Уолтер Уильямс - Повелитель плазмы
На митрополите черный бархатный жилет и скромные белые кружева, которые лишь подчеркивали экстравагантное пальто из змеиной кожи. Рядом с ним красовалась Сория в шелковом красно-черном платье. Золотой пояс у нее опущен до бедер, в узком разрезе юбки видна точеная ножка.
Ведущий спросил Константина, что он думает по поводу постановки, основанной на фактах его жизни.
— Я полагаю, что эта постановка — лишь один из признаков того, что Новый Город возрождается, — произнес Константин.
Он улыбался, но в его глазах промелькнуло нечто другое.
— Возможно, что сейчас мы находимся на таком расстоянии, с которого можно оценивать качество самих идей, а не кровавые и печальные события, связанные с их появлением на свет, — продолжал Константин.
Кажется, ведущий не вполне понял эти слова, поскольку ожидал обычного сладенького сиропа.
— Так вы считаете, что постановка поможет людям разобраться в ваших идеях? — спросил он.
Константин посмотрел в камеру и хищно, по-звериному оскалился. Его лицо нависло над десятками тысяч зрителей, собравшихся в театрах по всему миру. В его глазах вспыхнул холодный блеск. Маска спала с его лица, и зрители увидели энергию, решительность, нетерпение и страсть, которые переполняли этого человека.
— Мир не утратил возможности удивлять, — прорычал Константин. — Это касается и Нового Города.
В зале наступила тишина, и тут Айя не выдержала и принялась аплодировать. Через секунду ее поддержали другие. Вот это искусство!
Ведущий беседу оказался не готов к устроенному Константином представлению.
— Это объявление, митрополит? — неуклюже задал он вопрос.
— Когда я устраиваю представление, то я устраиваю представление, — произнес он. — А объявления пусть дают другие…
Ведущему стало не по себе от столь двусмысленных заявлений, и он в поиске спасения обратился к Сории:
— Вы, мадам Сория, с нетерпением ждете премьеры, ведь так?
— Я жду великих событий. И на экране, и в жизни.
Бедному ведущему ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Он развернул камеру и переключился на одного из артистов. Здесь ему повезло, и с экрана полился сироп восхвалений и восклицаний. Постановка восхитительна, Керзаки обворожителен…
Айя не выдержала и пошла в бар, где взяла полстакана вина. Она уже забыла отвратительный вкус напитков, предназначенных для всех, и оставила стакан недопитым.
Наконец начался сам фильм, и Айя забыла обо всем, даже о скверном напитке. В первой сцене показан неистовый обрядовый танец в монастыре: кружащиеся в экстазе тела, развевающиеся рясы, безумные глаза, звенящие цимбалы. Затем — длинный серый коридор и уже другое помещение. Здесь — Керзаки, восседающий в позе медитирующего монаха. У него в обеих руках молельные палочки, на лбу и щеках красные и желтые ритуальные знаки. И снова долгая, долгая тишина. Наконец актер поднялся и, ничего не сказав, вышел. Единственный звук — едва слышный шорох шелковых одежд.
Да, режиссер великолепен. Айя не знала другого, кто мог бы так мастерски использовать тишину, молчание и неподвижность.
— Мой отец умер, ваше преподобие, — произнес Керзаки свои первые слова в этом фильме.
Голос, конечно, не Константина, но очень похож. Оперная подготовка актера помогла ему придать большое сходство. Правда, вместо закаленной стали здесь — спокойный, хотя и мощный, поток воды.
— В конце все возвращается к Щиту, — произнес аббат, сухощавый старик, по-птичьи наклоняющий голову.
У него и голос какой-то щебечущий, на лбу татуировка с изображением священного символа, на глазах жутковатые пятна туши.
— Я прошу отпустить меня на похороны.
— Разрешаю, дитя праха.
— И прошу у вас вашей мудрости.
— Этим я одарить тебя не могу. Лишь Великая Дорога Совершенства приведет тебя к мудрости, постичь которую ты должен сам.
— Я хочу узнать, что такое зло?
— Зло — это преходящее явление, которое не способно поддерживать само себя. Очисти свой разум от желаний, и зло не сможет обосноваться там.
Ученик настойчив и продолжает задавать вопросы:
— А внешнее зло? Можно ли одолеть его посредством действия?
— Все зло преходяще. По своей природе оно не способно поддерживать себя. Поэтому не требуется никакое действие, оно просто не нужно.
В глубине темных глаз Керзаки вспыхнул огонек сомнения.
— Если зло преходяще, то его мимолетность выражается в том, что оно уничтожает себя, и это саморазрушение неизбежно. Разве не могут добродетельные люди помочь злу в его саморазрушении и таким образом предотвратить страдания невинных людей?
Аббат нахмурился:
— Любое оружие, дитя праха, оборачивается против тех, кто его держит. Любое желание развращает. Любое действие тщетно. Если ты хочешь помочь тем, кто страдает, научи их жить без желаний.
— Без желания накормить своих детей? Без желания надежды? Без желания свободы и справедливости?
— Вот именно.
Последовала долгая пауза. Затем Керзаки повернулся и ушел. Аббат смущенно улыбнулся и поднес к губам чашку чая.
И вот Керзаки в своей комнате. Он ломает молитвенные палочки о колено, вешает рясу в чулан, смывает с лица ритуальную краску. И отправляется делать революцию.
Айя знала, что Константин ушел из монастыря за несколько лет до начала Челокийских войн. Допущены в фильме и некоторые другие фактические неточности.
В фильме использованы вымышленные имена и наименования. Так, имя главного героя — Клатий, метрополис, за который сражался Клатий, назван Локомаром, и так далее. Однако это лишь усилило постановку и ее эффект, поскольку в фильме поступки героев решительнее, чем в жизни, битвы кровопролитнее, жесты величественнее, тишина многозначительнее. Искусство превратило полузабытое событие в трагедию более могучую, чем сама правда.
Керзаки исполнил свою роль просто великолепно. Не пытаясь имитировать Константина, он мастерски передал характер, жесты, свирепый взгляд и многое другое. Особенно выразительно сыграл актер в финале, где герой ведет переговоры о своей ссылке и сдаче родного метрополиса с теми самыми силами зла, которые вызвали его падение. Он еще как-то пытается сохранить свое достоинство, но…
Фильм прямо-таки околдовал Айю, дошел до самой глубины ее души. Впрочем, то же переживали очень многие зрители. После финальной сцены публика встала и долго аплодировала стоя. Благодаря высокому художественному воплощению жизнь человека и его идеи оказали огромное воздействие на сотни тысяч людей.
После перерыва должен был состояться репортаж с грандиозного приема в честь премьеры, но Айю это уже не интересовало. Однако швейцар собирался оставаться до конца.
