Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)
Я знал, что моему другу подчас свойственны приступы пессимизма. Но обычно случалось так, что один из нас сдавал в тот момент, когда другой, как говорится, находился на подъеме. Поскольку я занимался совершенно иными делами, то раздумья о неудачах хроноскопии отнюдь не вымотали меня. Наоборот, я привез из Ленинграда изрядный запас бодрости, а как вести себя с захандрившим Березкиным, мне было отлично известно.
- Удалось тебе исправить хроноскоп? - спросил я.
- И тут ерунда какая-то, - сказал Березкин. - Провозился с хроноскопом несколько дней и убедился, что он в полной исправности.
- А пробовал ставить те же самые вопросы?
- Конечно. Вдоволь налюбовался и на Зальцмана, и на Черкешина.
- В таком порядке они и появились - сначала Зальцман, за ним - Черкешин?
- Случалось и наоборот. А какое это имеет значение? Я задумался - интуиция подсказывала мне, что даже такой мелочью не следует пренебрегать.
- Покажи-ка мне контрольные сеансы хроноскопии, - попросил я.
- А! Контрольные! - улыбнулся Березкин. - Знаешь, что я совершенно случайно открыл?
Березкин выдержал торжественную паузу и сказал:
- Рука об руку с золотым человеком стоял - кто бы ты думал? - черный человек! Аф-ри-ка-нец!
- Не может быть, - тихо сказал я, пораженный неожиданным сообщением. Или... Или это нечто фантастическое. Ты уверен, что не ошибаешься?
- Да что с тобой? - удивился Березкин. - Что ты так разволновался? Ничего же сложного, и ошибка практически исключается. На золотой руке сохранились следы черни или потемневшего от времени серебра, и заключение хроноскопа вполне логично.
- Но тогда летит твой пресловутый религиозный мотив и все запутывается еще больше! Березкин ждал разъяснений.
- Как ты не поймешь! Будь статуэтки новыми, в них можно было бы заподозрить любую агитку - и религиозную, и политическую. Вообще - плакатный мотив, имеющий в разных странах разное значение. Но в коние шестнадцатого столетия у европейцев не было в центральных районах Черной Африки ни колоний, ни религиозных миссий!
- Так, - сказал Березкин.
- Те же мореплаватели-полупираты, что захватывали островки или устья рек на африканском побережье, заботились прежде всего о работорговле. Какие уж там сплетенные руки! Вся политика сводилась к грабежам и обманам.
- И Венеция тут ни при чем, - дополняя меня, - сказал Березкин. Во-первых, венецианцы в основном ориентировались на Восток. А во-вторых, какому пирату пришла бы в голову мысль заказать в Венеции нечто подобное нашим статуэткам?! Ну и загвоздка!
Березкин несколько раз пробежался по кабинету и остановился передо мной.
- Знаешь, теперь я убежден, что за белой и черной статуэтками скрываются люди высокого ума и высокой души... Ты должен написать Мамаду Диопу, и написать, не откладывая.
- Написать несложно, но о чем?
- О том самом! О том, что в конце шестнадцатого столетия от Венеции к Дженне протянулась незримая нить взаимного уважения и доверия! Ее протянули друг другу два человека, в чем-то очень близких, хотя мы еще не знаем, в чем именно!
Березкин говорил с несвойственной ему темпераментностью, но закончил совсем по-деловому;
- Видишь ли, мое предположение - пусть не окончательно доказанное, - сузит для Мамаду Диопа сферу поисков, а сие, как ты понимаешь, немаловажно... А теперь - смотри!
Березкин быстро подошел к хроноскопу, включил его и принялся, торопясь, "прокручивать" для меня контрольные кадры, чтобы поскорее показать запечатленную в "памяти" хроноскопа маленькую скульптурную группу.
Я не очень внимательно вглядывался в кадры, но когда на экране мелькнули тонкие сильные руки - уже знакомые нам руки с крепкими длинными ногтями, - я вздрогнул.
- Что это значит? - спросил я Березкина.
- А, ерунда! - сказал все еще возбужденный Березкин. - Я взял для контрольного сеанса смятую оберточную бумагу из мусорной корзины...
Березкин осекся и повернулся ко мне.
- В бумагу была завернута серебряная ваза...
- А порвал и скомкал бумагу Брагинцев. Значит, на экране его руки, и мы их видели раньше.
- - Да, когда он распрямлял вазу, каким-то образом попавшую к нему.
- Странным образом попавшую, - сказал я. - Иначе - к чему таинственность, недоговорки?
Березкин, не выключая хроноскопа, задумался.
- А я все прозевал, - сказал он. - И смысл союза венецианца с дженнейцем, и руки...
- Ты же проверял хроноскоп.
- Все равно, невнимательность непростительна. Что касается действительной или мнимой таинственности... Можно кое-что проверить.
- А знаешь, мне не хочется проверять.
- Но Брагинцев зайдет через несколько дней.
- Мне не хочется, чтобы он приходил.
- Кажется, мы опять нарушаем одну из своих основных заповедей, - тихо произнес Березкин. - Оскорбляем человека подозрением.
Теперь допустил промах я. Досадный промах, потому что уже не один год стараемся мы вывести в собственных душах родимые пятна прошлого.
- Да, - сказал я. - Еще ровным счетом ничего не известно. Все остается по-прежнему, и наши двери открыты для Брагинцева. Покажи, пожалуйста, Мыслителей. Белого и черного.
- - Мыслителей - переспросил Березкин. - Это звучит неплохо!
Он переключил хроноскоп, и на экране возникли чет-ние силуэты двух человеческих фигур. Сплетенные руки людей держали земной шар, головы их были запрокинуты, а глаза устремлены к небу.
К небу, но не к богу. Теперь ни я, ни Березкин не сомневались в этом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой рассказывается о некоторых исторических изысканиях, сделанных по книгам, и приводятся доказательства тому, что в шестнадцатом веке в ряде европейских стран определенно существовал интерес к загадочной Черной Африке; в этой же главе объясняется странное поведение хроноскопа при анализе рукописной строки и говорится кое-что о Брагинцеве.
В первые дни после появления рук Брагинцева на экране - появления, столь неожиданного для нас, - мы с Березкиным чувствовали себя не наилучшим образом.
Мне трудно передать даже свои собственные ощущения, но если их искусственно упростить и обобщить, то можно сказать примерно следующее.
Главное, видимо, заключалось в том, что, признав в статуэтках Мыслителей, устремленных к небу, и понимая, что воплощен в них высокий замысел, мы с особо обостренной неприязнью сознавали, что тут же, рядом, находится нечто мелкое, а может быть, и корыстное... Было бы несправедливо связывать это ощущение мелкого и корыстного только с Брагинцевым, которого мы не могли и не хотели ни в чем подозревать. Но столь же несправедливо было бы отрицать, что толчком для невеселых раздумий послужил памятный нам контрольный сеанс хроноскопии.... Впрочем, под "мелким" я подразумеваю и собственные изъяны в сознании, в отношении к людям, а самокритика такого рода вовсе не доставляет удовольствия.
