Дмитрий Поляшенко - Тени у порога
Планировка станции была незнакомой. По залитому ярким зеленоватым светом многоступенчатому тамбуру-трубе продвигались медленно. Перед створами стояли по несколько минут. Перебивая друг друга, пищали стаей потревоженных пичужек, разноцветно перемигивались индикаторами невидимые сканеры — только после проверки разъезжались толстые двери. Все терпеливо и молча стояли, держась друг за друга. От перенесенных перегрузок перед глазами плыл туман, пол качался, как палуба парусника на мертвой зыби.
Наконец последняя дверь. Датчики замолчали. Шагнув под очередную дугу огней, оказались в малой кают-компании — небольшом холле с мягкой мебелью, квадратом стоявшей вокруг низкого стола в центре. Экран на стене. Ровное мягкое освещение. Из-под валика кресла трогательно торчал забытый мятый носовой платок. Все вокруг источало покой. Было до слез, невыносимо по-домашнему, тихо. По стенам стояли кадки с какой-то ползучей зеленью. Земля в кадках была влажной — растения аккуратно поливали. Зелень была милая, домашняя, совсем ручная.
У Лядова подкосились ноги, и он вознамерился лечь на ковре прямо у входа. Его подхватили, доволокли до дивана, уложили. Трайнис и Вадковский повалились на соседние диван и кресло.
Шли минуты. Никто не вышел их встречать — это было странно. Даже сервис станции не отозвался на приказы. Это было уже не странно, а немного дико.
Тишина стояла такая, что слышно было гудение натруженных мышц. Сквозь стремительно заплывающие тяжелым сном веки Вадковский смотрел на Трайниса. Впервые железный Трайнис был раздавлен — тусклый неподвижный взгляд, серое безвольное лицо. Только медленно вздымалась грудь. Усталость. Он отлично справился, довел корабль.
— Гинтас, ты молодец, — прохрипел Вадковский.
Тот лишь дернул уголком рта, даже не повернувшись. Похоже, Камея кувалдой прошлась не только по телу, но и по мироощущению будущего пилота. Что-то новое появилось в человеке, так хорошо знакомом с детства. У самого Вадков-ского болело абсолютно все. Странно, на Камее не замечал ни ушибов, ни растяжений. А вот мироощущение будущего про-грессора не пострадало, даже наоборот — получило массу полезных впечатлений. Вадковский как бы со стороны прислушался к себе. Под толстенной чугунной крышкой усталости бродил неутоленный интерес пополам с какой-то довольной улыбочкой — мы дошли. Мы даже еще не понимаем, что мы дошли. Роман попытался улыбнуться — тут же заломило затылок. Он повернул голову — и обиженно отозвалась болезненная струна от шеи до поясницы. Тогда Роман замер и попытался осторожно расслабиться.
Ангрем несильно толкнул пространство, постоял с закрытыми глазами, кивнул, показалось, снисходительно и сел в кресло лицом к большому экрану на стене. Вот кто совсем не устал. Шрам на лбу, пыль на одежде и длинных волосах. Вернувшийся из отпуска, хорошо отдохнувший актер, небрежно загримированный под бродягу.
— Что там? — глухо спросил Вадковский, скосив глаза. Им овладела мучительная тошнота. Организм, не знавший ранее таких нагрузок, никак не мог восстановить силы. Как ребята терпят? Хотя Гинтас частенько испытывал перегрузки со своим высшим пилотажем. Представляю, каково сейчас Славе.
— На их месте ты вел бы себя точно так же, — сказал стеллармен.
Вадковский не ответил. Он не понял стеллармена, а думать не было сил. Главное — они в безопасности. Роман понял лишь, что если сейчас с огнем и дымом вылетит из пазов дверь и очередная напасть в образе кошмарного чудовища сотрясая пол двинется по кают-компании, лично он останется неподвижным. «Попытаюсь остановить супостата ироничным взглядом». Улыбка опять растянула губы. «Странно, я почти счастлив чувствовать эту боль и многодневную грязь».
— Ангрем, что это было? — спросил Трайнис. — Орбитальный цепной пес?
— Ты о чем? — промычал Вадковский.
— Вы тогда были в ауте, — сказал Трайнис.
— Ничего подобного, — возразил Вадковский. Он бессильно лежал на диване среди подушек в позе андроида, с огромной высоты рухнувшего на валуны. — Я все видел.
— Обычный псевдоноогенный феномен. Только очень большой, — сказал Ангрем.
— Есть ли связь феноменов с определенным местом на планете? — спросил Трайнис. В неудобной позе он застыл в кресле. Кресло не переставало подстраиваться под него, шевеля своими сегментами, и никак не могло найти оптимального расположения. Избитому усталому телу никакая поза не казалась удобной.
«Да-да, — поддержал Вадковский про себя. — Может быть, нам легче было бы разобраться, приземлись мы прямо туда». Пухлый диванный валик мешал видеть Ангрема, но Вадковский не пошевелился и ничего не сказал.
