Штатский (СИ) - Ра Юрий

— Василий, а просо нашей кобылке можно давать? Не вспучит? — У отряда теперь было пшено, более вкусная по мнению Парамонова крупа.

— Да того проса кот наплакал. Но можно, да. Что просо, что овёс, почти одно и то же.

— Ну и задай ей всё, что есть. Потрудилась хорошо, а что она от нас видит? Только трава, что под ногами.

— Верно говоришь, председатель. Лошадка она тоже человек. Где будем на ночевку вставать?

— А давайте здесь. Близковато к тому месту, где мы наследили, но я очень надеюсь, что пока тут некому по нашему следу идти. Ни людей, ни времени, ни порядку у немцев нет. Сами видите, непуганые шляются по нашим лесам, словно нас здесь нет. Ничего, доходятся. Считай, чертова дюжина осознала свою ошибку. Счёт в нашу пользу. В футболе с таким счетом «тринадцать — один» нас бы на руках носили. Генка, в футбол играл до войны?

Вот и сказана эта фраза «до войны». Фраза, делящая эпоху огромной страны на две половины — до войны и после войны. И время, когда не действуют почти никакие человеческие законы — война. Насколько помнил Парамонов, все его знакомые, определяя исторический отрезок какого-то события в Новейшей истории, оперировали тремя вехами: до революции, до войны, до развала СССР. Ну и после развала — это наше время. Правда сейчас «наше время» стало недостижимым и недосягаемым призраком.

— Ладно, ответственным за обустройство лагеря назначаю Генку, остальные ему в помощь. А Чапай думать будет.

— А почему я ответственный? — С ходу не дал думать Чапаю парень.

— Мы тебе кто? Мы тебе наставники и старшие товарищи. Стрелять научили, немца высиживать научили. Теперь учим лагерь разбивать. Кто наша смена, если не вы?

За спиной ему кивали мужики, мол всё верно, пусть крутится пацан, меньше думок, спокойнее сон. Привыкнет. Убивать врагов привыкнет, хоронить своих, жизнь из этого и состоит. То посевная, то уборка. То мы убираем, то нас.

* * *

Фотографии буду стараться добавлять в каждую главу. Как и в этой, они призваны дать понимание того, как выглядел мир тогда, как непросто в нем попаданцу. НУ и чтоб не думали, что я сочиняю неправду — все ми байки, они про жизнь.

Глава 8

После боя

Шалаш строил Генка сам, так что к нему имелись вопросы К шалашу, ясное дело, к Генке вопросов не было, он быстро умаялся, так что сразу после ужина парень вырубился, даже сказку на ночь не послушал. А мы взрослые сидели у костра еще долго. Флажка шнапса, обнаруженная у обер-гефрайтора, весьма способствовала молчаливому разговору мужчин, познавших жизнь. Не гнали, а понемножку цедили из крышечки вонючую жидкость, ценимую не за вкус, а за эффект.

Пономарев не был знатоком воинских званий вермахта, он и со званиями в РККА был на «вы», но в этот раз запомнил — двойная галочка в виде нашивки на рукаве солдатского мундира — это обер-гефрайтор. Во всяком случае в размокшем зольдбухе он с трудом разобрал именно такое звание. Попадались книжки гефрайторов, шуцманов, или обер-шуцманов, то есть старших стрелков.

Что удивило его, так это фотографии, вклеенные в книжки. Нет, не их наличие — всё ж таки Европа, куда нам до них. Но вклеенные и проштампованные фотографии были сделана в четверть оборота, а не анфас, как это принято в советских документах. И сами карточки были как это сказать, не строго одинакового размера и какие-то неформальные. Скорее даже художественные. Как если бы человек снимался на портрет, а потом попросил уменьшить снимок для удостоверения личности. Вот и говори потом про орднунг и хождение по линейке. Пономарев пересматривал книжки одну за другой и кидал их в костер. Включая те, из первого боя.

— Ты там чего-то понимаешь, председатель?

— Через слово. Алфавит немецкий худо-бедно понимаю, а сам язык — нет. Вот этот, к примеру, Франц Цукель или еще кто, но точно Франц. Да и хрен с ним. — И очередная книжка полетела в костер.

