Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида
– Это один… ботаник… Журналист. Друг семьи, – тихо сказала Клава, дрожа.
– Наверх али пойдете? – с надеждой спросил привратник.
– Пойдем, – твердо сообщил Воробей.
– Сходите, сходите, – печально повторил старик. – Пьет… Никто не звонит, никто не едет. Как в могиле второй божий день.
Когда они шли по скрипящей старинную мелодию лестнице, Клодетта сильно запыхалась, задышала и, остановившись и присев на ступеньку, спросила:
– А тебя как звать-то?
– Воробей, – ответил Воробей.
– Ну ладно надо мной пудриться, – зло отозвалась девушка, поднялась и потянулась вверх.
В секретном кабинете за небольшим столиком в плетеном кресле сидел Павлов. Голова его валялась на столе. Рядом надгробной крестовиной высился телескоп. Воробей вошел внутрь, а девушка застыла у двери, без сил прислонившись к косяку.
– Кто? Кто… Это ты… женка… вернулась?! – всполошился Павлов, пытаясь вскочить.
На полу возле его ноги звякнули две или три порожних коньячных фигурных склянки.
– Это мы, – тихо сказал Воробей. – Дочка Ваша, Клава. И я… сопровождаю.
– Зачем? – крикнул Теодор, оглядываясь кругом сумасшедшими глазами. – Зачем? – повторил он, потом тяжело сказал. – Я теперь не жилец, сюда не ходите. Тут мой гроб… Раньше я живой был – жену ненавидел, дочку дуру не любил… Было зачем жить.
– Ты где, жена? – вдруг крикнул он. – Нарочно ушла?
Теодор тяжело поднялся и заглянул в окуляр телескопа и поводил трубой:
– Ничего не вижу. Ослеп. Раньше все видал – женат неудачно, за деньги. Кругом дуры, позорят меня, умника. А теперь что? Кто я? – он опять рухнул в кресло. – Кого ж мне теперь не любить? Себя, разве. Только и остается. Жена, где ты, ты зачем так умерла? – опять воскликнул он слабым голосом, потом повернул голову. – Клавочка. Прости.
После упал головой на стол и затрясся. А девушка стремглав пустилась по лестнице вниз.
Воробей налил из подвернувшейся бутылки минеральную и протянул фужер адвокату. Тот, давясь, выпил.
– Вы не беспокойтесь. Мы в похоронах поможем, – предположил Воробей.
– Я сам. Сам я, – ошалело поглядел адвокат вокруг. – Скоро буду готов. Оклемаюсь… Умыться надо… Похороны…
– Да мы поможем, – повторил журналист. – Я вот только географа найду, Арсения Фомича, запропастился куда-то. И сразу вернусь.
– Фомича? – удивленно протянул Теодор, глядя в скошенную фрамугу на черную ночь. – Арсения? Так звонил же из конторы час назад доверенный человечек. Сказал, доставили этих в подвал. А? – посмотрел он на Воробья. – А?! О чем это?
– Вы не волнуйтесь, мы поможем, – и Воробей тихо вышел из комнаты и слетел по лестнице.
Внизу, на ступеньке, сидела Клодетта.
– Пошли, чай попьем, – сказала она. – Воробей.
В большой кухне озабоченный старичок разливал чай, нарезал буженину, а озадаченный журналист судорожно думал.
– Ты чего? Совсем бледный, – спросила Клодетта.
– Так надо. Слушай, а у тебя телефон банка есть?
– Какого банка?
– Ну, этого…Гуд…"Гудбанка".
– Там наши враги, – отрешенно сообщила девушка. – Вот справочная, – ткнула она том журналисту. – Вот телефон, – и сунула трубку мобильного.
Воробей порылся в книге и настукал номер.
– Соедините меня срочно. С кем? С… Евсей Евсеичем. Да, с самим… Барыго. Кто? Я? Журналист Воробей со срочным сообщением… Жду.
И чуть погодя продолжил:
– Але. Это Воробей… Мне надо с Вами срочно… Где? Вы в банке? А если подъеду? Несколько слов… Ну, через… Сейчас и выезжаю. Ага, ладно.
