Андрей Кокоулин - Фотография на память
Но почему-то то, что бродило в нем семь мертвых дней, царапало и жгло душу, само выбрало время и место.
Андрей Игоревич стукнул ручкой о стекло.
— Это самое поганое, когда так. Ладно, — он встряхнулся, услышав стук в дверь, — давай уральцев встречать.
Вадим поднялся вслед за директором.
Уральцев, как и в прошлые переговоры, было двое. Генеральный и коммерческий. Оба мужики за сорок, семейные, в свитерах домашней вязки, оба плотные, основательные, простолицые, но с хитринкой в глазах. Генеральный был бородат.
Пожали руки. Расселись.
На одном диване Андрей Игоревич и Вадим, на другом, напротив, покупатели.
— Мы бы хотели уточнить, — сразу сказал бородач, — по ассортименту и срочности…
— Конечно! — оживился Андрей Игоревич. — Без ложной скромности, у нас широчайшие наработки и связи с производителями…
Он как бы случайно задел локтем Вадима, и тот кивнул:
— Да, кроме нас посредников не будет.
— У нас склад, где все комплектуется согласно заказам…
Андрей Игоревич говорил, листал контракт, отражения уральцев кивали и улыбались, обменивались плавными жестами…
Бог знает, с чего началась последняя ссора.
Алька, раздухарившись, могла крепко припечатать словцом. У нее было много друзей, чертова прорва друзей, она все время куда-то спешила, от одних к другим, от других — к третьим, кому-то все время помогала, одалживала, дарила и не спрашивала обратно.
Она и себя дарила, ни у кого ничего не спрашивая. Потому что так было нужно. Дождь, снег, чужие депрессии, глобальные проблемы, фотографии и выставки, концерты, плачущие подруги, шумные компании, подъезды и дворики, утренние туманы и вечерние набережные — всем этим она жила.
Вернее, во все это она привносила жизнь. Веселый вихрь, бесконечное движение, немолимую поступь добра.
А Вадим хотел жить только собой и Алькой. И все. Он вообще учился жить еще кем-то.
— Аля, — сказал он тогда, — я так не могу.
— Как?
Алька любила ерошить ему челку. Прислонялась, прижималась, губы бантиком, нос в щеку, и шкрябала коготками.
Вот и сейчас, когда он подбирал серьезные слова на глупый вопрос, прижалась:
— Как не может мой хомячок? Чего он не может?
Бровь царапнуло.
— Жить вот так! — задергал плечами он. — Алька, я почти тебя не вижу.
Алька отстранилась.
— А сейчас?
Ее серые глаза, слегка меняя цвет, посмотрели на него, непонятно, отстраненно, будто через объектив.
На ней был белый с синим плащик. Шляпа в руке. Сумочка и фотоаппарат через плечо.
— Ты же убегаешь уже, — сказал он.
— Ага. Мне нужно.
— А я?
— А ты взрослый уже, чтобы бояться оставаться в одиночестве.
— Прекрасно! — увернулся он от поцелуя. — Это что, пожелание?
— Это диагноз! — объявила Алька, выбегая в прихожую.
— Ну и вали! — бросил он ей в спину. — Хоть умри!
Хлопнула дверь. Резко потемнело за окнами.
Сколько он потом не звонил, все время было занято…
— Вадим!
Пальцы Андрея Игоревича поймали Вадима за плечо, и прошлое отпустило, ушло из головы, из глаз, оборачиваясь серо-зелеными стенами переговорной.
Выжидательно смотрели уральцы.
— Что? — выдохнул Вадим.
— Да Петр Евгеньевич все настаивает на дополнительной скидке, учитывая те объемы, которые они собираются у нас заказывать, — бросив выразительный взгляд, пояснил Андрей Игоревич. — И вообще они еще не решили окончательно, стоит ли размещать заказы именно у нас.
Вадим вдруг обнаружил, что ерошит челку, как раньше это делала Алька. Никуда без тебя…
— А разве это важно? — хрипло спросил он.
— Прости, Вадим…
Бородатый уралец непонимающе сощурился. Второй уралец подался вперед. Бровь у него заломилась в удивлении.
— Разве это важно? — повторил Вадим. — Куда вам больше? Зачем? Ради чего? Близкие-то вас часто видят? Ведь это…
— Извините, — сказал Андрей Игоревич, меняясь в лице.
Он навалился на Вадима, пытаясь заткнуть ему рот ладонью, но тот замотал головой, продолжая говорить:
— …ажно. Что деньги? Куда их? Если никого нет рядом… ф-фы…
— Ай, ты…!
Андрей Игоревич, случайно укушенный, с шумом втянул воздух.
— Не слушайте его, — обернулся он к оторопевшим уральцам, продолжая хватать Вадима за лицо и прижимая его к дивану. — Он бред несет. У него трагедия. Он еще не отошел, он в тяжелом психологическом состоянии.
— Я просто… — отплевываясь от настырных пальцев, Вадим вывернулся из-под начальника и перевалился через диванную боковину на пол. — Я просто понял…
Он стянул контракт со стола и встал.
Андрей Игоревич, тяжело дыша, откинулся на спинку. Взгляд его не сулил ничего хорошего.
— Четыре часа сюда, — сказал Вадим уральцам, — четыре обратно. Эти восемь часов вы могли бы потратить на своих любимых, детей, родителей. Потому что потом… — у него перехватило дыхание. — Потом может случиться, что времени уже не будет. Совсем.
Не глядя, он сунул контракт кому-то в руки и дернул дверную ручку.
— Вадим! — попытался окриком остановить его Андрей Игоревич.
Но Вадим уже спустился по коротким ступенькам в офис.
Люди, столы, квадраты мониторов, теряя четкость, проплыли мимо. Он вышел из здания, приткнулся на углу рядом с урной.
Дурак, Алька, дурак.
Ему сделалось больно, осенняя горечь, сентябрьская, табачная, особо жгучая, забилась в горло. Алька моя, Алька.
Он согнулся у стены.
В кармане некстати задергался, разразился трелью телефон. Выключить?
— Да.
— Где ты?
Голос Андрея Игоревича был странно тих.
— На улице, у курилки, — сказал Вадим.
— Ну и представление ты устроил. Жди, — бросил директор и отключился.
Он вышел после укативших на "Ниве" хмурых уральцев. Постоял рядом, посмотрел, двигая лицом, словно перемалывая нехорошие слова.
Наконец спросил, в мятом костюме, с галстуком, намотанным на кулак:
— Что, так плохо?
Вадим, не ответив, скривился.
— На.
Пачка пятитысячных купюр, перетянутая резинкой, ткнулась Вадиму в плечо.
— Зачем? — поднял глаза он.
— Тебе же нужно? — Андрей Игоревич тряхнул пачкой. — Бери давай.
— Спасибо, — Вадим, помедлив, положил деньги во внутренний карман куртки. — А уральцы?
— Подписали, — Андрей Игоревич подмигнул и наставил палец: — Но ты у меня теперь в кабале, понял? На полтора года, не меньше.
— Ладно.
— Когда выйдешь?
— После двадцать пятого. Двадцать шестого.
— Странная дата. В смысле, не начало месяца. Впрочем, ты понял, да? В кабале.