— И чего вынес из прочитанного, путное что?

— Что это были пехотинцы.

— Ха-ха-ха! Так это и так было понятно! Пехота они и есть пехота.

— А вот и нет. Могли быть моторизованной пехотой или из какой-нибудь танковой части. Может, кто-то по форме может их различать, я только по книжкам. Увидел, убил, выяснил.

— Так хорошо, так их звания учить правильно. А пошло жгешь? Может, лучше бы они с телами остались?

— Тогда сразу станет понятно, из какой части люди пропали, куда ехали и с каким заданием. Опять же пусть у них будет больше без вести пропавших. Не всё русским исчезать без следа.

— Это как выйдет. Мол ушел воевать Советский Союз и сгинул без следа? Умеешь ты, Александр жуть нагонять. Думал, только пацанов пугать умеешь.

— Немцев напугать надо много трудиться. И сильно стараться.

— Так понятно, что много. Вон их сколько. — Василь закрутил крышку фляжки, давая понять, что возлияние закончено. — Думаешь, получится у нас и дальше так их щипать невозбранно?

— Ничего себе — невозбранно! Думай, Василь, что говоришь. Мы сегодня одного уже потеряли.

— Алексей, одного за дюжину и еще одного — малая плата. Москвич верно сказал про счет. Везение это. — И Александр был согласен с Василием, только ничего утешительного в голову не приходило.

— Нечего мне вам сказать. Будем пробовать нападать исподтишка на маленькие отряды, на фуражиров. Мины ставить, опять же, мосты жечь, если они деревянные и не охраняются пока.

— И что толку? Немцы уже тут, мост их не удержит.

— Сами знаете, места тут мокрые сплошь и рядом. Пешком или на телеге можно и вброд. А тяжелые машины, танки, пушки — только по мостам. И всё это надо гнать на передовую, где наши с немчурой воюют. Один день простоят в ожидании саперов, пока мост снова наведут, РККА уже легче.

— Ты вроде военных не сильно любишь?

— Армия это как водка, на вкус отвратная, да без неё никак. А вкусную сладкую водку еще не придумали.

— Не, моя гонит такую, что как слеза. Пил и не морщился. — И Василий демонстративно скривил морду, посмотрев на фляжку.

Хотя мог кривиться и от аромата сушащихся сапог Парамонова. Александр прикинул, что своим ходом они к утру не высохнут, потому повесил их на вбитые рядом с костром палки. Его предупреждали, что для кожи это вредно, но он только отмахнулся раздраженно. Вредно? А его коже лица не вредно? Скрести щетину тупой бритвой, опасной прежде всего для самого бреющегося. Пользоваться вот этим мылом, умываться из ручья… Эдак скоро кожа обветреет и станет как у всех, такой же мозолистой.

— Ну что, поговорили о хорошем, и на боковую, мужчины?

— Стой, Александр! Погоди, как это о хорошем поговорили? Это у нас хорошее было? А что тогда плохое, по-твоему?

— Плохое… — Александр глубоко задумался и вздохнул. Разговор у костра это вам не викторина, здесь никто не спешит давать ответ за минуту. — Из плохого, у нас с вами кончаются патроны. То есть к немецким винтовкам завались, штук пятьсот. А к мосинкам почти ничего не осталось. Пристреливали мы их слишком тщательно, потом еще эти немцы под руку попались. Вот.

— И только-то! Так научились с нашей винтовкой обращаться, нешто не сможем немецкую освоить?

— Да, Алексей верно говорит. Они ж почти одинаковые.

— Внешне, братцы. Внешне похожи. Только там деталек всяких раза в два больше. Пока будешь чистить, что-то потеряется, что-то не вставится… Опять же они грязи не любят. Наши в этом отношении покрепче.

— Да ладно, чего там! У нас этих «Маузеров» столько, что есть парочку сломаем, то и не заметит никто.

— А ведь верно! — Сам удивился такой мысли Парамонов, а при стрельбе никакой разницы. Мушка — прорезь, зарядил — выстрелил. Может получиться. Но чистить и учить матчасть будем завтра при дневном свете. А сейчас давайте спать. На нас эта конструкция не упадет?