Жюль Верн - Невидимая невеста
В таком духе наш разговор продолжался до обеда. Затем мы с Марком, закурив сигары, пошли прогуляться по набережной вдоль левого берега Дуная.
Эта первая вечерняя прогулка не могла дать мне общего представления о городе. Но в течение последующих дней у меня будет время детально его осмотреть — скорее всего в компании капитана Харалана, а не Марка.
Само собой разумеется, мы говорили на одну и ту же тему: только о Мире Родерих.
Однако мне вспомнился секретарь «Компани де л’Ест» и то, что он говорил в Париже, накануне моего отъезда. Слова брата свидетельствовали: ничто, решительно ничто не омрачало его романа. И однако у Марка есть или был соперник. Мире Родерих делал предложение сын Отто Шторица. В этом не было ничего удивительного, поскольку дело касалось красивой молодой девушки, да еще с богатым приданым. Во всяком случае, теперь Вильгельму Шторицу не на что надеяться, и нечего беспокоиться по поводу этого субъекта.
Разумеется, мне вспоминались слова, услышанные, или как будто услышанные, при высадке, с парохода. Даже если допустить, что они были действительно произнесены, а не являлись галлюцинацией, я не мог их приписывать тому наглецу, который сел на пароход в Пеште, поскольку при высадке в Рагзе его уже не было на борту.
Однако, даже не рассказывая брату об этом инциденте, я все же счел необходимым передать ему в двух словах то, что узнал о Вильгельме Шторице.
Сначала Марк ответил жестом подчеркнутого презрения, а затем сказал:
— Действительно, Харалан говорил мне об этом субъекте. Он, кажется, единственный сын известного ученого — Отто Шторица, которого в Германии считали колдуном, впрочем необоснованно, так как он и в самом деле занимал важное место в научной среде и сделал существенные открытия в области химии и физики. Но предложение его сына было отвергнуто…
— Задолго до того, как было принято твое, Марк?
— За три или четыре месяца, если не ошибаюсь, — ответил брат.
— И мадемуазель Мира знала, что Вильгельм Шториц добивается чести стать ее супругом, как говорится в либретто оперетт?..
— Не думаю.
— С тех пор он ничего не предпринял в этом отношении?
— Ничего, поняв, что у него нет никаких шансов…
— А что собой представляет этот Вильгельм Шториц?..
— Большой оригинал, ведет довольно загадочный, очень уединенный образ жизни.
— В Рагзе?..
— Да… в Рагзе… в доме на отшибе по бульвару Телеки, где никто не бывает. Впрочем, — и этого было бы достаточно для отказа, — он немец, а офранцуженные венгры не очень-то любят подданных Вильгельма Второго[50].
— Он даже пруссак, Марк…
— Да, пруссак из Шпремберга в Бранденбурге.
— Тебе приходилось где-нибудь встречать его?..
— Иногда встречал, а однажды в музее капитан Харалан мне его показал, когда он, вероятно, нас не видел…
— Сейчас он в Рагзе?..
— Не знаю, что ответить, Анри, но кажется, последние две-три недели его здесь нет.
— Было бы лучше, если бы он уехал из города…
— Ладно! — произнес Марк. — Оставим этого человека там, где он есть, и если когда-либо появится госпожа Вильгельм Шториц, то уверяю тебя, это будет не Мира Родерих, поскольку…
— Да, — сказал я, — поскольку Мира Родерих будет госпожой Марк Видаль!
Мы дошли до деревянного моста, соединяющего венгерский берег с сербским, и на несколько минут остановились на мосту, любуясь великой рекой. Этой ясной ночью тысячи звезд отражались в воде, напоминая рыб с блестящей чешуей.
Мне пришлось рассказать Марку о своих собственных делах, сообщить новости о наших общих знакомых и об артистическом мире, с которым у меня была постоянная связь. Мы много говорили о Париже. Марк хотел провести там, если ничто не помешает, несколько недель после свадьбы. Хотя обычно молодожены отправляются в Италию или в Швейцарию, Марк и его жена поедут во Францию. Мира заранее радовалась, что снова увидит Париж, который уже знала, и будет его осматривать вместе с супругом.
Я сообщил Марку, что привез все бумаги, о которых он просил в своем последнем письме. Можно не беспокоиться, у него будут все документы, необходимые для большою свадебною путешествия.
Наш разговор постоянно возвращался к звезде первой величины, блистательной Мире; так магнитная стрелка всегда поворачивается к Полярной звезде. Марк говорил без устали, а я не уставал его слушать. Он давно уже хотел столько мне рассказать! Пришлось проявить благоразумие, иначе наш разговор продолжался бы до рассвета.
Впрочем, прогулка прошла спокойно, так как в этот довольно прохладный вечер прохожих на набережной было немного. Однако — не ошибся ли я? — мне показалось, что за нами шел какой-то человек, словно хотел подслушать чужой разговор. Человек этот был среднего роста и, если судить по тяжелой походке, уже немолодой. В конце концов он отстал от нас.
В половине одиннадцатого мы с Марком вернулись в гостиницу «Темешвар». Перед тем как заснуть, мне вновь и вновь вспоминались, как наваждение, слова, которые, кажется, я услышал на борту судна… слова, угрожающие Марку и Мире Родерих!
IV
На следующий день — знаменательная дата! — я нанес официальный визит семье Родерих.
Дом доктора — старинный особняк в прекрасном стиле, с модернизированными внутренними помещениями, с богатым и строгим убранством, свидетельствующим об утонченном художественном вкусе хозяев, — стоит в конце набережной Баттиани, на углу бульвара Телеки, который под разными названиями опоясывает город.
На бульвар, между двумя колоннами, на которых установлены вазы с вечнозелеными растениями, выходят ворота и служебная дверь особняка, ведущие в большой двор, посыпанный песком. Двор отделен решеткой от сада, его высокие деревья — вязы, акации, каштаны, буки — возвышаются над стеной, идущей до соседнего дома. Между аллеями, украшенными плющом, подбирающимся к кронам деревьев, простирается лужайка неправильной формы, декорированная кустарником и корзинами с цветами. Глубина сада скрыта разросшейся зеленью. Правее, в углу, между двумя строениями с узкими бойницами, отведено место для птичника. Стены особняка не видны за вьющимися растениями.
У края владения, с правой стороны расположены служебные Помещения: на первом этаже — кухня, подсобная комната, дровяной склад, гараж на две кареты, конюшня для трех лошадей, прачечная, собачья будка; на втором этаже — за шестью окнами, скрытыми жалюзи, — ванная, бельевая, комнаты для слуг, выходящие на отдельную лестницу. Между окнами тянутся стебли дикого винограда, широкого кирказона[51] и вьющихся роз.
