Гейл Герстнер-Миллер - Тузы за границей
– Почему она убила Карлуччи? Почему пыталась убить меня?
– Мурга-муггай ненавидит святош-европейцев, особенно американца с небес. Его зовут Лео Барнетт.
– Огнедышащий дракон, – уточнила Корделия. – Он телепроповедник.
– Он обещает спасти наши души. И этим уничтожит нас всех, семьи в целом и каждого в отдельности. Племен больше не будет.
– Марти не был его человеком!
– Европейцы все на одно лицо. Не важно, что он не работал на человека с небес. – Варрин бросил на нее проницательный взгляд. – А ты здесь разве не за тем же?
Корделия не ответила на вопрос.
– Но как мне удалось уйти от ээр-мунанов живой?
– Думаю, Мурга-муггай недооценила твою силу. – Он поколебался. – И, возможно, тогда как раз было твое время луны? Большинство чудовищ не трогают женщину, у которой идет кровь.
Корделия кивнула. Она начинала очень жалеть, что месячные у нее кончились еще в Окленде.
– Наверное, придется мне положиться на мой пистолет.
Некоторое время спустя она спросила:
– Варрин, сколько тебе лет?
– Девятнадцать. – Он поколебался. – А тебе?
– Скоро восемнадцать.
Оба замолчали.
«Очень взрослый для своих девятнадцати». Он не походил ни на одного из ее знакомых парней – ни из Луизианы, ни с Манхэттена. Корделия ощутила холодок, разлившийся в воздухе и в ее сознании. Она понимала, что этот озноб возник потому, что у нее появилось время обдумать собственное положение. Она не просто в тысячах миль от дома и среди чужих людей – даже не в своем мире.
– Варрин, у тебя есть девушка?
– Я здесь один.
– Нет, не один. – Голос не подвел ее. – Обними меня.
Миг никак не кончался. Потом Варрин придвинулся и неловко обхватил ее руками. Она нечаянно заехала локтем ему в глаз, прежде чем они оба нашли удобное положение. Корделия жадно впитывала тепло его тела, лежа с ним нос к носу. Ее пальцы запутались в его неожиданно мягких волосах.
Они поцеловались. Корделия знала: родители убили бы ее, узнай они, чем занимается их дочь с этим черным мужчиной. Но сначала, разумеется, они линчевали бы Варрина.
Когда она прикасалась к нему, ощущения ничем не отличались от тех, какие она испытывала в подобной ситуации с другими мужчинами. Надо сказать, таких было не много. А с Варрином все оказалось куда приятнее.
Она целовала его снова и снова. А он – ее. Ночная прохлада усиливалась, и их дыхание участилось.
– Варрин… – произнесла она наконец, задыхаясь.Ты хочешь, чтобы я стала твоей?
Казалось, он отстранился от нее, хотя она все так же обнимала его.
– Я не должен…
– Э э… у тебя это в первый раз?
– Да. А у тебя?
– Я из Луизианы.
– Варрин – мое детское имя. По-настоящему меня зовут Виунгар.
– Что это значит?
– Тот, кто возвращается к звездам.
Она подалась навстречу ему и ощутила, как Виунгар глубоко входит в нее. Потом, много позже, она поняла, что не думала о том, что сказала бы мама и что подумала бы ее семья. Ни разу.
Вначале исполин казался крохотным бугорком на горизонте.
– Это туда мы идем? – спросила Корделия. – К Улуру?
– К месту величайшей магии.
Солнце уже стояло высоко. Зной был ничуть не менее гнетущим, чем накануне. Девушка старалась не обращать внимания на жажду. Ноги у нее болели, но не от ходьбы. Ощущение было приятным.
Разнообразные обитатели глуши грелись на солнышке у дороги и разглядывали проходящих мимо людей.
Эму.
Плащеносная ящерица.
Черепаха.
Черная змея.
Виунгар обращался к каждому с учтивым приветствием. «Кузен Диневан» – к эму, «Мунгугарли» – к ящерице», «доброе утро, Вайамбе» – к черепахе, и так далее.
Летучая мышь сделала над ними три круга, приветственно пискнула и умчалась прочь. Виунгар вежливо помахал рукой.
– Летай беспрепятственно, братец Нарахдарн.
Особенно горячо он приветствовал вомбата.
– В детстве он был моим тотемом, – пояснил он Корделии. – Варрин.
Они столкнулись с крокодилом, который нежился на солнышке у обочины тропы.
– Он и твой кузен тоже, – сказал Виунгар. – Поздоровайся.
– Доброе утро, кузен Куррия.
Рептилия уставилась на нее в ответ, даже не шевельнувшись на палящем зное. Потом крокодил разинул пасть и зашипел. Ряды белых зубов вспыхнули на солнце.
– Добрый знак, – заметил Виунгар. – Куррия твой хранитель.
Чем больше становилась далекая Улуру, тем меньше животных подходило к тропке взглянуть на людей.
Корделия с удивлением поняла, что вот уже час или даже больше занята своими мыслями. Она искоса взглянула на Виунгара.
– Как вышло, что ты оказался в том переулке в нужный момент, чтобы спасти меня?
– Меня вел Байаме, Великий дух.
– Не пойдет.
– В ту ночь проходил корробори[73], специальное сборище.
– Что-то вроде митинга?
Он кивнул.
– Мой народ обычно не занимается такими вещами. Но иногда нам приходится прибегать к обычаям европейцев.
– И ради чего все это было?
Корделия прикрыла глаза ладонью и, жмурясь, вгляделась в даль. Улуру увеличилась до размеров кулака.
Виунгар тоже сощурился – почему-то казалось, что он видит куда дальше.
– Мы собираемся прогнать европейцев с наших земель. И в особенности мы не позволим человеку-который-проповедует дальше укреплять свои позиции.
– Не думаю, чтобы это было так уж легко. Разве австралийцы не надежно здесь укоренились?
Виунгар пожал плечами.
– Ты не веришь в нас, маленькая мисси? Только потому, что нас раз в сорок или пятьдесят раз меньше, у нас нет танков и самолетов и мы знаем, что почти никому нет до нас дела? Только потому, что мы сами свои злейшие враги, когда дело доходит до организации? – Его голос стал сердитым. – Наша жизнь текла без помех шестьдесят тысяч лет. Сколько лет вашей культуре?
Корделия приготовилась сказать что-нибудь умиротворяющее. Юношу, казалось, прорвало.
– Нам трудно организовать слаженные действия в духе новозеландских маори. У них огромные кланы. У нас маленькие племена. – Он безрадостно улыбнулся. – Можно сказать, маори напоминают ваших тузов. Мы же как джокеры.
– Джокеры способны организоваться. Есть люди, которые им помогают.
– Нам не понадобится помощь европейцев. Поднимается ветер – не только здесь, в австралийской глуши, а во всем мире. Взгляни на родину индейцев, которых штыками и мачете изгоняют из американских джунглей. Задумайся об Африке, Азии, о любом другом континенте, где живет революция. – Он возвысил голос. – Время пришло, Корделия. Даже белый Христос чувствует поворот великого колеса, которое застонет и снова придет в движение менее чем через десять лет. Огни уже зажжены, пусть даже твой народ все еще не чувствует их жара.
