Сборник - Фантастика 1969-1970
– Готово! - заорал Палицин. - Можно пломбу ставить.
– У меня тоже! Все, парни! - радостно заявил Гутарин и с хрустом потянулся. - Ну, вы когда меня жените-то?
– Скоро, Гена, скоро, - успокоил его всегда подтянутый и опрятный Стрижев.
– А не выпить ли нам по поводу окончания работ по стаканчику? - протирая заспанные глаза, сказал Сергушин.
– По стаканчику? - внезапно проснулся второй начальник лаборатории. - А не мало ли? А?
– Хватит! Закругляйтесь!
– А Верещагина с Самойловым все нет и нет, - жалобно сказала Любочка и капризно надула губы.
– Стружку, наверное, снимают с них, - ответил тяжеловес Палицин.
– Ну да! Стружку! Премию делят! Точно вам говорю, - немедленно возразил техник Свидерский.
– А может быть, опять гденибудь?
– Сейчас - в магазин, а потом в общежитие, - скомандовал Сергушин. - Самойлов с Верещагиным наверняка туда придут.
Через минуту свет в отделе погаc.
В кабинете начальника СКВ царила зловещая тишина. Прошло уже часа три, как Самойлов заперся в лаборатории испытаний.
Что происходило в камере, никто не знал. И это было плохо. С одной стороны хорошо, если план будет выполнен. Премия! А с другой - вдруг выговор или еще что. Так что, пожалуй, было больше плохо, чем хорошо.
Внезапно в кабинет влетела испуганная чертежница Пронюшкина.
– Сдобников пропал! - завопила она.
– Как пропал? - испуганно спросило сразу несколько человек.
– Пропал… Они с Захаровым вышли на минутку, а когда возвращались, Сдобников пропал… Исчез - и все!
– Не может быть такого!
– Может, может! Пропал Сдобников!
– Что он, сквозь землю про… - начал было ответственный исполнитель по теме номер один и вдруг исчез. Исчез без шума, без треска, без теплого прощального слова.
В кабинете начальника СКВ забеспокоились. Испуганные голоса спрашивали друг друга: “Где он? Где он?” Атмосфера накалялась и становилась угрожающей. Случай был из ряда вон выходящий.
До сих пор мгновенно мог исчезать только Иммануил Гавриилович Пендрин.
Главный инженер вдруг вскочил с места, бегом спустился по лестнице, вылетел через проходную, выхватил у ошалевшего от неожиданности дворника метлу, сразу же успокоился и с упоением начал подметать тротуар. Размеренно, с толком, не поднимая лишней пыли. Чувствовался солидный опыт. Дворник сказал: “Э-хе-хе. Всегда бы так. Позаседали бы да помели”, - и пошел в проходную посмотреть, не сварилась ли картошка. Он очень любил картошку. Особенно если она была с маслом, помидорами и перцовкой.
Начальник СКВ до боли в суставах сжимал столешницу своего рабочего стола. Только что, прямо на его глазах, исчез еще один ответственный исполнитель.
Это было ужасно. Начальник отдела снабжения плакал навзрыд.
Ему не было страшно. Он плакал из любви к искусству. Как выяснилось позднее, в это время он уже был руководителем драматического кружка и учил кружковцев искусству сценического перевоплощения.
– Это он! - раздался истошный вопль. - Это Самойлов! Надо остановить его!
Все вскочили. Длинный стол для заседаний перевернулся. Верещагин чуть не упал со стула и проснулся. Удивленно посмотрел вокруг. На правой его щеке рдел огромный красный с разводами пролежень.
– Остановить! - кричали вокруг. - Он нас всех к чертовой бабушке пошлет.
Человек тридцать-сорок толпой кинулись к дверям, выдавливая друг друга в коридор, и галопом спустились вниз, к дверям лаборатории испытаний.
– Ломай! На приступ! - раздался боевой клич.
Неумолимый рок ежесекундно вырывал из рядов атакующих опытных, закаленных в сражениях бойцов. Они, как и предыдущие, исчезали бесследно. Кто-то принес лом, и дверь пала. Взять с ходу камеру было труднее. Атакующие загрустили. Их осталось совсем мало: инспектор по кадрам, бухгалтер, начальник патентного бюро, Верещагин и еще несколько человек. Некоторое время все не дыша смотрели друг на друга.
Никто не исчезал.
– Неужели все? - робко спросил кто-то.
– Кончилось. Не успели.
– Он давно там сидит? - спросил Верещагин, сообразив, в чем дело.
– Часа четыре.
– Он же задохнулся. Курил, наверное, все время, - метался Верещагин, корчась от боли и хватаясь рукой за правую щеку. - Спасать надо. Резать автогеном!
Несколько человек бросились искать автогенщика. Кто-то звонил в “Скорую помощь”.
– В тюрьму его надо за такие штучки, - сказал начальник патентного бюро.
– Сами же ведь просили.
– Кто мог знать? А вдруг и план остался невыполненным? Тогда что? Кто будет отвечать?
– А… Кому теперь отвечать…
Из пустоты, как всегда внезапно, материализовалась голова начальника макетной мастерской Пендрина и лихо подмигнула:
– Ну, как тут у вас? Кончилась заварушка?
– Пендрин! Голубчик! Живой! А ты не знаешь, где наши? - лопотал начальник патентного бюро.
– Не знаю, но Догадываюсь.
– Где же?
– Да живы они, живы. Видел, как через подпространство неслись. Волков - в главк, а остальные кто куда.
– Сам-то ты как?
– Знал я, что что-нибудь здесь будет, вот и отсиживался в подпространстве. Ну, привет! Я еще немного посижу, на всякий случай, - и Иммануил Гавриилович исчез…
Не успели еще остыть рваные края оплавленной дыры на том месте, где раньше был люк, как Верещагин спрыгнул в камеру.
Самойлов лежал возле канцелярского стола, нелепо раскинув руки, в расстегнутой мокрой рубашке и уже не дышал. Во всяком случае, Верещагин не услышал его дыхания, как ни старался.
Стол был завален подписанными и утвержденными квартальными отчетами, папками готовых технических отчетов, протоколами испытаний. На полу стояли макетные и опытные образцы по всем темам.
План третьего квартала был выполнен. Поверх всех бумаг лежал приказ министерства о выплате работникам ЦКБ квартальной премии…
Врачи определили у Самойлова невероятное истрщение нервной системы. Очнулся он лишь через неделю. В палате было светло и тихо. Откуда-то издалека доносилась медленная незнакомая музыка. Самойлов вздохнул и глубоко заснул.
Здоровье его быстро шло на поправку. Посетителей к нему еще не пускали, а в записках запрещалось писать о производственных делах.
Наконец настал день, когда к Самойлову впустили посетителей. Первой вошла Аграфена Ивановна, хозяйка общежития.
За ней Верещагин, два начальника лабораторий, ведущий инженер Вырубакин, техник Свидерский, Стрижев, Палицин, Гутарин и Любочка. Палата сразу наполнилась гулом и оживлением.
– Сашенька ты наш. Заморили тебя окаянные, - запричитала старуха.
– А я тоже лежал неделю в больнице, - с восторгом сообщил Верещагин. - Понимаешь, пролежень на щеке никак не заживал. Даже уколы делали.
