Олень (СИ) - "Mr.Eugene"
– Тарл Трижды Тонувший... – молодой Баратеон задумчиво протянул имя и прозвище жреца, словно пробуя на вкус, – подданные моего тестя зовут тебя святым и пророком, считая, что сам Утонувший говорит с тобой. Так ли это?
Резкий порыв ветра пришёл с моря, взъерошив угольные волосы лорда и заставил трепыхаться его походный плащ, а его зелёно-синие глаза, не таившие в себе и капли издёвки, вцепились в лицо Тарла, отчего, жрец впервые за свой пастырский век ощутил тревогу... ему не просто несвойственную, а незнакомую. Тревогу не за себя и не за свою жизнь, а более... объяснить её природу он не смог бы, наверное, и под пытками.
– Мой Бог говорит со мной так и тогда, как посчитает нужным. – Отринув невольно нахлынувшие переживания, ответил лорду старик, позволив толике гордости пронизать слова.
– Великое несчастье и испытание – слышать Божественный глас. – Уверенно произнёс Баратеон, устремив свой взгляд на миг к горизонту. – И что говорить тебе твой Бог?
– Испытания и война.
Тарл ответил не задумываясь, быстро и уверенно. Слова лились речным потоком, обретя собственную, совершенно независящую от уст и языка жреца, жизнь.
– Жестокое и кровавое противостояние, что расставит всё по своим местам и определит будущее всего мира и победитель... будет неизвестен. Но не тот, кто увенчает себя шипастой короной.
К большому удивлению жреца, Братеон спокойно выслушал его, а тени на его лице разгладились, но… всё-таки не исчезли. Зато в глазах вспыхнула искра грустной радости.
– Боги жестоки, демонстрируя нам грани будущего, жрец. Показывая часть картины, они сеют самый сильный страх в наши сердца – страх неведомого. – Не спеша, раздумывая и растягивая слова, стал отвечать Ренли. – Ни меня, ни тебя здесь быть не должно, но мы оба тут. Что это? Божественное провидение или воля случая? Простое следствие отдельных событий, принятых решений и произнесённых слов? По крайней мере… наша встреча убеждает меня, что человек властен над своею волей и способен определять не только свою судьбу, но и всего мира.
Тарл словно окаменел, стараясь не издавать лишнего звука и не совершать ни единого лишнего движения, практически задержав дыхание. Что-то в его душе подсказывало ему очень внимательно выслушать этого необычного лорда.
– Судьба свела нас, пророк. Явно не для того, чтобы мы молча расстались и позабыли друг о друге. Твой Бог говорит с тобой, а это значит, что ты способен не только слышать, но и слушать. Так выслушай и меня... Зима близко, – жрец непроизвольно вздрогнул от девиза северян, – долгое лето скоро закончится, а следом придёт зима, да не одна. Иные с армией мёртвых двинутся на юг, укрываясь пургой. И поверь мне, жрец, море вас не защитит.
Комок холодного мрака свил гнездо в желудке у Трижды Тонувшего. Ужас от осознания смысла произнесенных слов пронзал подобно копью, чудом не отнявшему жизнь разом, но от того лишь растянувшим агонию. Сердце не врало, как и этот зелёный лорд.
– Перед твоим народом встанет нелёгкий выбор. Умирать долго и в одиночестве на краю света или быстро и со всеми, но борясь и сражаясь. Живые против мёртвых... если, конечно, к тому моменту, в живых останется хоть кто-то из железнорождённых, верных Утонувшему, а не брошенному в грязь золоту и сладким обещаниям братоубийцы и клятвопреступника. – Ренли стал говорить тише, нахмурившись и вновь обратив свой холодный взор на море. – Одноглазый вероотступник явится с востока после грозного шторма с молчаливой командой. Красноречивый и сильный, с щедрыми дарами и смелыми замыслами, но... это уже будет не человек. а существо, что в своей порочности и злобе станет страшнее любого нечеловеческого отродья.
Умолкнув, Братеон выдохнул, тени на лице окончательно разгладились, а на устах вновь поселилась улыбка. Улыбка пока ещё «призрачная», еле заметная, но Тарл не сомневался, что вскоре она наберёт силу и снова станет маской, за которой спрячутся и размышления молодого владыки Штормового Предела, и содержание этого разговора.
– Немногим даётся возможность выбрать свой путь даже раз в жизни, – немного промедлив и набрав воздуха в грудь, продолжил Ренли, – твоему же народу, Тарл Трижды Тонувший, предстоит это сделать дважды за неполные пять лет. В обоих случаях неправильный выбор приведёт к катастрофе.
– Зачем Вы рассказываете это мне, лорд Баратеон?
