные охотники (СИ) - "Greko"

Кучер спрыгнул с козел и, шаря руками перед собой, исчез в непроницаемой дымке.

— Все точно, сэр! Дом 37! — послышался голос непонятно откуда.

Из «горохового супа» вынырнула рука за платой за проезд. Звон монет поглотил все тот же смог.

Мы с опаской вылезли из кэба. Отошли в сторонку, пока не уткнулись носом в заколоченную дверь.

«Что-то на офис журнала не похоже!»

Табличка у двери свидетельствовала, что мы попали по нужному адресу[2]. Я заозирался в недоумении. Ощущение времени и пространства исчезло, как не бывало.

Вдруг послышался стук колес, фырканье лошади. Из тумана раздался голос:

— Коста, ты здесь?

Эдмонд! Я угадал все верно!

Раздался свисток полицейского. Странные тени заметались в серо-желтой мгле. Щелкнул кнут. Кто-то вскрикнул. Раздавшееся почти вплотную цоканье копыт вдруг стало быстро удаляться. Светлячки фонариков задергались поблизости и, в отличие от невидимого экипажа, приблизились, сжимая полукруг.

— Бежим! — шепотом скомандовал я Бахадуру.

Алжирцу дважды повторять не пришлось. Мы бочком-бочком отодвигались от фонариков, прижимаясь к фасадам домов по Патерностер роу. Расстояние увеличилось. Ближайший перекресток позволил нам скрыться от преследования. Мы ускорились. Сворачивали, где предоставлялась возможность, пока не выскочили на стоянку кэбов.

— Layall Street!

— Это где?

— Белгравия, за Букингемским дворцом!

— Так бы сразу и сказали! — ответил кучер-грубиян. — Прошу!

Мы устроились на сиденье кэба, прижавшись друг к другу. Перевели дух. Я рассмеялся. Бахадур поддержал. Кэбмен испуганно оглянулся, услышав хрипы моего товарища, и поторопил лошадь.

Экипаж покинули у известной мне таверны. Я хотел перекусить после всех треволнений. Алжирец почапал в отель. Кажется, у него завязался быстротечный роман с дебелой гостиничной служанкой. Его ждала пища иного рода, чем меня.

С насыщением организма калориями вышло неважно. Таверна закрывалась. На мои мольбы хозяин отреагировал достойно: выдал мне за полшиллинга, как «старому» клиенту, уже третий день посещавшему его заведение, «ланкаширский горшок», краюху серого хлеба и пинту пива. Попросил поторопиться.

Я спешить не стал. Сидел и наслаждался бараньим рагу, пока за стол напротив меня не уселся бесцветный господин. Он принялся сверлить меня взглядом.

— Сэр! Вы мешаете моему пищеварению! — возмутился я.

— А вы, сэр, мешаете английскому правительству исполнять свои обязанности!

[1] До середины XIX в. вайнахские и лезгинские (тавлинские) кинжалы были длиннее традиционных черкесских.

[2] Лондонский офис Blackwood’s Edinburgh magazine будет открыт лишь в 1840-м году. Здание уже было приобретено. В нем шел ремонт.

Глава 7

Вася. Крепости Грозная и Внезапная, март-апрель 1839 года.

Храбр, как Граббе — так про него говорили. Репутация Павла Христофоровича в войсках была исключительной.

Назначенный на место умершего Вельяминова командующим Кавказской линией и Черноморией генерал-лейтенант не спешил вмешиваться в ход Кавказской войны. Год он вникал в дела. Изучал методы военных действий, расспрашивал офицеров, советовался. Никто не понял, что тонкого интеллектуала, ценителя поэзии и оперной музыки, прославленного военачальника и храбреца сжигали страсти. Амбиции и честолюбие — вот, что им руководило. Вскоре этот пылающий пожар в его душе принесет обугленные плоды и крах его карьеры. Всего через три года!

Опытный генерал из обрусевших немцев поддался всеобщему заблуждению относительно фигуры Шамиля. Граббе, как и его предшественникам, казалось, что имам Дагестана разжигает пламя войны на Кавказе. Убери его — и вновь в Аварии, Чечне и в землях лезгинов воцарится спокойствие. От далекого Петербурга до Тифлиса и Ставрополя все преувеличивали значимость безусловно талантливого и яркого лидера горцев. Никто не хотел признать очевидное: Шамиль был символом, а не ведущей силой. Конечно, не пешкой в руках мюридов, но зависимым от тех, кто понял: старая знать, князья и уздени предались русским, теперь все в руках простого народа. Именно бедный, часто голодный и отчаявшийся горец стал движущей силой кавказского газавата. Он хотел жить так, как заповедовали предки, и ни перед кем не склонять головы. Не платить подати, не отдавать оружие в виде штрафа и блюсти свою честь и гордость — то, что составляло саму душу аварца, чеченца, лезгина, кумыка.