— НФ вообще не связаны с Камеей, — сказал Ангрем.
— Что? — растерялся Трайнис. Его запоздалый план мести уничтожителям кораблей сорвался.
— НФ — это ноогенные феномены, — пояснил стеллармен. — На планете нет источников феноменов. Ты искал что-то вроде центра управления? Даже физический механизм этих странных явлений не всегда объясним. Мы опять наблюдали результаты работы некоего «черного ящика».
Вадковский прошептал:
— Да, температура окружающего воздуха не может упасть на десятки градусов за минуты. Облако пыли не может сконденсироваться на пути беспилотного разведчика.
— В термодинамике нет невозможных событий, — сказал стеллармен. — За неограниченное время может случиться все.
— Тогда — невероятно высокие технологии, — сказал Вадковский.
— Чужие? — Трайнис чуть двинул уголками губ. Его усталый скепсис выглядел особенно цинично.
— На планете нет следов технологий, — сказал Ангрем.
— Высшие технологии не оставляют следов, — Вадковский мучительно повернул к собеседникам голову. — Хочу вам напомнить о Катарсисе.
Взоры обратились к стеллармену. Даже Лядов приоткрыл один глаз. Никто не знал мнения звездных людей о катастрофе, произошедшей в ста двадцати световых годах от Земли задолго до появления предков человека. Современная наука ощущала в познавательных методах звездных людей душок метафизики. Вследствие этого ни один стеллармен официально не входил в Мировой совет, но их помощью активно пользовались в исключительных или безнадежных случаях. Иногда в ответ на просьбы о помощи и содействии со стороны стел-ларменов имела место туманно выраженная разборчивость: иногда — отказ, чаще — согласие, но с непонятно смещенными целями и методами.
Изучать метасознание — сознание звездных людей, ступивших на путь аутоэволюции — современными методами было невозможно. С тем же успехом можно было изучать нирвану. Имитация метасознания оказалась невозможной: искусственного звездного человека в глубине компьютера создать не удалось. Компьютеры, могущие с миллиардно-кратным ускорением показать картину столкновения двух галактик по сто миллионов звезд в каждой, сходили с ума при попытке повторить инициацию виртуальной копии реального кандидата в стеллармены. Казалось, компьютерной модели не хватало чего-то важного, но совершенно не формализуемого. Как полагали некоторые — души. Имел место и такой факт: известный ученый, став звездным человеком, ничего не смог рассказать о метасознании. «Для этого надо стать стелларменом», — заявил он, безразлично глянув на собственноручно подписанное обязательство о сотрудничестве, взятое до перерождения. Ментальный сканер видел вместо внутреннего мира стеллармена абсолютную черноту, вакуум. Забавно, что чрезвычайно редко случавшееся (по неясным причинам, никаких запретов не было) глубокое ментоскопирование обычного человека силами звездного человека оканчивались великолепно работающими, чрезвычайно обширными психоаналитическими советами — на любой жизненный случай, но больше ничем. Никаких запредельных тайн в подсознании и сверхсознании homo sapiens не хранил. Так утверждали стеллармены. Противники аутоэволюции усматривали здесь некий заговор молчания со стороны звездных людей. Ибо раз корни звездных людей находятся в человеке, то в каждом из нас есть нечто высшее. Нет там ничего, заявили звездные люди. Надо сделать Шаг, чтобы что-то появилось. И более на эту тему они в споры не вступали. Подступиться с религиозного фланга также не удалось. Звездные люди заявили, что гипотезу бога им пока ни доказать, ни опровергнуть не по силам. Но они работают в этом направлении — мол, есть что искать и результат обещает быть неожиданным. Церковь сдержалась. Лишь перевес в два голоса на Четвертом Едином Вселенском соборе уберег звездных еретиков от анафемы. В последние десятилетия все конфессии, и без того находящие друг в друге все больше общего перед лицом стремительно расширяющейся позитивистской Вселенной человека познающего, дружно объединились перед попытками в той или иной форме поколебать божественный статус носителя «образа и подобия». Стелларменам давно грозила пресловутая анафема за богопротивную евгенику, за профанацию шестого дня творения: Но звездные люди отвергали даже сравнение своего пути с евгеническим: «Мы ничего не создаем. Мы являем скрытое». Такую позицию церковь еще могла бы истолковать как лояльную, но звездные люди упорно отмалчивались по всем основополагающим философским вопросам, и эта недоговоренность мешала церкви оставить стелларменов в покое. Особо замшелые ортодоксы обвиняли звездных людей в связях с врагом рода человеческого. Но даже такое обвинение было стелларменам как с гуся вода. Поймать на противоречиях их было невозможно в принципе — они никогда не спорили. Как полагали наиболее холодные умы, на Земле потихоньку образовывается новая цивилизация, у которой, возможно, свой бог, и надо ценить тактичность стелларменов, решивших не вносить смуту в давно сложившуюся религиозную систему Земли.
