Георгий Гуревич - На прозрачной планете
— Не могу! — сказала Елена. — Я чуть не утонула. Я еле жива, я простужена. Мало ли глубинометристов на Камчатке? Почему меня?..
— Вертолет летит медленно, — ответил Яковлев. — На Камчатку и обратно — это лишних четыре часа. На Вулканстрое пятьдесят тысяч рабочих и десять тысяч машин. Все они стоят, ожидая прогноза: будет ли повторное землетрясение или нет? Люди живут в палатках, мы им запретили возвращаться в дома. Рыбаки не выходят в море, лесорубы не валят лес, горняки не спускаются в шахты, школьники не учатся, врачи отложили операции. Покой, здоровье и работа людей зависят от вас, товарищ Кравченко.
— Нет, я не поеду! Я не могу. У меня нет сил. Я спаслась чудом… — повторяла Елена.
Она знала, что Яковлев мог бы приказать, но он, не повышая голоса, говорил о рыбаках, школьниках и больных.
Но Елена не слушала. Мысли ее унеслись далеко. Воображение ярко нарисовало будущее.
С нее хватит! Она натерпелась! Здесь не место женщине. Она уедет. Куда угодно? В Хабаровск, к аспиранту? Конечно, теперь он уже не назовет её удивительной женщиной. С работой будет трудно… Хорошей рекомендации она не получит: она утопила документацию, отказалась лететь с Яковлевым, удрала со службы. Выбирать не придется, лишь бы приняли куда–нибудь. Опять, как в Москве, читать чужие отчеты и укладывать их в архив. Книгу об океане она уже не напишет. Мнение Е. Кравченко цитировать больше не будут. И когда Витька вырастет, ему нечем будет гордиться перед товарищами. Он не сможет рассказывать о своей замечательной маме… Но все равно, она воспитает его как следует, смелым и честным. Она объяснит ему, каким надо быть. А что, если он спросит: «А ты, мама, всегда была смелой и честной?»
— Так что же мы теряем время? — сказала Елена. — Я готова. Аппараты на «Аяне» целы или захватить свой?
9
Чтобы понять, как велик океан, нужно лететь над ним ночью.
Сверху волн не видно. Океан — темная равнина, и над этой равниной, тарахтя, мчится вертолет. Вертолет не скоростная машина, но километра два–три за минуту он покрывает. И вот минута бежит за минутой, минуты складываются в часы, а под колесами все та же плоская равнина, нет ей ни конца ни краю. И на этой равнине летчику нужно разыскать суденышко — пляшущую на волнах щепку. Пусть известны координаты, пусть горят сигнальные огни, пусть работают радиопеленгаторы. Радио утверждает, что самолет уже на месте, где–то поблизости от судна, а внизу — непроглядная тьма и нет ни искорки. Может быть, радио ошибается? Очень возможно. В воздухе разряды, ночь грозовая, передача то и дело замирает.
Прижимаясь лбом к стеклу, Елена глядела во тьму. Вертолет летел совсем низко. Под его колесами колыхались зыбкие бархатно–черные горы воды с разводами пены. Гребни их тянулись к вертолету, вот–вот захлестнут колеса. А за гребнями появлялись подвижные изменчивые долины. Казалось, океан открывал тысячи ртов и каждый из них хотел проглотить вертолет.
— Все–таки рискованный у нас полет, — сказала Елена, — просто безрассудный.
— Может быть, не безрассудный, а смелый?
— Это понятия смежные, не всегда легко разобраться.
— Нет, отчего же, — заметил Яковлев, — разобраться можно. Я бы так сказал: ненужный риск — безрассудство, а риск, необходимый людям, — самая настоящая отвага.
Они разговорились… Да и не мог Яковлев два часа сидеть с человеком и не заставить его разговориться. Побеседовали об отваге, о работе Елены. Яковлев заинтересовался подводными съемками, потом спросил:
— А нашли вы что–нибудь интересное на дне? Какие–нибудь полезные ископаемые?
— Нет, я же изучала небольшую территорию, ближайшие окрестности острова.
— Ну и напрасно! — сказал Яковлев сердито. — Вот вы ученый с кругозором, а в вас сидит кустарь, старатель. Напали на жилу и бережете для себя. Почему не написали мне: дескать, одна — не успеваю. На любой пароход, который заходит в Петропавловск, я могу посадить человека с вашим аппаратом. Пароходы от нас идут по всему свету. Через два года вы будете знать все океаны. Вам же самой интереснее в большом деле работать, не на узком участочке. Надо выходить на простор.
Елена взглянула на Яковлева подозрительно. Каким образом этот человек угадал ее студенческие мечты? Да–да, было время — она мечтала о просторе. А что нашла? Сначала Тартакова с его стильной мебелью, потом наблюдательный пункт на отдаленном острове. Больших дел не было. Она затаила горечь, но примирилась. И вот опять ей напоминают о просторах. Откликнуться? Стоит ли? Разочарование будет еще горше.
— Я человек маленький, — сказала она. — Просторы не по моей специальности…
Яковлев долго обдумывал ответ.
— Ага, понял! — воскликнул он оживленно. — Видал я такого, как вы, приезжал к нам на Камчатку. Когда он был студентом, учили его рисовать дворцы, а как кончил — поручили проект трансформаторной будки. Ну вот, человек пал духом. Ноет, жалуется: «Искусство умерло». Пишет заявление: «Отпустите меня. Я специалист по большим объектам». Неверно. Нет специалистов по большим объектам. Большие мы поручаем тому, кто малые строит лучше всех. Тут дело в человеке, а не в дипломе. Я с вами не попусту болтаю. Мне Грибов говорил: «Из подводных глубинометристов Кравченко — лучшая». Ах, вы лучшая? Так милости просим на простор. А пока были средней, вам еще следовало на прежнем месте доучиваться.
У Елены горели глаза и щеки. Куда девалась испуганная женщина, мечтавшая о бегстве? Ей хотелось немедленно взяться за новую работу.
— Но нужны специальные пароходы, — сказала она. — Когда качает, нельзя заниматься съемкой. На «Аяне» и «Алдане» есть подводные камеры.
— Особых пароходов с камерами не обещаю. Надо приспосабливаться к обычным. Не каждый же день качает.
Елена тут же согласилась:
— Можно и приспособиться. Я вела съемку с пограничного катера и с подводной лодки.
— Ну вот видите! А я еще вам о смелости рассказывал.
Но здесь беседу прервал летчик: он прислал записку. Яковлев прочел и повернулся к Елене:
— Сейчас вам придется проявить смелость.
В записке было написано: «Аян» под нами. Сесть на палубу не смогу — пляшет. Как будете спускать пассажирку?»
Яковлев открыл люк. Елена увидела судно. Оно казалось игрушечной лодочкой, прыгающей на волнах. Тяжелые валы играли с «Аяном», то поднимали на свои могучие хребты, то стряхивали с гребней.
Вертолет снижался. Вскоре можно было различить людей на тускло освещенной палубе. Сверху они выглядели непривычно: коротконогие, плечистые, приземистые и бегали проворно, как ртутные шарики, суетясь у широкого, брезента.
— В самом деле, сесть на палубу нельзя, — сказал Яковлев Елене. — Суденышко маленькое, мачты так и чертят, можно винтом задеть, тогда вертолету конец. И нам всем, и тем, кто на палубе.