Граббе этого не понимал. Он думал, что снесет голову, а на деле боролся с тенью, с отражением общих чаяний, каковыми являлся Шамиль при всей его энергии, бескомпромиссности наряду с дипломатической изворотливостью и пониманием, как завоевать сердца горцев. Как-будто пленение или смерть имама могли помешать избранию нового выразителя надежд Северного Кавказа.

— Ударим в самое сердце Нагорного Дагестана. Сокрушим Шамиля в Ахульго, в его твердыни! — сообщил Граббе полковнику Пулло, назначенному начальником штаба Чеченского отряда, на импровизированном совещании в Грозной.

На 1839 год были запланированы три экспедиции. Первая — Раевского. Он продолжит развивать Черноморскую береговую линию, которую Граббе считал опасным заблуждением, но ничего поделать не мог. Вторая — Головина. Наместник Кавказа, лично возглавит поход в долину Самура, чтобы покончить с восстанием лезгинов. Но главная роль отводилась Чеченскому отряду. Граббе была предоставлена полная свобода действий, лишь указана цель — сокрушить власть Шамиля. Выбор средств, сил и путей — на его усмотрение.

Мелочиться генерал не стал. Он поглаживал одной рукой свои пышные бакенбарды, а другой водил отточенным пером по карте, используя его вместо указки и объясняя свой замысел.

— Мы сокрушим три неприступные твердыни и навсегда докажем горцам, что им негде от нас укрыться. Воздействуя на их психику, поколеблем веру в Шамиля и тем подорвем основы его власти в горах. Захватим селение Бурунтай, форсировав считающееся непреодолимым ущелье. Затем двинемся к аулу Аргвани, спустившись на земли Гумбетовского общества с вершин Суук-Булака. И, наконец, доберемся до Ахульго, где поставим точку в Кавказской войне!

— Ваше превосходительство! Не подумайте, что я отговариваю, но столько всего совершить… За один поход… Сначала непролазные леса. Потом голые скалы и бездорожье. Фуража нет. С водой на вершинах проблема. Один спуск с Суул-Булака чего будет стоить, — осторожно заметил Пулло. — Куринцы с кабардинцами прошли до него полгода назад. Тяжелый выдался поход.

Полковник не лукавил. «Теренгульская трещина», «теренгульский овраг» — так в шутку назвали русские глубокое ущелье, дно которого не видело солнца. Вторая точка, сторона Суул-Булака, обращенная к Андии, имела очень крутой склон с небольшой площадкой внизу. Как туда спускать орудия, не говоря уже об обозе? Что касается Ахульго, Набатной горы, то это была самой природой возведённая крепость, которую, по мнению лазутчиков, невозможно взять штурмом.

«Малой кровью не отделаемся, — признался сам себе Пулло, искренне сомневаясь в умении начальника руководить большим отрядом в условиях сложной пересеченной местности. — К горам привычка нужна».

Граббе был непреклонен и не сомневался ни в победе, ни в возможностях русского оружия.

— Я проехался по окрестностям. Оценил кустарник, который солдаты прозвали «держи-дерево». Лес — впечатляет! Но трудности меня не страшат! Тем славнее будет наша победа!

— А снабжение?

— Вот тут, Александр Павлович, вам отводится основная роль. Нужно тщательно все просчитать. Наметить маршруты подхода пополнений с обозами. Усилить саперную роту, которой предстоит пробить нам дорогу через скалы, взорвав их порохом. Обеспечить тылы.

— Как только мы поднимемся в горы, нас могут отрезать.

— Я все предусмотрел. Не считайте меня прожектером. Успех похода зависит от согласованных действий не только отряда, но и его прикрытия. Прежде, чем выдвигаться к Ахульго, сокрушим орду ичкерийцев Ташив-Хаджи Эндриевского в Чечне, чтобы он не смог ударить нам в спину. Жителям Салатавии отправим прокламацию, чтобы они не волновались. Но верность, не подкрепленная силой, на Кавказе ничего не значит. У меня есть задумка, как прикрыть пути снабжения. Воспользуемся опытом Отечественной войны, тем более сын прославленного партизана Дорохова с нами. Позовите Руфина Ивановича! — приказал генерал.