Михаил Савеличев - Черный Ферзь
— Мерзостное ощущение, — сказал он самому себе, открыв глаза.
Одеяло соскользнуло на пол, а простынь сбилась, словно наморщила лоб, пытаясь осилить подсмотренные ею кошмары. Шевелиться не хотелось. Тело словно исчезло — растворилось в едкой слюне бесконечных сновидений, оставив по эту сторону ночи лишь призрачную память о себе.
Он ощупал пустоту вокруг. Пальцы наткнулись на что-то твердое, гладкое и холодное. Стакан? С водой? Можно ли ее пить? А если там притаилась вставная челюсть? Вставной глаз? Странные вопросы… Разве бывают вставные челюсти и вставные глаза? Зачем они в полдень торжества медицины и прививок «бактерий жизни»? Но ведь где-то он это видел? Это… Изуродованные лица, искалеченные тела. Костыли и протезы. Скрипучие тележки для все еще живых обрубков, точно жизнь из конечностей успела ускользнуть в тело, отдавая взрывам уже и так мертвую дань, тем самым гальванизируя мировую тоску воли к жизни в сократившемся вместилище из шагреневой кожи.
— Они и не ведали, что же оказалось в их руках, — бархатисто сказала тьма.
Расширив зрачки, он разглядел гостью, чертовски элегантно сидевшую в кресле. С тех пор она нисколько не изменилась — даже в свои года могла вскружить голову кому угодно. И кружила.
— А вы ведали? — спросил он только для того, чтобы не молчать.
— Интуиция, мой дорогой, интуиция. Природное чутье женщины, наследницы не той, что из ребра, а самой первой, которую чуть не покарал архангел на берегу Красного моря. Видите ли, когда горланящие младенцы появляются не из чрева матери, а из чрева машины, сооруженной неведомыми чудовищами бог весть сколько веков назад, в вас срабатывает дотоле не осознаваемый инстинкт. Я была его повитухой, восприимицей, крестной матерью… Черт его знает, как это лучше назвать.
— Тогда он — подопытным сыном?
Она рассмеялась.
— Вы умеете шутить. Почему-то только специалисты по спрямлению чужих исторических путей обладают самым лучшим чувством юмора. Откройте секрет.
— Нужно подойти к краю бездны и заглянуть в нее. Тот след, который останется, когда будешь от нее отползать, и называется юмором.
— Неужели? Любопытно, любопытно…
— Никогда так искренне не смеялся, вспоминая своего первого убитого. Ведь там нет времени разбираться кто прав. Прав всегда тот, кто остался жив.
В ее руках вспыхнул огонек, набросив на мгновение на лицо багровую вуаль, которая безжалостно извлекла из тайника истинное количество лет, прожитых дамой. Зажигалка погасла, оставив лишь тусклое пятнышко тлеющей сигареты. Сладковатый запах наполнил комнату.
— Могут быть у члена Мирового Совета мелкие слабости? — с капризной ноткой спросила она. — Я не могу вдыхать ту ужасную гадость, что завозил Вандерер с этого вашего Флакша. Обхожусь местными паллиативами, — хихикнула дама.
— Вы мне снились, — зачем-то признался он. От омерзительности тут же возникшей перед внутренним взором картины чудовищной трансформации искалеченного тела захотелось передернуться.
— Опасное признание, — скокетничала дама. — Но сомневаюсь, что я пригрезилась в эротико-романтическом виде.
— Да, — вынуждено подтвердил он. — Ни эротики, ни романтики… Как вы догадались?
— Слишком хорошо разбираюсь в мужчинах. Чересчур хорошо, можно даже так сказать. В этом-то вся и беда. Горе от ума, — сладковатый запах расползался по комнате дымными змейками. — Побочный эффект длительного изучения модифицированного поведения «казуса тринадцати».
— Как он только вам позволил…
— Мне никто и ничего не может позволить, — холодно отрезала дама. — Как влиятельный член Мирового Совета я сама выбираю — чем и как мне заниматься! — но тут тон ее слегка смягчился: — Видите ли, голубчик, педагогика, даже в эпоху расцвета Высокой Теории Прививания, не воспринимается как дисциплина, чреватая потенциальным ущербом для человечества. В общественном сознании это целиком и полностью позитивная наука. Ну, а мелкие шероховатости в виде загубленных судеб… Это целиком и полностью ответственность наших штатных сеятелей доброго и вечного. Лес рубят, щепки летят.
— К кому пошел бы человек в таком состоянии? — пробормотал он себе под нос.
— У вас чертовски хорошая интуиция, голубчик, — дама ловко выпустила изо рта идеально ровное дымное колечко. — Тривиальный ответ — Lehrmeister, правильный — школьный врач. Забавно, как повернулось бы дело, если бы вы все-таки переговорили со мной?
— Вы же сами не захотели… Сразу же обратились к Вандереру, чтобы он оградил вас…
— Оградил… защитил… — дама кивнула головой. — А вы так сразу и сдались! Такой большой, молодой, сильный, ореховоглазый… — Отставив в сторону сигарету, дама наклонилась вперед и прошептала: — Брюнеты, голубчик, — моя слабость! Ха-ха-ха! Как вы его назвали? Подопытный сын? У него всегда были длинные, шикарные волосы…
Дама откинулась на спинку кресла и как-то сразу размякла. Рука с тлеющей сигареткой свесилась к полу.
— Он был только мой, — тихо сказала она. — Только мой и больше ничей. Иногда мне кажется, что те чудовища не предусмотрели одной мелочи, из-за которой их план так и не удался… Одинокие монокосмы чересчур понадеялись на семью… Понимаете? Им казалось, что и через сорок тысяч лет в нас сохранится инстинкт материнства… Среди тех, кто принимал младенцев, ваша покорная слуга оказалась единственной женщиной. Может поэтому я это почувствовала, когда псевдовлагалище вытолкнуло мне в руки очередной плод… Мальчика. Крошечного, орущего мальчика. Самого обычного человеческого младенца… Тогда я и поняла, что происходит между квочкой и ее цыпленком. Таинство запечатления…
— Я предполагал корыстные мотивы, — сказал он с ноткой раскаяния.
— Ах, оставьте! Какая еще корысть у человека с моим положением. Тут все гораздо запущеннее. Гордыня — вот более подходящее слово. Кому-то не давали покоя лавры первого антрополога чистейших кроманьонских групп, мне же хотелось…
— Чего? — он не выдержал долгой паузы.
— Вечной молодости, успеха, внимания, силы… Хотелось стать ведьмой и летать над ночным городом, стуча в окна и гоняя птиц. Какое это теперь имеет значение, — горько сказала дама. — Показать вам фокус?
— Фокус? — ему показалось, что он ослышался. — Какой фокус?
Дама рассмеялась:
— Очень редкий и необычный. Не скоро вам выпадет шанс услышать его еще разок… Вот, смотрите! — она показала на стакан с водой.
Щелчок пальцами, и стакан исчез. Как будто выключили голограмму. Несмотря на какую-то удручающую банальность, больше подходившую затрапезному бродячему цирку, исчезновение предмета поразило его. Почудилась в этом проявление невероятной силы, которая издевательски вырядилась в одежды заурядной иллюзии, ловкости рук, гипноза — чего угодно, но только не нуль-транспортировки предмета одним лишь усилием воли.
