Михаил Савеличев - Две веточки орхидеи
- Здравствуйте, уважаемый, - поклонился гость и трактирщик окончательно убедился, что это не Дзе - таких слов тот отродясь не произносил и вряд ли знал.
- Заходите, - пригласил О старика, торопливо выбивая трубочку и отыскивая глазами палку поувесистее, чтобы лентяйка Тян сейчас же не только забегала, но и залетала. - Я приготовлю вам воды и покушать.
- Не стоит спешить, - мягко, но убедительно сказал старик, подходя к трактирщику и только теперь тот смог его рассмотреть. Старик как старик - морщинистое лицо, спокойные глаза, мудрая улыбка, простая, грубая, но чистая одежда, босые крепкие ноги, котомка через плечо. Смахивал он не столько на простолюдина, сколько на бывшего прислужника в господском доме - слишком уж холеная кожа, какой никогда не бывает у деревенских, большую часть жизни ковыряющихся на поле под солнцем и на ветру.
Старик тоже разглядывал О, и пауза в их вежливом разговоре затянулась настолько, что трактирщик завозился, похлопал себя по коленям, открыл рот, чтобы что-то сказать, передумал, но потом вновь нашелся:
- Может быть, трубочку хотите выкурить?
- Табак изобрел дьявол, - наставительно ответил старик, - но нам ведь он не грозит, не так ли, О?
Теперь О был точно уверен, что имя свое он гостю не называл, и ему вдруг показалось, что он опять спит, но снится ему не Императорский дворец, а он сам, отчего стало совсем грустно. Он заправил трубочку, раскурил и протянул старику. Тот вежливо поклонился, принимая подношение, втянул табачный дым, сбросил мешок на землю, из которого, оказывается, выглядывали садовые инструменты, и уселся рядом с подвинувшимся О. Пахло от него дорогой.
- Хорошо здесь у вас, - сказал гость. О осмотрелся, стараясь понять, что именно так ему нравится, но ничего кроме деревьев, раскачивающихся на ветру ворот, хмурой кобылы увидеть от дома было нельзя. Однако трактирщик подтвердил, что да, мол, просто замечательно.
Смутные тени воспоминаний, или даже легкой уверенности в том, что О не первый раз видит сидящего рядом старика заставили его беспокойно завозиться. Он потряс головой, перекатывая шар опустошающей дремоты, пока наконец не пришел к выводу, что вся утренняя сцена и разговор ему были знакомы, словно он переживал их не раз. Ощущение потянуло за собой обязанность что-то немедленно вспомнить, но ничего особенного не вспоминалось, кроме проклятых кур и Тян, продолжающей храпеть.
- Не получается? - сочувственно спросил старик, докурив трубочку и выколотив пепел на землю. - Так обычно и бывает, когда пытаешься вмешиваться в предопределенное задолго до нас и без нас. Ходят странные слухи, что у некоторых это получается, но сам я таких еще не встречал. Поверь, О, мне самому грустно. Я хожу, прошу прощения, я даже хитрю, давая возможность исправить неизбежное, но ни у кого не получается. Что же ты решишь на этот раз?
О молчал.
- Ну что ж, проводи тогда меня, подставь мне свое плечо.
Около деревни старик разжал пальцы, отпустив ноющее плечо О, выпрямился и вышел на улицу самостоятельно, шаркая по пыли и придерживая свой тяжелый мешок. Никто из деревенских не спал. Они стояли у своих домишек и смотрели как впереди медленно идет старик, а позади него тащится О с виноватой улыбкой. Древние деды и старухи, зрелые мужчины и изможденные уже с самого раннего утра женщины, подростки и совсем несмышленые крохи. Старик шел, теперь словно не замечая никого, а люди молча вглядывались в каждое его движение. Когда О пытался поймать чей-нибудь взгляд, то видел в нем только обреченную пустоту.
Их целью было святилище. Храм оказался уже украшен разноцветными ленточками, шуршащими на ветру, перед запертыми воротами стоял монах, сжимая увесистую дубину и блестя в рассветном солнце своей лысиной, покрытой то ли росой, то ли потом. Он грозно смотрел на подходивших людей, но старик и не пытался войти. Отбросив мешок, он кряхтя опустился на четвереньки и подполз поближе к монаху, уже занесшему свою дубину, положил что-то у его ног, отполз и растянулся на земле, раскинув руки и ноги, прижавшись к ней щекой. Дубина выпала из рук служителя, он поднял лежащее у его ног и показал столпившимся на площади людям две ветки ярко-красных с желтыми прожилками орхидей.
Тишина разбилась стоном. Две ветки. Два поколения. Дети и внуки. Император просил прощение за их жизнь, которые забирал с собой.
На следующую ночь Императору уже не приснился скромный и глуповатый трактирщик О. Ему снилось, что в его безымянную деревушку ворвались рекрутские отряды и сгоняют на площадь мальчиков и мужчин. Словно черные тени ками носились из дома в дом, разыскивая прячущихся будущих солдат Империи, пинками и ножнами сбивая их в толпу и отталкивая цепляющихся за руки мужей и сыновей воющих женщин. А около пылающего храма на смирной кобыле сидел в полном облачении Томага и хохотал в лицо Императору.
