Дэвид Герролд - День проклятья
– Думаю, что смогу выдержать, – ответил я.
– Только одно слово, – прошептал он. – Манхэттен.
– Не выйдет. Денвер наложил вето на все операции с недвижимостью сроком на три года и, скорее всего, продлит срок еще года на три. Даже ребята из корпуса консервации должны подписывать соответствующие бумаги, прежде чем им разрешают войти туда. Вам не удастся отщипнуть и крошки от этого пирога.
Алан широко развел руками:
– Пусть все идет своим чередом. А вы запомните это слово.
Я почувствовал, что мой скепсис проявляется слишком явно, взял чашку, но она была пуста.
– Ладно… Как я уже сказал, мне надо подумать. Мистер Такахара салфеткой промокнул губы и заметил:
– Я вас отлично понял.
Алану Уайзу я ни капельки не доверял, но Такахара относился совершенно к другой категории людей.
– Это правда – насчет Манхэттена? – спросил я его.
– Я подвел бы доверившихся мне людей, если бы выложил вам все, что знаю, – ответил он.
– Да, конечно, но вы не ответили на мой вопрос. На его лице появилась улыбка Будды.
– Скажу только одно: в течение ближайших восемнадцати месяцев будут расконсервированы дополнительные участки.
– М-м. – Мне только и оставалось мычать, потому что это ничего не проясняло. – Спасибо.
– Уверен, вы понимаете, что это означает на самом деле, – сказал Алан чуточку быстрее, чем следовало.
– Да, но повторяю: мне надо подумать.
– Разумеется. Я не хочу торопить вас. Вот моя карточка. Если возникнут вопросы, звоните в любое время.
Я сунул визитку в карман, даже не взглянув на нее, и повернулся к матери:
– Ты говорила, что занимаешься каким-то проектом, связанным с картами?
Она покачала головой.
– Я сотрудничаю с управлением по устройству беженцев. Мы подыскиваем места для новых поселений, вот и все. А в качестве модели используем Семью – тот детский лагерь, помнишь?
– Если не ошибаюсь, он расположен на новом полуострове, да? Ну и как идут дела?
– Прекрасно.
Но я видел, что ей совсем не хочется говорить о работе. Ее глаза потухли, она извинилась и вышла на кухню. Донеслось звяканье тарелок.
Мы смущенно переглянулись.
– Итак, когда вы известите нас о своем решении? – поинтересовался Алан.
– О, через день-другой. Надо все хорошенько обдумать.
– Конечно. Думайте сколько угодно, только учтите, что мы долго ждать не можем.
– Спасибо, учту. – Я вежливо улыбнулся обоим. Вопрос был закрыт – обсуждение закончено.
Потом мы погуляли по террасе – Алан, я и загадочный мистер Такахара – и поболтали насчет «Дерби». Беседа носила нарочито отвлеченный характер. Мистер Такахара предположил, что робот прячется где-нибудь на сборочном конвейере. В конце концов, кому придет в голову заглянуть туда? Я согласился, что это интересная идея. Своей версии у меня не было.
Появилась мать, я попрощался и быстренько удалился.
На обратном пути я поймал себя на том, что все время напеваю. Все прекрасно: родилась новая гипотеза по червям, а мамуля со своим дружком решили за меня вторую проблему.
Выйти в отставку? Ни за что!
В. Что может быть отвратительнее хторранина, больного триппером?
О. Адвокат, заразивший его.
36 МАТЬ
Ваши родители преуспевали? И как долго вы им этого не прощали?
Соломон КраткийМамочка была в ярости. Сомнений не оставалось – слишком ласковым был ее голос.
И еще это подчеркнутое «Джеймс».
О-хо-хо.
В последний раз она назвала меня Джеймсом, когда мне было четырнадцать и она обнаружила, что я выливаю в ванну нитроглицерин. Сделать его несложно, гораздо труднее – избавиться от него. Боже, как она разъярилась! Называла меня Джеймсом целых полгода. Я даже испугался, что придется сменить имя, пока в конце концов отец не заставил маму прекратить, заявив, что она тормозит мое развитие.
– Джеймс, – сказала она таким вежливым и ледяным тоном, что телефонная трубка в моей руке замерзла. – Я приезжаю сегодня утром. Позавтракаем вместе. Только не говори, что у тебя другие планы. Я уже побеседовала с твоим начальником. Жду в 12.30 в «Оверлук».
– Хорошо, мама. Этот паразит тоже приедет?
– Будем только ты и я. Кстати, подумай о своих манерах. Мы собираемся в ресторан для взрослых.
В трубке послышались не гудки, нет, а треск ломающегося льда. Ледники снова пришли в движение.
В Спецсилах, к сожалению, не обучают материться. Предполагается, что ты уже освоил это в регулярных частях и ко времени перехода в Спецсилы ты обязан стать виртуозом.
– Дерьмо, – сказал я, не придумав ничего лучшего.
Я уже знал, чего ждать. Она явится в плаксивом настроении, начнет рассказывать, как ей тяжело, заявит, что, кроме меня, у нее нет никого на свете, а я всегда ее огорчаю. Последуют бесконечные спекуляции на моем сыновнем долге. Потом она напомнит, что никогда ничего у меня не просила. Это всего лишь преамбула для следующей тирады: «Один-единственный раз я обращаюсь к тебе с просьбой…»
Конечно, мамочкины просьбы никогда не бывали беспочвенными. Особенно с тех пор, как она выяснила, что материнство – единственный штат, на который не распространяются ключевые положения четырнадцатой поправки к Конституции Соединенных Штатов Америки. Читать это следовало так: «Я – твоя мать. Для тебя это ничего не значит?» Или развернутый вариант: «Я вырастила тебя, пеленала, а ты писал на меня и до сих пор Продолжаешь это делать!»
Мои реплики не требовались. Мамочка здорово натренировалась давать представления, играя и Брошенную Мать, и Мстящую Гарпию, причем без всякого перехода. Я же должен был сидеть напротив и помалкивать. Мне отводилась роль зрительного зала, а мамочка имела гарантию, что не сошла с ума и не разговаривает сама с собой. Вот почему мое присутствие было обязательным.
Разумеется, ничего мы не решим. Вывалив груз обид, она потребует компенсации.
Обычные извинения будут означать лишь начало переговоров и дадут ей моральное право требовать то, чего она хочет на этот раз. Сопровождать все это будут тяжелые вздохи, всхлипы и – в зависимости от размеров желаемого – фонтаны слез.
Вот дерьмо! Я знал, чем все закончится, и даже слышал ее голос: «Джим, мой дорогой Джимми, я ведь не прошу многого, не так ли? От тебя требуется только обдумать великолепную перспективу, которую предлагает Алан. Возьми – я привезла несколько брошюр. Ради меня. Ну пожалуйста, а?»
Мне повезет, если я сумею отделаться невнятными междометиями.
Если я скажу «нет», она услышит «может быть». «Может быть» переведет как «да». Если же я скажу «да», меня заставят подписать бумагу о передаче прав адвокату еще До десерта.