– Слушай, – сказал он внимательно глядящей на него и дующей в блюдце Клодетте. – Срочно надо отъехать. По журналистскому делу.
Девица опустила блюдце.
– Я одна не останусь. Меня возьми, – коротко сказала.
– Ага, – воспротивился журналист.
– А как поедешь? – подначила сообразительная Клодетта. – Ночью отсюда только привидения ходят. А у меня – тачка. Рулить можешь, ботаник?
– Ну, – сважничал Воробей. – Пробовал. Я больше на наземном транспорте.
– Ага, вот и пошли, – и Клодетта решительно поднялась. – Потом тихо сказала старику. – Ты там за папашкой пригляди. Сходи туда, скажи: дочка велела Вам умываться и спать. Пошли, Воробей, – умоляюще поглядела она на журналиста. – Я тут пока не могу.
Несмотря на слабость, постояный плач и волнения последних дней Клодетта, шустро вихляя и задевая кусты, гнала маленькую юркую машинку, и через двадцать минут они уже входили, встреченные злобным от недосыпа охранником с наколкой " Мать тебя не узнает", в хрустальный подъезд банка.
– Чего тебе? – нелюбезно встретил их сидящий в огромном кресле Барыго. – Нарыл чего, шустрый?
– Нарыл.
– А это кто такая, пигалица, – басом заорал Барыго.
– Сам ты пигалица, – выпалила Клодетта.
– Я?! – удивился огромный Барыго.
– Это моя невеста, – прикрыл девушкину грубость Воробей. – В ЗАГС собрались, вот и таскаю всюду за собой, вдруг сорвется сладкий пескарь.
– Сам ты пескарь, – злобно отозвалась девица.
– Ну и невеста у тебя. – удивился Барыго. – Не позавидуешь. Я бы такую невесту враз удавил. Ну так чего нарыл, не томи.
– Сначала помогите.
– Эге. Ты со мной не играй, шустряк. Враз срою.
– Географа схватили и упекли в подвал, – выпалил Воробей.
– Которого географа? Нашего банковского? – взревел Барыго. – Нашего козырного валета! Кто упек, кто это такие крепкие?!
– Эти, из адвокатского бюро "Колин и Павлов".
– Папа дома, – крикнула Клодетта, сжимая кулачки перед носом Воробья. – Он плачет.
– Ну и дела, – обмяк Барыго. – так ты Павлова дочь… Слыхал… Но, все равно, наших брать, да еще козырных, западло. Это мы скоро исправим.
– Все! – заорал он стальным голосом. – Все, идите спать, женихи. Сам все сделаю.
Зазвонил телефон неожиданным погребальным ночным колоколом в необъятном кабинете.
– Кто? – спросил Барыго. – Знаю уже, майор. Только что сообщили, – сказал он, косясь на молодежь. – Примем меры. Нет, нет. Свои меры.
А Воробей и Клодетта, препровожденные наколотым ночным охранником, поплелись к выходу.
– Может, у тебя заночую? – нерешительно спросила Клава, вставляя ключ зажигания. – На коврике.
– Нельзя, – ответил Воробей. – У меня родители – пенсионеры. Не поймут.
– Ага, – согласилась девушка. – Тоже ботаники. Может у меня заночуешь, в гостевом домике? Ладно? Страшно мне, Воробей.
– Ну ладно, – согласился журналист. – Черт с тобой.
Клодетта одновременно засмеялась и заплакала и чмокнула вдруг журналиста в щеку.
* * *Арсений очнулся в темном тусклом помещении. Он лежал на полу на тонком ковре, повернулся с боку набок, а потом тяжело сел. Вделанные в деревянные панели стен два еле тлеющих ночника чуть освещали место их теперешнего заточения. Это, конечно, был не подвал. Посреди зала громадой рейхстага возвышался биллиард, на зарешеченных окнах, в которые назойливо лез узкий лунный серп, висели витиеватые шторы, и этот серп, колышась и играя, лизал остием оборки штор, пытался их взрезать, хотя бы освободив узников от части пут.
