Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать
- Ты совсем не изменился, разве что рот...
- Ты что не видел, что я, что я...
- Видел. Не слепой...
И в тот же миг я уверовал: это - он!
Глава 23
Он смотрел на меня сквозь холодно блестевшие притемненные стекла, прочно упакованные в массивную роговую оправу и дружелюбно улыбался. Мы по-прежнему сидели рядом на холодных камнях.
- Прости, - сказал он, - прости, дорогой, но я не мог сдержать себя от такого удовольствия. Proh pudor! (О стыд! - лат.).
- Ты же мог, - я пытался шутить, - убить почти дважды нобелевского лауреата.
- Proh pudor! - повторил Юра.
- А как это звучит по-японски? - спросил я и попытался улыбнуться.
- По-японски, - привычно ответил он, - это не звучит.
Секунду-другую мы улыбались, рассматривая друг друга, и молчали.
- Да сними ты свои чертовы очки! Я не вижу твоих глаз!
Я сделал движение рукой, чтобы сорвать с него очки, но он ловко перехватил мою руку.
- Дважды, трижды и даже четырежды, если ты еще помнишь, бывают только герои Советского Союза или социалистического труда, - сказал он, крепко сжимая мое запястье, - прости, пожалуйста, еще раз.
Волосы его были растрепаны, беспорядочно курчавились в разные стороны, я заметил пряди седины. Когда-то, мы были еще так молоды, у него были прямые иссиня-черные волосы с кисточками седины на висках, придававшими ему известную взрослость. Как только тиски на моей руке ослабли, я высвободил руку и попытался встать на ноги. Он тоже встал. Мы улыбнулись друг другу.
- Ну, здравствуй, родной мой, - дружелюбно и нежно произнес он.- Ты не поверишь, но я даже не прикасался к тебе, так что никаких потерь армия нобелевских лауреатов не понесла бы.
- Как так?
- Да, - сказал он, - именно так.
Мы обнялись. Вскоре мы уже сидели в уютном ресторанчике и разговаривали. Он, кстати, сказал, что никаких телесных повреждений мне не наносил, даже, он повторил это еще раз, не прикасался ко мне. У меня это сообщение вызвало удивление.
- Представь себе, - без какого-либо нарочитого хвастовства сказал Юра, - я тебя на время присыпил. Я, правда, помог тебе, когда ты падал, поудобнее усесться на каменную плиту, чтобы ты не зашиб себе задницу.
На мои вопросы, а у меня их были тысячи, он отвечал односложно, не вдаваясь в подробности, которые, как ему казалось, были мне неинтересны. Но как раз подробности мне-то и нужны были больше всего. Что, собственно, значило его «Аня тоже с нами»?
- Скажи лучше, зачем ты меня выслеживал? И как тебе удалось найти меня?
- Сначала ответь, - сказал я, - это правда - ты киллер?
- Правда - это лучшая ложь, - уверенно и просто произнес он.
Я всегда разделял подобное утверждение: правдивыми фразами можно прикрыть такую чудовищную ложь, что о ней заговорят, как об истине в последней инстанции. Я знаю эту технологию обмана.
- Ты не ответил, - сказал я.
- Нет же. Конечно, нет.
Мы сидели, как сто лет назад!
- Битых три часа ты рассказываешь мне о своих подвигах...
- Рассказываю.
- Кто же ты?
- Тебе налить еще?
Сперва в моем номере мы пили пиво, а потом и какое-то вино, и коньяк, и до утра рассказывали, рассказывали свои истории. Ясно, что в ту ночь нам было не до сна. Он прилетел в Иерусалим на несколько дней, и у него еще было много дел. Иногда меня раздражали его ответы, а его «Ты не поверишь» просто бесило меня. Конечно же, он, как и я, очень изменился, я имею ввиду не его внешний облик. Он действительно добился многого в жизни, он не был знаменит, но стал достаточно состоятельным. Он не хвастался своими успехами, чего-то недоговаривал, но держался достойно и, возможно, несколько гордо. Да, судя по его рассказам, ему было чем гордиться. Он по-прежнему считал себя натурой глубокой и более утонченной, чем весь этот смертный люд, я бы сказал художником, да, свободным и успешным художником. Он рисовал мне такие картины - голова закружится, но он не отвечал на главный мой вопрос:
- Значит, все-таки киллер?
- Рест, ну какой же я киллер? Киллер - это так прозаично, так грубо.
- Не води меня за нос!
Время от времени в нашем разговоре речь заходила и о моих успехах, да, о них он был тоже наслышан, ведь они были общеизвестны, но когда я произносил давно позабытые им слова о межклеточных контактах, плотных и щелевидных соединениях между клетками, о рибосомах и митохондриях, и центриолях, и внутриклеточном веретене, он замирал.
- Не трави душу, - сказал он.
