Спасите наши души (СИ) - Черемис Игорь

– Договорились.

Бобков подошел к приставному столу, сам отодвинул стул и уселся напротив меня. Алидин сел рядом с ним – то ли не захотел сгонять меня, то ли по другим соображениям. Но памятью Орехова я помнил, что он вообще был чужд заведенным правилам – а ведь подавляющее большинство начальников считали порядок рассадки очень важным фактором. Вслед за ними важным его считали и наши потенциальные противники, которые постоянно пытались угадать будущее СССР по расположению членов Политбюро на Мавзолее.

Бобков посмотрел на меня снизу вверх.

– Это вы – старший лейтенант Орехов?

– Так точно, товарищ генерал!

– Ну-ну, не тянись. Садись, поговорим. И вы тоже, Юрий Владимирович, нечего тут в армию играть.

Я вернулся за стол и почувствовал, что меня немного потряхивает. Моя затея завела меня очень далеко и высоко, и падать с этой высоты будет смертельно больно. Тем не менее, я втайне гордился тем, чего сумел добиться за считанные дни и мысленно готовил дырку под четвертую звездочку на погонах парадного кителя, пусть и надевал его лишь по великим праздникам.

Но вопрос генерала вернул меня с небес на грешную землю.

– Виктор, что за история с вербовкой, которую затеяли в отношении вас наши враги?

[1] 31 декабря 1971 года Брежнев действительно впервые поздравил советский народ с Новым годом в прямом эфире – это был набор обычных клише того времени (повышение удоев, выплавки стали и мира во всем мире), ограниченный лишь телевизионным форматом. Сама традиция в целом прижилась, но странно – на следующий год, например, зрителей поздравлял Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный. В последующем члены Политбюро так и менялись, Брежнев выступил ещё пару раз ближе к концу 1970-х. В перестройку эта традиция почти превратилась в какой-то «Камеди Клаб» – в 1991-м поздравляющим был сатирик Михаил Задорнов, и лишь позже всё устаканилось: эту обязанность возложили на президента России.

Глава 6. «Детские игры с названьями старыми»

На углу улицы Дзержинского и Кузнецкого моста я решительно свернул на брусчатку, хотя обычно не любил ходить по ней – по гладкому асфальту передвигаться было проще и комфортнее. К одному из старинных домов приткнулся табачный киоск, и я подошел к нему, чтобы в растерянности побродить глазами по ассортименту. Орехов не курил, я в своей первой жизни – тоже. Но сейчас мне надо было либо выпить, либо закурить – впрочем, ни в том, ни в другом я ещё не был уверен.

Два часа – столько генералы и примкнувший к ним полковник расспрашивали меня про Ирину и наш разговор, состоявшийся четыре дня назад. Они умели задавать вопросы, чувствовалась большая практика бесед с врагами народа, да и мне скрывать было нечего – только что разочарование от того, что темой этой беседы стала не моя идея об иноагентстве, а проходной эпизод из моей обыденной работы, который, на мой взгляд, яйца выеденного не стоил. Спустя два часа два генерала и один полковник знали всё про Ирину, наши с ней отношения и обстоятельства знакомства. Они знали, сколько раз мы оказывались в постели, о чем беседовали до и после половых актов, что она любила из еды, а что – ненавидела, как воспринимала различные запахи, а также как часто я дарил ей цветы.

Но больше всего меня бесило то, что я совершенно не представлял, для чего им все эти знания. Задать прямой вопрос я не мог, это было не по чину, а мои догадки, скорее всего, даже близко не приближались к истине. При этом оба генерала и один полковник выглядели очень заинтересованными в теме нашей с ними беседы, они внимательно выслушивали мои ответы, задавали уточняющие вопросы и пробовали разные подходы для гарантированного пробуждения мои воспоминаний.

Итога у допроса не было никакого. Протокола, разумеется, никто не вёл, так что поставить подпись «с моих слов записано верно» мне было негде. И короткое «свободен», которым меня отпустил Бобков, прозвучало какой-то мягкой версией приговора, который определял мои последующие действия. Завтра мне придется снова записываться на прием к Денисову, чтобы уточнить, что мне делать дальше – задач мне никаких не поставили, а обязанность писать отчеты по любому поводу могла в равной степени как касаться этого разговора, так и не относиться к нему. В общем, мой полковник должен был прояснить мою судьбу – если, конечно, у него есть санкция на подобное вмешательство в игры больших начальников. В то, что такое было затеяно без ведома Андропова или хотя бы Цвигуна, я не верил абсолютно, причем склонялся именно к Андропову – ходили слухи, что Семен Кузьмич серьезно болен, и ему не до нынешних подковерных игр. Я со своим послезнанием в эти слухи верил безоговорочно, но помнил, что Цвигун прожил ещё лет десять, что означало – пока болезнь у него недостаточно смертельная, но могли быть какие-нибудь приступы. [1]

Но это завтра. А сейчас мне надо было как-то снять стресс – и стоя у киоска я выбирал между табаком и водкой. Чуть ниже по Кузнецкому имелась относительно приличная распивочная; можно было и просто зайти в магазин, взять водки и поехать домой. Я пожалел, что под рукой нет Макса – когда я вернулся в наш кабинет, того и след простыл, то ли Денисов сподобился предупредить, то ли тот сам ушел, на свой страх и риск.

– Будешь что-то брать? – в окошке киоска я увидел широкое лицо пожилой женщины, обрамленное сероватым пуховым платком.

Обогрева в таких киосках наверняка не было, и голос женщины звучал недовольно.

Я посмотрел на время работы киоска – да, ему время закрываться. Снова бросил взгляд на набор разноцветных пачек.

– «Яву», пожалуйста.

Из кошелька я извлек металлический рубль и бережно опустил его на побитое жизнью блюдечко.

– Без сдачи нет? – ворчливо спросила продавщица. – Тридцать копеек.

– Давайте три пачки... остальное оставьте, – великодушно разрешил я.

– Нет уж, у нас всё строго, – значительно добродушнее сказала она. – Вот, держи.

Я сгреб из окошка три пачки «Явы» и десять копеек сдачи, отошел от киоска и распотрошил одну пачку. Потом вспомнил, что спичек у меня нет, дернулся было обратно, но женщина уже запирала своё рабочее место, и я не стал её беспокоить. Подумал немного – и распихал пачки по карманам.

Мне почему-то резко расхотелось курить. Да и пить тоже.

***

Госбезопасность – это игра. В эту игру играют все разведки всех без исключения стран мира, в том числе и КГБ СССР. И работают в этих структурах именно игроки – вернее, именно они приживаются, не уходят раньше срока, а досиживают до пенсий и высоких званий. И не стоит понимать под словом «игра» что-то несерьезное – нет, наоборот, всё очень серьезно, по взрослому, когда выигрыш можно и не увидеть, а проигрыш почти наверняка означает чьи-то смерти, увечья или сломанные судьбы.

Я слишком давно выпал из системы и почти забыл эту атмосферу ежедневной игры, хотя был на контакте с людьми изнутри, и мне казалось, что я остаюсь всё тем же активным оперативником, только без возможности самому бегать в поле. Но нет, двенадцать лет сидения дома и редактирования чужих текстов сделали меня пассивным наблюдателем, а память Виктора Орехова могла лишь подсказать какие-то факты, но не передать то, чем живет организация, в которой ему выпала честь служить. Я медленно шел мимо Дома художника, рассматривал большие окна фасада, выставленные в них картины – и копался в воспоминаниях моего предшественника, пытаясь найти следы здешней игровой реальности. И постепенно сатанел от того, что не находил их.