Михаил Савеличев - Две веточки орхидеи
В загоне для скотины переминалась с копыта на копыто старая облезлая лошадь со слезящимися глазами, важно вышагивали курочки и суетились цыплята. Птиц О решил забрать завтра, а лошадь вывел из стойла, еще раз внимательно ее осмотрел с некоторой опаской, что она заговорит человеческим голосом, или распустит крылья и унесется в небо, но кобыла была смирна и послушна. Трактирщик неуклюже забрался на ее широкую спину, ткнул пятками в бока и та побрела в сторону темнеющей вдалеке деревни. Пели сверчки, кто-то нудно выводил печальную мелодию, в которой нельзя было разобрать слов, а О с облегчением наблюдал, как снежный ком в груди стал таять, ноги и руки его согрелись, и лошадь уже не так вздрагивала, когда он гладил ее по шее и подгонял пятками.
Ведьма исчезла, обернувшись глиняной статуей. Старуха действительно оказалась колдуньей. К счастью для О, она не была злобной лисицей и ушла в потусторонний мир не погубив ничьей души - мирно и спокойно. А то, что он испугался, так это только его вина. Ну, подумаешь - глина! Мы-то сами во что превращаемся?!
Тян, наверное, уже спала, согревая его постель и пуская слюни в подушку, а деревенские разошлись, не дождавшись возвращения хозяина с новыми слухами о погоде и видами на урожай тыквы. О это вполне устраивало. Вряд ли он был в состоянии спорить с глупой женщиной и убеждать ее в том, что посуду лучше убирать и мыть с вечера, или рассказывать о превращении старухи в изваяние и подливать пиво в раскрытые от удивления рты. Больше всего ему хотелось спать и глаза его сами собой закрывались, голова клонилась к мохнатой лошадиной холке, рот раззевался в мучительном храпе, и какие-то глупые видения прорывались с той стороны ночи, населяя унылый и привычный деревенский мирок танцующими лисицами, кобылами, жующими орхидеи, обросшим шерстью Дзе и молодой и прекрасной Одинокой Луной, грустно улыбающейся дремавшему трактирщику.
Кобыла, предоставленная сама себе, тем не менее шла в правильном направлении - по узкой тропинке, протоптанной деревенскими мужчинами к придорожному трактиру, затем свернула с нее к дороге, зацокала по камням, а во сне О самураи забили в громадные барабаны. Напротив покосившихся ворот лошадь остановилась, словно ожидая приглашения, но хозяин храпел, шевелил руками, отбиваясь от наседавших варваров, и тогда кобыла продолжила свое путешествие по теплым камням, прядя ушами от могучего храпа наездника. Наездник под мерные покачивания совсем сомлел, растянулся на лошадиной спине и даже чему-то улыбался. Кобыла попыталась осторожно заглянуть в его сновидения, но получила по губам букетом от одной стеснительной придворной дамы.
Пройдя наконец сквозь все сто тридцать семь слоев сна, как и учил Мудрец с душой юноши, О миновал миры страха, желаний, сомнений, удивлений, страсти, мудрости, силы и еще много других и приземлился на обе ноги в Императорском дворце в Киото, где вечно цветет вишня и где иероглифы возникают прямо в воздухе, подчиняясь энергии ци изощренных каллиграфов.
Снилось О что стал он самим Императором, Прямым потомком Божественной Аматерасу, Столпом Империи, Кровным братом Великих Островов, Победителем варваров, чья Длань крепко держит материк за горло. Такое превращение нисколько не удивило скромного трактирщика, так как он понял, что на самом деле всегда был Императором, которому каждую ночь снилось, будто он трактирщик в заброшенной деревне, где люди больше смахивают на волосатых обезьян, чем на верноподданных. Тем не менее, Император не жаловался придворному лекарю, так как находил это забавным и поучительным оказаться на время в шкуре самого ничтожнейшего слуги, проникнуться его мыслями и заботами, мелкими страстями и незамысловатыми развлечениями, вкусить простой народной пищи, пожить простой народной жизнью, о которой столь поэтично написал великий Хирогата Тэннай.
По утрам Император рассказывал Императрице о своих ночных приключениях, и она аккуратно записывала их в свой дневник, чтобы за завтраком почитать избранные места придворным дамам, принцам и доблестным рыцарям. Истории пользовались большой популярностью, и Император, находясь в особенно хорошем расположении духа, предлагал послать кого-нибудь по дороге между Киото и Нагасаки, в его снах почему-то сожженным, отыскать ветхий, заброшенный трактир и наградить О десятью мерами риса и солода, чтобы его пиво пахло не так отвратительно, что даже во сне его господин чувствовал тошноту.
Каждую историю Император заканчивал притчей о мудреце и бабочке, отчего придворные послушно впадали в грустную задумчивость о хрупкости окружающего их мира, нервно обмахивались веерами и читали сочиненные в этот момент трехстишья. Императрица, как самая тонкая ценительница поэзии, выбирала победителя импровизированного турнира и преподносила тому веточку своих любимых орхидей.
Жизнь жалкого трактирщика настолько плотно вошла в жизнь Императора, что он отказывался утверждать смертные приговоры провинившемся подданным и сквозь пальцы смотрел на похождения принцев, легкомысленно разбрасывающих свое семя в лона мягко говоря не слишком достойных дам. Императрица увещевала его строже смотреть на приемах в сторону наследника, или хотя бы прикрывать довольную улыбку веером, когда зачитывался длинный свиток жалоб, на что Император всегда соглашался, как соглашался на уговоры жены приобрести самые дорогие и редкие свитки из собраний попавших по тем или иным причинам под меч палача самураев.
Он знал, что Императрица мало спит по ночам, просиживая над книгами до самого рассвета, уносясь мыслями в далекие и волшебные края, вновь и вновь представляя себя молодой и наивной Аматерасу, еще не потерявшей свои глаза и творящей из собственной крови самую прекрасную страну на свете. Рассказывая свои сны, Император часто шутил, что по ночам Империя оказывается предоставленной самой себе, так как ее божественные правители покидают незаметно дворец и улетают в вымышленные миры, на что грозный сегун Томага с улыбкой отвечал, что сам он никогда не спит и не выпускает меч из рук от заката до рассвета, и Семья может быть спокойна за сохранность страны в их отсутствие. Все обычно смеялись над этой надоевшей шуткой, а Томага осматривался кругом из-под густых бровей, словно пытаясь отыскать того, чей смех не слишком искренен.
Военный правитель был еще одной причиной, почему Император столь любил свои сны. Нет, он нисколько не боялся сегуна, в конце концов история вражды домов Тайра и Минамото дали прекрасный урок зазнавшимся подданным, что и Императорский дом умеет побеждать своих врагов не мечом, не пикой и не грубой силой, а лишь словом и интригой. За спиной Томага стояла целая очередь претендентов на его место с уже занесенными мечами над его головой и только ждущих доброжелательного взгляда Императора в их сторону.