Это был искренний и простой вопрос, в который, так или иначе, упирались все размышления Тарла. Это также был вопрос, который задавал «человек» в нём, стремясь понять другого. «Пророк» не испытывал в этом нужды, уже осознавая свою роль в планах Утонувшего и зная, что Его волей он вскоре окажется там, где ему должно быть. На то он, в конце концов, и пророк.
– Эгоизм, – спокойно ответил Баратеон, чем сильно удивил своего собеседника, – доколе мне одному страдать и мучиться с этими знаниями, жрец? А если излить душу святому человеку, даже если он сочтёт меня сумасшедшим, то… в любом случае, лишнего болтать он об этом не будет.
Тарл непроизвольно улыбнулся. От отношения лорда к происходящему жрецу стало как-то спокойнее на душе. Улыбку пророка через мгновения поддержал и Баратеон, окончательно вернув себе легкомысленный образ.
– В любом случае, будь уверен, что если мне удастся дожить до тех тревожных времен, я выступлю на бой с судьбой и надеюсь, подле меня окажутся отважные мореходы с Железных островов! – Улыбнувшись напоследок, Ренли, прощаясь, поднял правую руку ладонью вверх. – Прощай и живи долго, жрец. И да придёт твоя смерть вовремя.
Вороной жеребец всхрапнул, наконец, почувствовав волю наездника продолжить путь, и рванул с места в карьер, став быстро удаляться, потянув за собой дожидавшихся своего господина в отдалении всадников. Тарл ещё долго смотрел вслед кавалькаде, вплоть до момента, когда она слилась в одинокую точку вдалеке.
– Что это было, учитель? – Осторожно, словно рядом есть кто-то ещё, заговорил так ничего и не понявший, Альвин.
– Надежда.
Тарл протяжно выдохнул. Наконец-то душа его обрела покой, сердце билось ровно, а густой туман размышлений о будущем стал рассеиваться, приоткрывая тропу в будущее.
– Пойдём, воздадим должное за гостеприимство Штормовому Пределу и попрощаемся с ним.
– «Гостеприимство»? – Со смесью веселья и скепсиса в голосе переспросил Альвин.
– А разве нет? Русалки никого не съели, все живы и целы, – Тарл резко осёкся, с трудом поборов ехидную улыбку, грозящую проступить на лице, – кроме, разве что, Мокроголового.
***
Начищенные до блеска бронзовые зеркала рассеивали мглу огнями свечей в спальне лорда Петира Бейлиша. Сам мастер над монетой придирчиво и внимательно рассматривал собственное отражение в ростовом миртском зеркале. Чёрно-серебряный камзол идеально сидел на худощавой фигуре, одновременно демонстрируя богатство своего владельца и скромность. Вещь была дорогой, в её виде чувствовались старания настоящих мастеров, но из всех возможных сопутствующих, – и как правило, вычурных деталей, – только лишь одинокая серебряная брошь в виде пересмешника украшала воротник костюма Мизинца.
Петиру с раннего детства была не по душе вычурность и пышность нарядов Вестероса, чьи лорды, часто вопреки скудному семейному благосостоянию, всячески стремились демонстрировать своё богатство и успех не делами, а вопиюще дорогими украшениями и тканями, даже когда дело касалось детей. Нужно ли говорить, что за напускной роскошью порой нередко скрывалась финансовая катастрофа? Петир быстро это понял, но понимание не спасло юную душу, в которой укоренилась зависть. Зависть, рождённая осознанием собственной бедности и ощущением ничтожества, преследовала юного Бейлиша, обитавшего в тенях блистательных дворов великих Домов, отравляя его жизнь и разум. Только злополучная дуэль всё расставила на свои места, сделав из пылкого, благородного, но такого глупого мальчика настоящего мужчину, который знает, чего он хочет от этой жизни на самом деле.
После того, как Хостер Талли изгнал его из своего двора, Петир провёл много времени у друзей семьи и дальних родственников Бейлишей в Браавосе. Именно там его обучили счётному делу. И настоящему, а не тому примитиву, которым мейстеры пичкают скучающих детишек лордов! Его обучили истории и культуре вольных городов, а также посвятили во многие подробности банковского дела, ростовщичества и экономики. А самое главное заключалось в том, что именно в Браавосе Петир, наконец, окончательно осознал и научился применять свою самую сильную сторону – ум. А следом в его разуме зародилась и цель, которой он посвятил всю свою жизнь, старательно постигая средства её достижения. Первым средством стало… признание истин. И самая первая, самая важная из них лежала на поверхности – «только признав, кто ты есть на самом деле, ты получаешь то, чего хочешь».
