Светлана Ягупова - Феникс
Население успокаивали, объясняя, что болезнь лишь в отдельных случаях приводит к плохому исходу. Но когда отнимаются руки и ноги, поди знай, на тридцать это часов или навсегда. У кого-то не выдерживало сердце, наблюдались нервные срывы.
Как только началась эпидемия, территорию пансионата закрыли для посторонних. Но ты перелез через забор, и я видела в окно, как ты полдня околачивался возле изолятора, что-то объясняя сестрам и врачам. Твоя настырность надоела, тебе выдали халат и разрешили войти в палату, Я тут же юркнула с головой под одеяло, чтобы не испугать тебя своим видом. Минут через десять ты сидел у моего изголовья, гладя меня через одеяло по голове и говоря что-то неубедительно-успокаивающее. Лучше бы ты явился на следующий день, когда я стала неподвижным бревном на целые сутки. Но, как выяснилось позже, ты уже сам тогда заболел.
Чего только я не передумала за те тридцать часов неподвижности... Рядом со мной лежала семнадцатилетняя Оля Бойченко, красивая черноглазая украинка с черной косой, превратившейся в бурую мочалку. Я старалась не смотреть на ее изменившееся лицо. Когда Олю парализовало, она не плакала, как это было с другими женщинами, а без умолку говорила, говорила, посылая проклятья кому-то неведомому, по чьей злой воле терпит такие муки. Монолог ее выглядел примерно так: "Вот, вот, доигрались, допрыгались, довоевались. Выпустили джина из бутылки. Долго же думали, долго, и вот на тебе, изобрели. Мало бомбочек, нагородили нечто позаковыристей. О детях, о детях подумали бы, изверги проклятые. Племяшек у меня, Юрочка, худенький, тоненький, не дай бог заболеет этой бурой чумой, не выдержит ведь. Ну, и сволочи. Мало вам взрывчатки по несколько тонн на голову, еще и бактерии изобрели. Бездетные сами, что ли? Или никого не любите? Нет у вас жен и матерей? Черт бессердечный, сатана родил вас, а не женщина. Это же сколько можно заниматься собственным уничтожением? Это что за планета такая ненормальная, где люди грызут друг другу глотки! Сигналы шлете иным мирам... Да на кой вы сдались им, если в родном доме такой бедлам учиняете! Смотрят, небось, с какой-нибудь звезды на Землю в телескопы и плечами пожимают: что это у них там творится?! И не ждите, не прилетят! Нечего им тут делать в этом кавардаке. Ох, и что же теперь со мной будет? Ни рук, ни ног - будто кто отрубил. Накормить бы вирусной похлебкой того гада, который придумал все это. А ведь была, была я счастлива, прыгала, на дерево могла залезть белкою, все мальчишки в классе были влюблены в меня. И вот какой-то скотине захотелось превратить меня в паралитичку. И эта сволочь может спокойно есть, спать, улыбаться? И ей не снятся черные сны? И эта гадина носит имя человек? Доктор, доктор, у меня уже и челюсть немеет. Неужели речи лишусь? Тогда начну думать, так крепко думать, что нелюдям черные сны сниться станут".
С постели она поднялась, но вряд ли стала матерью.
В нашей палате умерли двое. Были смертельные случаи и в других палатах. Только сейчас я понимаю, какое понадобилось духовное напряжение, чтобы пережить все это. Нина Василькова, самая начитанная из нас, декламировала наизусть стихи об абсолюте, с которым якобы сливается все живое после кончины. Но меня такое будущее не устраивало - ведь при этом я лишилась бы собственной индивидуальности, порвала связь со всем, к чему была привязана.
Вера Петровна, геолог по профессии, пересказала прочитанную когда-то книгу итальянского физика об опытах на берегу Венецианского залива - ночью на инфракрасную пленку были засняты неизвестные объекты, которые якобы существуют в некоем параллельном мире и проходят сквозь наш мир, влияя на наше сознание.
- Значит, плохо влияют, - сказала я мрачно.
Словом, параллельный мир меня тоже не утешил. И уж совсем ужасной показалась гипотеза, что кто-то дергает нас совсем "за ниточки", управляя нашими биополями.
Неожиданно выяснилось, что у каждого было в запасниках души что-нибудь ложноспасительное: то ли идея перевоплощения человека в нечто нематериальное, то ли гипотеза перехода в иной план, на иной глобус или обещание вечной жизни для некоего астрального тела.
Все это захватывало воображение, но не надолго. Я завидовала Игнатьевне, пожилой сторожихе музея, лежавшей по- соседству с Олей, - она откровенно молилась, надеясь на доброго покровителя в небесах. Под конец карантина, когда почти все в нашей палате были на ногах, выяснилось, что брат Василий племянник Игнатьевны. Когда он заявился к нам, я с молодой горячностью набросилась на него.
- А-а-а, - злорадно протянула, увидев его холеное, не тронутое болезнью лицо, - потому-то вы, вероятно, и здоровы, что вас пощадил всевышний. А вот меня, атеистку, покарал. Но за что тогда наказал он Игнатьевну? Вон как она бьет поклоны, а до сих пор не может ходить.
И что же, по-твоему, ответил Василий? - Он поднял глаза вверх и усмехнулся:
- Ау! Где же вы, летающие тарелки с братьями по разуму? Почему не помогли нам? Разве не видите, как вы необходимы? Что это за братья, которые не хотят помочь в трудную минуту?
- Возможно, они так далеко, что пока не могут пробиться к нам с такой миссией, - неуверенно предложила я.
- А у бога, возможно, кроме нас, есть дела поважнее, - ответил Василий.
- Что ты, Васенька, - Игнатьевна испуганно взглянула на него. - Божий помысел прежде всего распространяется на человека.
- Тогда выходит, что бог бессилен! - выкрикнула я, расхохоталась и... Ты знаешь, что случилось потом? Это было ужасно: я задрала голову и плюнула. В потолок. А по сути, в небо.
Не поверишь, но в ту минуту я услышала голос. Нет, не божеский, а твой. Так явно и четко, будто стоял рядом, ты произнес: "Не плюй в колодец!"
Я вздрогнула и оглянулась.
- Кто это? - пробормотала оглядываясь. На меня смотрели непонимающе - кто с иронией, кто с ужасом.
- Кто сказал: "Не плюй в колодец!"? - переспросила я шепотом, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться в истерику.
Ко мне подошла Нина Васильевна, взяла за руку и усадила на кровать.
- Успокойся, тебе почудилось.
Брат Василий смотрел па меня с недоброй усмешкой.
- Он бессилен, понимаете? - пробормотала я. - Даже если и существует.
В голове продолжало звучать: "Не плюй в колодец!" И тут меня осенило: ну, конечно же, кто, как не ты, мог в эту минуту сказать такое? В небо нельзя плевать ни при каких обстоятельствах, даже если ни во что не веришь. Потому что небо - это частица космоса, а значит, и частица тебя, человека. Плюнув в небо, я плюнула в собственную душу.
Теперь понимаю, что в ту минуту твоим голосом говорило мое подсознание, но я тогда была очень огорошена. Брат Василий заметил мою растерянность, усмешка на его лице сменилась озабоченностью и даже участием.