Жизнь внутри клетки - это был его конек. Никто кроме него так не знал все радости и трудности этой жизни. Он читал ее как таблицу умножения. Его, молодого, но уже маститого ученого носили на руках. К нему съезжалось полстраны для интерпретации результатов экспериментов и клинических данных. И он был горд этим.
- Ты можешь в конце концов осветить свое нынешнее ремесло?
Мне очень хотелось узнать, чем же он дышит сегодня.
- Хорошо, слушай... Впрочем, давай лучше спать.
- Ты набиваешь себе цену.
- Нет, - сказал он, - я обещаю тебе все рассказать. Но не сейчас, ладно? Это займет не один час.
Он уговорил, и мы тут же завалились спать в моем в номере. У меня было прекрасное настроение. Мне захотелось тут же поделиться своими мыслями с Юлей, с Аней и Жорой, порадоваться с ними, но было только семь часов с четвертью, а они так рано никогда не встают, хотя в Америке сейчас поздний вечер. А в Париже? Мне кажется разница во времени между Парижем и Иерусалимом совсем незначительная, может быть, час или два. Едва я коснулся головой подушки, как тотчас провалился в глубокий и крепкий сон. Теперь я мог себе это позволить, я заслужил это, выстрадал. Ане я так и не позвонил. Зато с Юлей болтал целый час, не меньше.
Тина - просто испарилась!
Глава 24
Когда я проснулся, солнце уже поднялось высоко, во всяком случае, его лучи, пробиваясь сквозь прорези жалюзи, ярко высвечивали желтый, блестевший как зеркало, лаковый паркет. Юры в номере не было, но это меня не огорчило. Он уже не мог исчезнуть надолго, в этом я нисколько не сомневался. В подтверждение моей уверенности на журнальном столике из стекла лежала записка: «Позвоню». Номер моего телефона узнать было не сложно, поэтому я верил в написанное. Я отметил, что и почерк был мне знаком. Спешить было некуда, я с удовольствием принял душ и снова бухнулся в постель. Оставалось ждать. Я вспомнил свое обещание и тут же позвонил Ане.
- Слушай, он совсем не изменился! Мы всю ночь провели вместе!..
Аня хохотнула:
- Правда?
- Да нет, - сказал я, - ты неверно меня поняла.
- Ты его зацепил?
Я сказал, что мы были так увлечены воспоминаниями, что до главного, так сказать, вопроса дело еще не дошло.
- Иногда ты меня поражаешь, - сказала Аня.
- За это ты меня и любишь!
Мы поговорили о чем-то еще, то да се, ну пока, да, пока. Затем я вдруг почувствовал, что проголодался и поспешил в ресторан. Потом я бесцельно бродил по Иерусалиму. Как сказано, я бывал здесь не раз, обошел все святые места, и всегда приходил на эту светлую просторную площадь у Стены плача. Здесь было чересчур много света и воздуха, и каждый раз меня охватывал трепет перед живой историей мира. И как всем евреям, присутствующим у этой святыни, мне хотелось, так же качаясь как маятник, написать несколько слов Богу и втиснуть крохотный клочок бумаги в расщелину между плитами. У меня, как у каждого живущего на этой земле, было о чем попросить Всевышнего. Неиссякаемый поток людей, неумолчный заунывный шепот, шевеление губ, подернутые поволокой надежды бессмысленные взгляды и эти живые маятники, все это притишивало и останавливало вечный бег в твоем теле и заставляло задумываться. Мысли мои снова и снова возвращались к Юре, к нашим клеточкам, генам и клонам, к будущему сотрудничеству и строительству пирамиды счастливой жизни вот точно из таких же духовных глыб, как плиты этой Стены. Чтобы потом каждый мог прийти к ним и нам поклониться. Часам к пяти вечера телефон наконец запиликал.
- Встречаемся, - спросил Юра, - ты где?
Меня порадовало то, что он произнес это слово с каким-то требованием, что ли, во всяком случае, голос его не предполагал возражений с моей стороны. Я, конечно же, тотчас согласился. Ему, как и он мне, нужен был я, это было очевидно. Из нашего вчерашнего разговора было ясно, что какой-то этап нашей будущей жизни мы снова должны провести вместе. Насколько этот этап будет длительным и взаимоинтересным, нам и предстояло сейчас выяснить. К сожалению, я не захватил с собой фотографии, где мы с Аней снимались в Париже, мне хотелось бы ему показать, как прекрасно выглядит теперь Аня, зато у меня была электронная версия пирамиды, и я надеялся, что такая наглядность нашей идеи построения, так сказать, счастливого будущего человечества, не оставит его равнодушным. Он по-прежнему, как мне казалось, падок на славу, а его настоящий образ жизни не позволяет ему к ней приближаться. На его будущей славе, на нашей общей славе, я и хотел сыграть. Ибо что может быть притягательнее жажды славы?
